В кабинет вошел Миша Самсонов и доложил, что пуансон изготовлен, матрицы нагреты.
Все трое отправились в кузнечный цех, где, сотрясая землю, один перед другим ухали механические молоты. Раскаленные добела, болванки под их ударами плющились и мялись, как размягченный воск. Кузнецы их ловко перевертывали, клали под удары молотов разными сторонами, от них сыпались искры. В сплошном гуле и шуме не было слышно, что говорят люди, понять их можно было только по губам.
…Они вышли из цеха. Было уже десять часов вечера. На заводе работала вторая смена. Из цехов доносился ритмичный гул станков. В кузнечном по-прежнему ухали молоты. На небе ярко мерцали звезды. Словно кто-то ударил по луне, и от нее, как от раскаленной болванки, рассыпались искры.
Они прошли территорию завода и остановились.
— Я вызову машину, — предложил Рублев.
— Нет, не надо, — отказался Иван. — Избалуете еще! Нос задеру, зазнаюсь. Доберусь и так…
Они распрощались.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Ремизов лежал на кровати и не мог уснуть. Приехав от Ивана в мастерскую и проработав до конца смены, он вернулся домой задумчивым. Поужинал, бесцельно послонялся по комнате и лег, но сон не шел.
«Кочкарева надо гнать к чертовой матери, — подумал Андрей, — а с ним церемонятся. Чего ждать? Говорил Буданову: письмо нужно писать не в местные организации. Не послушал. Что делать? Ждать, когда он выйдет на работу? Да что это я все время: Буданов, Буданов?! А если бы его вообще не существовало? Пришлось бы действовать самому? Нужно, пожалуй, выяснить у дяди Пети, какие это «левые» работы организовывал Кочкарев, когда строил оранжерею и домик».
На другой день, придя в мастерскую, Андрей выбрал несколько свободных минут и отправился к столяру дяде Пете.
— Привет чурошникам! — громко сказал он, войдя в столярную.
— Были чурошники, когда строили домик и оранжерею, — усмехнулся дядя Петя. Клинообразная его бородка была почти вся седая, но в усах еще не пробился ни один седой волос. — Да все вышли. А теперь, вишь, какая работа!
Андрей подошел к верстаку и посмотрел на отполированные доски красного дерева.
— Кому это? — спросил он.
— Секрет! — засмеялся дядя Петя. — Не велено сказывать.
— Тогда не надо было и показывать.
— Показывай или не показывай, а работа, вот она — видная. Ее не скроешь.
— А зачем скрывать? Отличная работа!.. Ее бы на выставку. Получила бы приз.
— Может, и получила бы, — задумчиво сказал дядя Петя.
— И много такой работы? — поинтересовался Андрей.
Дядя Петя сел на верстак, закурил папиросу.
— Судя по материалу, который откуда-то приволок Никанор Никанорович, немало.
— «Левак»?
— А кто тебе скажет?
— Вам за такую работу должны подкинуть что-нибудь?
— Держи карман шире! На таком деле только Никанор Никанорыч руки греет.
— По шапке ему, дядя Петя, надо дать!
— Не так-то просто. Защитники найдутся.
— И защитникам по шапке.
— Высоко она у них. Не достанешь.
— Эх, дядя Петя, волков бояться — в лес не ходить.
— Так-то оно так…
Неожиданно в столярную вошел Уверов. Он был в телогрейке, поверх которой надет белый халат.
— Привет рабочему классу! — весело сказал он. — Как работаем? Как живем?
— Присаживайтесь, — пригласил дядя Петя. — У нас перекур, потолкуем…
— Что ж, потолкуем, — согласился Уверов, садясь на край верстака. Он достал сигарету и тоже закурил. — Так о чем же думаем? О чем волнуемся?
— О разном, — ответил Ремизов.
— О разном? Что же, это тоже хорошо. А конкретно?
— У меня к вам вопрос, — вдруг сказал Андрей. — Почему наше письмо до сих пор не разбирают?
Уверов поднял голову:
— Я только что из командировки и не совсем в курсе, но знаю, что по письму предполагалось создать комиссию, которая должна проверить факты и сказать свое слово по поводу Кочкарева.
— Когда ж все это произойдет?
— По-видимому, времени не было. Но работать комиссия будет обязательно, за это я ручаюсь.
— А вы сами верите в эту комиссию? — не отставал Ремизов. — Что-нибудь она сделает?
Чуть улыбнувшись, Уверов посмотрел на него:
— Видите ли, Кочкарева считают хорошим организатором, энергичным, требовательным руководителем. Он нравится и заместителю директора Попову, и главному инженеру, и секретарю партийной организации. Комиссия дела не решает: она проверяет факты и докладывает. Письмо ваше серьезное, и, думаю, Кочкареву не поздоровится.
— Думаете… — усмехнулся Ремизов. — Действовать надо.
— Действовать не так-то просто… Нельзя рубить сплеча, надо разобраться.
— А если бы мы послали письмо куда-нибудь вне института, лучше было бы?
— Не знаю… — Уверов снова улыбнулся: — Я же не бог… — И тут же посерьезнел: — Вы что, задумали что-то предпринять?
— А вы были бы против?
— Почему против? Не имею права… — Он повернулся к дяде Пете. — Я пришел вот зачем: заказывал деревянные круги, сделали?
— Никак нет, — ответил дядя Петя. — Видите, чем занимаемся? — он показал на полированные доски.
— О! — воскликнул Уверов. — Для кого это?
— А это только Никанор Никанорыч знает, — сказал дядя Петя. — Да вот и он сам, легок на помине. Спросите…
Все обернулись. В дверях действительно стоял Кочкарев и настороженно молчал.
— Никанор Никанорыч, почему мой заказ до сих пор не сделали? — ровным голосом спросил Уверов.
— Некому было, — вздохнул тот. — Заказов много, не знаешь, за какие браться.
— А это что за заказ из красного дерева? Для кого?
Никанор Никанорович переступил с ноги на ногу.
— Так, ерунда… По распоряжению Попова делаем одну вещицу.
Уверов поднял брови:
— Но делаете-то, положим, не одну!
Кочкарев нервно засмеялся:
— А вы уже заметили?
Уверов неприязненно посмотрел на Кочкарева:
— Вас это тревожит?
— Нисколько! — снова засмеялся Кочкарев. — Попов говорил, что институту требуется мебель. Надо же когда-то делать ее.
— Значит, для института? — в раздумье сказал Уверов.
— Как видите… А ваши круги сделаем, не беспокойтесь. — Никанор Никанорович вышел.
— Черт знает, что за порядки! — рассердился вконец Уверов, соскочил с верстака и рывком открыл дверь.
Во дворе его догнал Ремизов.
— Простудишься, оделся бы, — обеспокоился Уверов.
— Да я на минутку.
— Ну поторопись, а то холодно… Я только вот что хотел сказать: пока никуда не пишите… С Кочкаревым разберемся сами.
— А вы нас поддержите?
— Безусловно, — ответил Уверов и быстро зашагал к лабораторному корпусу.
Ремизов, поглядев ему вслед, повернулся, чтобы идти в мастерскую, но тут к нему подошла женщина в сером пальто из искусственного меха и такой же шапке.
— Вам кого, мамаша? — спросил он.
— Петухов здесь работает? — Глаза женщины были заплаканы.
— Здесь, — ответил Андрей. — А что?
— Хотела с его начальником поговорить.
— О чем же? — Андрей видел, что женщина чем-то встревожена.
— Да как же, сынок? — Слезы потекли по ее лицу, она вытирала их платком. — Этот ваш Петухов своротил ребят, сына моего Димку да дружка его, Алешку Кружкина. Подпоил их и заставил шины с чужой машины снять. Ребятам и в голову бы не пришло, это он их втравил в дурное дело.
Андрей помрачнел.
— А они сказали об этом в суде-то?
— Глупые… Побоялись… Потом сын написал письмо, поведал, как все было… В тот день он просил у меня деньжонок. Я ему не дала — выпивать стал. А теперь вот жалею… Все глаза проплакала. Шестнадцать лет парню, учиться бы надо, а он, вишь, куда попал…
— Правильно сделали, мамаша, что не дали денег. Водка к добру не приведет. — Андрей помолчал и решительно сказал: — Вот что, мамаша, хлопочите… Пускай пересмотрят дело. А меня и моего товарища Куницына в свидетели запишите. Понимаете, Петухов нам тоже предлагал снять с той машины шины. Деньги сулил. Так что кража шин — это точно его идея, а не ребят. Мы на суде и это, и многое другое скажем.
Женщина подняла на Андрея благодарные глаза:
— Вы поедете в суд? Подтвердите, что во всем виноват Петухов?
— Конечно, мамаша, я на ветер слов не бросаю. Не только я, но и мой товарищ придет.
— Спасибо, сынок, — лицо женщины просветлело. — А я было хотела поговорить с вашим заведующим.
— Не надо. Он с Петуховым два сапога пара.
— Знать, бог послал мне вас, — слезы опять навернулись на глаза женщины. — Не знаю, что бы и делала… Я это сегодня утром надумала: поеду к этому Петухову на работу, узнаю, что за человек. Если плохой, скажут — помогут… Так вот и получилось… Но вы не обманете, приедете на суд, надеяться можно?
— Не беспокойтесь, мамаша, буду как штык… Вместе с товарищем!
— Вы прямо-таки меня окрылили… Ну, я пошла.
— Подождите, запишите наши фамилии и адреса.
— Самое главное-то и забыла! — спохватилась женщина, достала из сумочки листок бумаги и старательно все записала.
И, пока она писала, Ремизову припомнился афоризм Петухова: «Хочешь жить — умей вертеться». «Посмотрю, как он у меня теперь на суде повертится!» — с негодованием подумал он.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Снег хлестал по высоким окнам здания. Дрожали и дребезжали стекла. В кабинете стало темно. Николай Иванович Голубев зажег свет и сел разбирать бумаги. На глаза попалось письмо рабочих мастерской по поводу Кочкарева.
Голубев вспомнил, как впервые увидел Никанора Никаноровича. Машинным залом руководил молодой способный инженер Иваков, и оставалось только подыскать человека для заведования мастерской. Тогда и подвернулся Николаю Ивановичу Кочкарев.
Солидный и представительный, он вошел в кабинет Голубева и, назвавшись, подал ему рекомендательную записку. Она была от прораба, который раньше работал вместе с Николаем Ивановичем.
Прочитав записку, Голубев взял у Никанора Никаноровича трудовую книжку и, перелистывая, стал смотреть записи. В них значилось, что он работал мастером, техноруком, прорабом ремонтно-строительной конторы. Голубев обрадовался: Кочкарев знал строительное дело.