Начинается роман за здравие – с многообещающего, почерпнутого из записок некоего хозяина-агронома эпиграфа: «Поднимать следует новь не поверхностно скользящей сохой, но глубоко забирающим плугом».
Герои книги чрезвычайно просты – все в них подчеркнуто грубо, неопрятно и бедно (эти определения употребляются автором едва ли не в каждом втором предложении) – и манеры, и одежда, и руки, и лица. «В этих неряшливых фигурах с крупными губами, зубами, носами… сказывалось что-то честное, и стойкое, и трудолюбивое». Таким образом, писатель даже внешне отличает «новых» людей от «старых», как бы выводя иную породу со своими уникальными морфологическими признаками.
Под стать поведению и облику героев и их искренние и неуклюжие высказывания: «Мы только с врагами нашими знаться не хотим, а с людьми нашего пошиба, с народом мы вступаем в постоянные сношения».
Главный герой романа, Алексей Дмитриевич Нежданов, является чем-то вроде промежуточного или же связующего звена между двумя противоборствующими расами. Будучи плоть от плоти «старых» (незаконнорожденный сын богатого аристократа), обладая характерными приметами вырождающейся породы (маленькие руки, тонкие черты, мечтательность, склонность к поэзии и меланхолии), он тем не менее всею душой устремляется навстречу новому – в светлое, братское завтра.
Нежданов – первый среди равных. Он, если угодно, – тот самый «глубоко забирающий плуг». К его мнению, несмотря на юный возраст, с уважением прислушиваются. Его ценят. Это не кремень, вроде Базарова или Инсарова, но и не робкий, держащийся за папенькину штанину Аркаша Кирсанов. И уж конечно, не клонящиеся к закату Лаврецкий или Рудин.
В личном плане Нежданову повезло, как никому из тургеневских героев: в его жизни было сразу три женщины. Если, конечно, слово «было» уместно применить к тем, кого на самом деле как бы и не было вовсе.
Первая из женщин – соратница Нежданова, пламенная революционерка Фекла Машурина, пожалуй, единственная, кто любил его по-настоящему. Вторая, Марианна, только думала, что любит, как говорится, «была влюблена в любовь». Третья же – лощеная и пошлая барынька Валентина Михайловна – ничего такого даже не думала и только играла с ним в кошки-мышки, где мышкой была определенно не она.
Именно любовные переживания постепенно разоблачают, обнажают героя – сдирают с него парадные одежды борца за идею, мученика. Мучеником он, впрочем, остается, однако причиной его страданий оказываются не царящие в стране произвол и насилие, но глубокие внутренние противоречия. Нежданов просто не знает, куда себя деть.
Особенно ярко и наглядно этот раздрай проявляется в его отношениях с Марианной. «Жажда деятельности, жертвы – жертвы немедленной – вот о чем она томилась». А что же наш герой? «Он первый раз в жизни сошелся с девушкой, которую – по всей вероятности – полюбил. Он присутствовал при начинании дела, которому – по всей вероятности – посвятил все свои силы. И что же?» В этой фразе – весь Нежданов. Сплошной вопросительный знак. Сплошное сослагательное наклонение.
В итоге долгожданная встреча героев приводит не столько к нежному объяснению, сколько… к появлению на свет еще одного несгибаемого страдальца за народное дело. Жертвенность Марианны не оставляет Нежданову выбора. Он становится ведомым, бразды правления берет в свои руки она – «эта девушка, которая полюбила его – его, бездомного горемыку, которая ему доверяет, которая идет за ним и вместе с ним к одной и той же цели». Общность идей, таким образом, оказывается важней и превыше и душевной близости, и плотского влечения.
«Они даже не поцеловались, это было бы можно, но почему-то жутко, так по крайней мере чувствовали они оба, и тотчас же разошлись, крепко-крепко стиснув друг другу руку». Какие там Ромео и Джульетта – Рабочий и Колхозница с парадного входа ВДНХ! Не Шекспир, но Вера Мухина…
Однако и их стремление к единой цели (равно как и сама цель) тоже оказываются фикцией. В Марианне бурлит энергия, которая ищет выход. Героиня может казаться смешной со своим намереньем опрощаться – с желанием рядиться в крестьянское платье, некрасивой короткой стрижкой и непременной нигилистической «пахитоской» в зубах.
Смешной, но не жалкой. Жалок же в романе Нежданов, чьи батарейки садятся буквально на глазах. Он уже ни во что не верит – ни в любовь, ни в революцию, ни (и это, пожалуй, в первую очередь) в самого себя.
Бодро начавшееся повествование постепенно замедляется, начинает ходить по кругу, атмосфера сгущается, а сами герои будто деревенеют и уплощаются. «Новые» становятся все неопрятней и в конечном счете все нелепей. «Старые» постепенно превращаются в карикатуры на самих себя. Автор, похоже, почувствовал, что роман начал пробуксовывать, и принялся бросать под колеса хворост – вносить оживляж.
Вот барынька Валентина Михайловна выглядывает из окна «в чепце, в ночном платочке» (дословная, заметьте, цитата из повести Пушкина «Граф Нулин» – Тургенев-то еще и первым постмодернистом был).
Или вот такое наблюдение над жизнью: «Известно, когда кучер выпил водки или уверенно ждет ее, лошади бегут отлично». В этом контексте знаменитый риторический вопрос Гоголя: «Какой русский не любит быстрой езды?» звучит, согласитесь, как-то по-особенному и чуть двусмысленно.
Неким оазисом – глотком свежего воздуха в душной атмосфере романа оказывается глава, в которой Нежданов со товарищи приходят в гости к семье Субочивых – Фомушке и Фимушке. Блаженная эта чета божьих одуванчиков заставила вспомнить и гоголевских старосветских помещиков, и житийных Петра и Февронию, но одновременно явила собой очередную авторскую шараду. Неспроста – ох неспроста! – ввел Иван Сергеевич в свое повествование ветхого старичка, что, не почитая церкви, живет по Божьим заповедям и держит под подушкой рукописного вольтеровского «Кандида», и его не менее преклонных лет супругу, которой и в карты заглядывать не надо – и так наперед судьбу каждого видит. Если они и скоморохи, то непременно скоморохи вещие, преследуемые властями и духовными, и светскими, – вроде того, которого гениально воплотил Ролан Быков в фильме Тарковского «Андрей Рублев».
Теперь, собственно, о главной шараде. Как-то с самого начала не давала мне покоя фамилия героя – Нежданов. Сам автор объяснял ее просто: мол, преподнесла графу молоденькая горничная его дочерей нежданный подарок да и померла родами. Вот и нарекли младенца Неждановым.
Однако чудилось мне: не все так просто. Что-то эдакое витало в воздухе – шептало и напрашивалось. Пока не явился мне однажды предивный кентавр с упитанным плотным телом советского функционера Андрея Жданова и маленькой печальной головкой Неточки Незвановой (меньше надо было Виктора Олеговича Пелевина на сон грядущий читать).
А потом наконец меня осенило: глаголы «ждать» и «чаять» в русском языке – синонимы. «Да нет же, постой! – возразят мне знатоки истории и литературы. – Куда герою “Нови” – этому чувствительному и нерешительному размазне, типичнейшему тургеневскому бета-самцу – до одержимого и харизматичного организатора и лидера “Народной расправы”?»
Сергей Геннадиевич умел и зажечь, и за собой повести – как он гениально очаровал и избавил от лишних средств Бакунина с Огаревым, да и «Народной волей» из Петропавловской крепости через сомлевших перед ним церберов умудрился руководить. А бедный Алексей Дмитриевич и себя-то к единому знаменателю привести оказался не в состоянии.
И все же есть у них нечто общее: какая-то повышенная нечувствительность к жизни – особый сорт равнодушия, готовность нести смерть. С тою разницей, что персонаж исторический предпочитал шагать по чужим трупам, литературный же… Впрочем, не буду портить интригу.
Кстати, появляется на страницах книги и сам Нечаев – правда, заочно – под именем таинственного революционного руководителя Василия Николаевича (этакий Гоголь шиворот-навыворот – задом наперед). Вот как характеризует этого всесильного вождя-кукловода его несостоятельное альтер эго Нежданов: «Приземистый, грузный, чернявый. Лицо скуластое, калмыцкое – грубое лицо, только глаза очень живые… Он не столько говорит, сколько командует… С характером человек. Ни перед чем не отступит. Если нужно – убьет. Ну, его и боятся».
По-моему, блестящий, исчерпывающий портрет русского революционного лидера. Особенно насчет скуластого калмыцкого лица. Как в воду глядел Иван Сергеевич. Нежданов же его на роль плуга ну никак не годится. Да тот и сам это понимает – не зря же говорит о себе: «Я был рожден вывихнутым, хотел себя вправить, да еще хуже себя вывихнул».
Подведу итог. «Новь» – последний и самый крупный роман Тургенева. Книга увидела свет через пять лет после публикации «Бесов» Достоевского и должна была, по всей видимости, стать неким противовесом – антитезой для последних. Трудно сказать, что послужило истинной причиной этого заочного спора двух великих писателей – давние ли идеологические разногласия между западником Т. и славянофилом Д. или же личные неприязненные отношения. Во имя высшей художественной правды мастера подобного уровня легко перешагнули бы не только через приватные недоразумения, но и через любые ярлыки и тенденции. Однако дело пошло на принцип, и победа, безусловно, осталась за Федором Михайловичем. Да и дискуссии как таковой не получилось. «Новь» проиграла «Бесам» по всем пунктам – и в лирическом, и в эпическом, и в психологическом планах. Тургенев не только не смог доказать состоятельность «новых» людей – он и сам от них в итоге отшатнулся, не в силах ни понять их, ни принять. Высшая художественная правда, таким образом, все-таки восторжествовала, а дальнейший ход российской истории окончательно расставил точки над «Е».
Так стоит ли читать последние романы Ивана Сергеевича Тургенева? Тем, кто любит русскую литературу и отечественную историю, кому небезразлично то, что творится с нашей страной сегодня, – однозначно да. Хотите понять, отчего нас не любят и боятся в Европе? Прочтите «Дым», мысленно заменяя Баден-Баден на Куршавель. Патриотизм, конечно, штука хорошая,