Не буду сейчас подкреплять свои голословные утверждения примерами из текстов обоих переводов. Боюсь увлечься и не остановиться вовремя, а мне и так уже не раз открытым текстом намекали, что краткость, увы, не моя сестра.
При желании любители аудиокниг сами могут сравнить: оба варианта достаточно широко представлены в звуковом формате. Я же лучше сошлюсь на мнение специалиста – переводчика с испанского (в том числе и текстов Гарсиа Маркеса), старшего преподавателя кафедры романской филологии филологического факультета СПбГУ Дарьи Синицыной:
«В “Сто лет одиночества” был полемический момент. Я очень хорошо помню, как я в детстве читала перевод Столбова и Бутыриной, и когда там находят утонувшего Мелькиадеса, то “к животу у него прилип кусочек куриного дерьма”. И как я была фраппирована этим образом (в возрасте, когда девочки, по Сэлинджеру, от всего “обмирают”). Так вот в оригинале там на животе у него сидит стервятник. Gallinazo (дословно “большая курица” или “нечто, выданное курицей” – такой суффикс многозначный) – региональное название стервятника, и Столбов с Бутыриной в конце 60-х могли это значение и не найти. Былинкина им потом пеняла на это. А я склонна считать это скорее изящным финтом перцепции. Как-то мне даже нравится, что наш Мелькиадес плавает в реке совсем не так, как все остальные Мелькиадесы. Если уж на то пошло, превращать Катарино в Катарину – хуже. Если помните, в романе действует второстепенный персонаж по имени Катарино. Я, еще читая перевод Столбова и Бутыриной, удивлялась, почему это женщину зовут Катарино. Ну, то есть вот у Джанни Родари есть сказка про робота по имени Катарино, и там он мужчина. Потом, когда я на одной конференции должна была рассказывать про “Сто лет одиночества”, меня зацепило, и я это недоумение (времен, когда я еще не читала по-испански и не могла заглянуть в оригинал) решила изжить. Загуглила картинки по запросу Catarino Cien años de soledad. И, само собой, это мужчина, манерный гей с цветком за ухом. Ну ладно, в 70-е была цензура, из публикации в “Иностранной литературе” вырезали зоофилию и еще кое-что, но Былинкина уже могла не волноваться на этот счет. Так вот у нее мало того что Катарино превращается в женщину, он КАТАРИНА. Дальше – больше. В ее переводе “О любви и прочих демонах” Кайетано Делаура, главный герой, почему-то Делауро. Вот уж это зачем?»
В аудиоверсии перевод Маргариты Ивановны Былинкиной представлен в исполнении Александра Балакирева (студия «Ардис») и Бориса Плотникова (студия «Союз»). Обе записи самого высокого качества, но рекомендовать их по упомянутым выше причинам не стану. К тому же союзовская версия явно представлена в сокращенном виде (продолжительность звуковой дорожки раза в полтора-два короче, чем в других записях). Не первый, к слову, случай: любит студия «Союз» торопливых и невнимательных читателей. Вот уж для кого краткость – явная родственница.
Перевод Нины Яковлевны Бутыриной и Валерия Сергеевича Столбова представлен в исполнении Елены Лебедевой (студия «Логос»), а также Игоря Князева (студия «Аудио-ЛАУ»). Оба варианта от всей души и со спокойным сердцем советую. Особенно последний. Диктор Игорь Князев в дополнительных рекомендациях среди любителей аудиокниг не нуждается.
Для тех, кто, как и я, любит сравнивать различные переводы, на просторах Рунета имеются, во-первых, оригинальный, испанский вариант (читает Густаво Бонфигли), во-вторых, перевод на английский (диктор Джон Ли), в-третьих – на немецкий (исполняет Ульрих Нейтен) и, наконец, в-четвертых – самая экзотическая – украинская – версия в исполнении Галины Долгозвяги (Республиканский дом звукозаписи и печати УТОС, з іспанської переклав Петро Соколовський). Последнюю, кстати, прослушал с огромным удовольствием – песня, а не роман! Да вы сами послушайте: «Колись, через багато років, полковник Ауреліано Буендіа, стоячи біля стіни перед загоном, що мав розстріляти його, згадає той давній вечір, коли батько взяв його з собою подивитися на лід. Макондо було тоді ще невеличким селом на якісь два десятки ліплянок із глини та бамбука на березі річки, що стрімко несла свої чисті води ложем з відполірованих каменюк, білих та здоровенних, мов доісторичні яйця». Замечательно, правда?
И напоследок еще немного экзотики. Имеется у романа и еще одно – девятое – прочтение. Текст читает Джахангир Абдуллаев. Читает по-русски – в переводе Былинкиной, но это в данном случае совершенно неважно, поскольку роль играет не то, что читает диктор, а то, как он это делает. Представьте себе низкий мужской голос с сильным восточным акцентом – монотонный, медитативный. А на заднем фоне – звуки природы и народных (предположительно, узбекских) духовых и струнных инструментов. Вот он где – настоящий магический реализм!
Прослушав роман в этой озвучке, вы поймете, что Макондо – это небольшой аул, заблудившийся в трех саксаулах и бесконечных песках где-то между Бухарой, Самаркандом и Кокандом, где муэдзин с высокого минарета громким криком оповещает правоверных о возрастных ограничениях на ближайшем сеансе в местном кинотеатре (хотя вроде бы этот эпизод был в другом романе Гарсиа Маркеса – «Недобрый час» – а впрочем, неважно).
Стоящий у стены в ожидании расстрела полковник Аурелиано Буэндиа (чем-то неуловимо похожий на красноармейца Сухова) будет щуриться на белое солнце пустыни и вспоминать, как в далеком детстве впервые увидел лед (лед в Каракумах, сами понимаете, то еще чудо). Старый Мелькиадес при этом будет не цыган (с ударением на второй слог), но цыган (с ударением на первый – так у диктора), благодаря чему неуловимо напомнит Яшку из «Неуловимых мстителей», который тоже родом из эпохи гражданских войн.
Говорю это без малейшей иронии, поскольку искренне восхищаюсь тем, что делает Джахангир Абдуллаев, и тем, как он это делает. Что же касается романа «Сто лет одиночества», то белой завистью завидую тем, кто книгу до сих пор не читал, но вот-вот решится и прочтет. Ибо сколько им открытий чудных…
Тихо Течет Река По Равнине
В предыдущем выпуске «Книжного дня» мы говорили о творчестве колумбийского писателя, нобелевского лауреата Габриэля Гарсиа Маркеса. Сегодня в продолжение темы хочу рассказать еще об одном авторе-нобелиате, коего герой нашего прошлого обзора считал своим великим предшественником и во многом учителем.
Имя американского писателя Уильяма Катберта Фолкнера судьба упорно и регулярно подсовывала мне лет с двадцати. До поступления на филфак и не слышал ни разу, что таковой вообще на свете существует. Знал, что были Хемингуэй и Фицджеральд. Обоих читал и каждого по-своему любил. А тут – здравствуйте-пожалуйста! – еще один классик-нобелиат из США! Да еще и в обязательную программу включенный!
Ну, думаю, верю всякому зверю, а тебе, ежу, – погожу. И задвинул автора в самый конец своего читательского списка, благо что и по алфавиту ему там было самое место.
Первым мой скепсис поколебал колумбиец Гарсиа Маркес, посоветовавший искать истоки своего магического реализма в произведениях Фолкнера.
Роман «Сто лет одиночества» стал для меня в свое время громом среди ясного неба, солнечным ударом по дороге в Дамаск и вообще концептуальным переворотом моих представлений о литературе и ее возможностях. Фолкнер сделался как минимум интересен.
Взял в библиотеке книжку (кажется, это был «Город» или «Особняк» – сейчас уже не помню) и испытал жуткое разочарование. Более серого, тусклого, скучного повествования мне до этого читывать не приходилось. И как это мог Гарсиа Маркес – такой яркий, образный, такой фантастический – производить себя из этакого унылого болота?
Несколько лет спустя случилось мне побывать в Екатеринбурге на фестивале фантастики «Аэлита», где вышел у меня жестокий спор с местной писательницей – теперь весьма известной отечественной романисткой Ольгой Славниковой по поводу того, кто лучший писатель всех времен и народов. Я отстаивал пальму первенства моего колумбийца, моя оппонентка отвечала, что колумбиец – вторичен и подражателен, что изначален, первичен и, значит, номер один – Фолкнер.
Ни в чем мы тогда друг друга не убедили, да и спор был не из тех, в которых рождается истина. Истина же, как водится, была где-то посередине. Спорить о том, кто из двух гигантов круче, – все равно что выяснять, кто в наибольшей степени является планетой Солнечной системы – Сатурн или Юпитер.
Все это стало для меня очевидным много лет спустя, когда род моих занятий (вел тогда книжные рубрики в ряде газет и журналов) позволил мне приступить к более осмысленному и систематизированному чтению. Тогда и состоялось мое второе знакомство с творчеством Уильяма Фолкнера. Второе и, полагаю, окончательное, ибо длится оно до сих пор, конца-краю ему не видно, и каждая следующая встреча лишь усиливает интерес, обещая впереди новые – удивительные и яркие открытия.
Космос, целая вселенная – вот чем стал для меня мир книг Уильяма Фолкнера. Вселенная – в прямом и переносном смысле. В прямом – потому что большинство произведений писателя так или иначе между собой связаны – единым местом действия, сквозными персонажами, и тут Гарсиа Маркесу с его Макондо, безусловно, было чему поучиться у старшего собрата по перу. В более широком смысле космическим был сам масштаб произведений, глубина поднятых тем, широта и мощь их раскрытий и воплощений.
Фолкнеровское Макондо именуется Йокнапатофой. Именно так называется вымышленный округ в реальном штате Миссисипи на юге США, где протекает действие большинства книг писателя. В переводе с языка индейцев чикесо это слово означает «тихо течет река по равнине».
Роман «Свет в августе» (1932) относится к раннему этапу творчества Фолкнера и является одним из первых произведений йокнапатофского цикла. Первоначально роман назывался «Темный дом», но после случайной фразы своей жены автор поменял заглавие на практически противоположное по смыслу. Факт, на мой взгляд, символичный, ибо мне трудно припомнить книгу более жуткую и безысходную по содержанию, которая оставляла бы по себе такое освежающее, очистительное послевкусие. Оптимистическая трагедия – пожалуй, так или же что-то около.