воему прекрасные человекобрикеты, превратилась в первой половине XX века вся наша страна. Соловки – в том виде, в котором изобразил их Прилепин, – являются частным, но при этом весьма характерным случаем.
На первый взгляд, долгожданный эпос вроде бы состоялся: налицо масштаб, глубина и, что едва ли не самое важное, оригинальная авторская точка зрения, категорически не совпадающая с официальной. Увы, при всех своих несомненных эпических успехах Прилепин терпит полное фиаско как лирик. Достигнув уровня исторических обобщений, заскорузлыми мозолистыми руками сдвигая тектонические платформы предпосылок и предопределений дня сегодняшнего, в эмоциональном, психологическом планах он то и дело заряжает в белый свет, как в копейку.
Его образы и портреты подчас вызывают улыбку или чувство неловкости. Вот, к примеру: «На блюде лежала неровно порезанная сельдь. Пахла она призывно и трепетно. Артем не решился дотянуться к ней, но странным образом почувствовал родство этой сельди с женскими чудесами. Такое же разбухшее, истекающее, невероятное». Не знаю, как вам, а лично меня от словосочетания «женские чудеса» передернуло, как затвор винтовки Мосина. Помнится, английский писатель Дэвид Лоуренс тоже сравнивал некую леди Чаттерлей устами ее родителя с жирной ирландской форелью, и звучало это на редкость похабно и пошло.
Описание взаимоотношений главного персонажа и его родительницы показалось мне столь же неправдоподобным, нелепым и высосанным из пальца, как история матери и сына из рассказа Алексея Николаевича Толстого «Русский характер». Но у Толстого-то за плечами уже «Хождение по мукам» и «Петр Первый» имелись, а вот Захар Прилепин пока еще даже «Гиперболоид инженера Гарина» с «Золотым ключиком» не написал – ему так фальшивить просто по рангу не положено.
«Она глупая у меня», – как бы извиняет и оправдывает герой свою почтенную матушку, совершенно упуская – вместе с прочими персонажами и самим автором – из виду то обстоятельство, что глупость и клинический идиотизм, осложненный к тому же полной атрофией материнского инстинкта, – вовсе не одно и то же. Постеснялась она, видите ли, рассказать на суде о наличии в деле посторонней женщины. Стыдно ей было бы перед людьми. А то, что там еще и пьяный вооруженный мужик с агрессивными намереньями присутствовал, она, должно быть, по простоте душевной и вовсе не заметила. И спровадила – из природной застенчивости либо по рассеянности – родное дитятко аж на далекие Соловки. Да в каких только русских селеньях вы такую женщину отыскали, Захар? Это ж просто крокодилица какая-то, а не мать!
Впрочем, как-то у меня неладно вышло – может показаться, будто книга мне совершенно не понравилась, хотя на самом деле как раз наоборот: роман хорош и даже замечателен. Давно ничего не читал вот так вот – взахлеб, запоем, дивясь и радуясь, безоговорочно принимая. Мелкие огрехи и шероховатости не в счет, они только добавляют тексту фактурности – настоящности, что ли. Странным образом то, что в другом произведении подорвало бы мое доверие к автору, в «Обители» заставляет проникнуться сопереживанием и сочувствием. Будто именно несовершенства делают книгу прекрасной. Хотя на самом деле и это не так.
За исключением незначительных – почти целиком и полностью перечисленных выше – недостатков, содержится в тексте немалое число несомненных художественных достоинств и великолепных авторских находок. Хороши – в большинстве своем – и портреты и образы – яркие, сочные, запоминающиеся. Текст так и тянет разъять на цитаты. Однако, наступая на горло природной моей алчности до красивых фраз, ограничусь всего тремя, причем, должно быть, не самыми лучшими: «Лагерники разговаривали тихо, как украденные дети в чужом доме». «В церкви было чисто и звонко, как в снежном поле». «Соловки – ветхозаветный кит, на котором поселились христиане. И кит этот уходит под воду». А еще было сравнение монастыря с лукошком, полным крепких, чуть тронутых червем грибов. Но главная удача книги – ее персонажи.
При всей своей неуемной брутальности, генетическом и, должно быть, автобиографическом сходстве с героем предыдущего романа Прилепина «Санькя» безусловно хорош Артем. Впечатляют и запоминаются образы его солагерников и палачей. А до негромкой и неустрашимой благости владычки Иоанна карамельному Лавру Евгения Водолазкина – как до Луны пешком, хотя некое сходство – может быть, юродство? – в этих персонажах есть. Один тела человечьи лечил, другой – души.
В аудиоформате «Обитель» представлена в трех вариантах: в исполнении Сергея Кирсанова (студия «Логос»), Елизаветы Крупиной (Кемеровская областная специальная библиотека для незрячих и слабовидящих) и Геннадия Смирнова (издательство «АСТ-Аудиокнига»). Выбирать рекомендую между первым и третьим вариантами, поскольку кемеровская запись сделана по журнальной публикации в «Нашем современнике» и примерно в полтора раза короче остальных. Качество же во всех трех вариантах очень хорошее и заслуживает всяческих похвал.
Под лежачий камень
Добрый день, веселая минутка, как писал в письме жене Екатерине Матвеевне красноармеец Сухов. Сегодня, когда все прогрессивное человечество отмечает Международный день слепых, хочу поговорить о романе английской писательницы Сью Таунсенд «Женщина, которая легла в кровать на год». Почему выбор пал именно на это произведение, при том что большинство его героев слепотой если и страдают, то скорей душевной, чем физической, узнаете в конце данного обзора.
Итак.
Поначалу книга ассоциировалась у меня с повестью Итало Кальвино «Барон на дереве». Там тоже весь сюжет построен на некоем экстравагантном чудачестве главного героя, предпринятом им в знак протеста против чего-либо по принципу: маме назло отморожу уши. Вспомнился и вполне реальный финалист премии Дарвина, что поклялся никогда в жизни не вставать со своего кресла (в жизни и не встал).
Впрочем, из всех реальных и вымышленных столпников главная героиня романа Сью Таунсенд выбрала самый комфортный способ подвижничества или, точнее, неподвижничества: она просто легла в свою уютную супружескую постель и отказалась от каких бы то ни было проявлений семейно-бытовой, общественно-социальной и прочей активности. Примечательно, что у Таунсенд, как и у Кальвино, повод для демарша персонажа был самый что ни на есть ничтожный и нелепый.
В принципе, прав был супруг героини Брайан, назвавший поступок супруги проявлением так называемого «синдрома пустого гнезда». Еще одна сугубо личная моя медицинская ассоциация: случай истерии, приключившийся с одной из жительниц Нижнего Новгорода. В юности эта женщина была очень хороша собой, вследствие чего сделалась капризной и эгоцентричной. Мир вращался вокруг ее пьедестала – муж обожал, дети благоговели, окружающие восхищались и трепетали. А потом дети выросли, муж постарел, да и сама она моложе не стала, так что общий восторг как-то незаметно сошел на нет. И тогда она просто слегла. Никаких физических предпосылок для этого не было, однако встать на ноги женщина не могла. Случаем заинтересовался известный психиатр. Он распорядился привезти пациентку на скорой в больницу и как бы случайно «забыть» на улице у служебного входа. Довольно долго женщина прождала, когда за ней выйдут. А потом еще дождик начался. И тогда она встала и пошла выяснять, почему ее забыли.
Случай Евы (так зовут главную героиню романа) медицинским никак не назовешь. Обезножила она вполне осознанно, но что-то общее у них с моей землячкой имеется.
Роман Сью Таунсенд, безусловно, принадлежит к лучшим образцам английского юмора, однако сразу должен предупредить, что далеко не все представленные в нем йогурты могут оказаться одинаково полезными. Не все шутки будут смешными.
Так, эпизод, где героиня и ее приятель весело посмеялись над осечкой ее материнского инстинкта, отнюдь не показался мне забавным. Смех смехом, но, по-моему, вся история материнства Евы – одна сплошная осечка. Чего стоит один только случай, когда она выгнала вышедших из-под контроля близнецов на мороз в метель, а сама преспокойно уселась перед пылающим камином читать «Вог» (об этом она вспоминала, тоже весело смеясь). Супруг этой самки крокодила ничем не лучше жены: единственное, что его возмутило в данной ситуации, – то, что их благородным семейством могли всерьез заинтересоваться социальные службы.
Для человека, имеющего явную, неоднократно автором подчеркнутую склонность к расизму и ксенофобии, супруг главной героини продемонстрировал определенную непоследовательность лишь раз, когда женился на женщине по фамилии Сорокинс. Доктор Бобер жалок, гадок и мерзок настолько, насколько вообще способен быть отталкивающим литературный персонаж. Одно только его безобразное поведение во время экскурсии для детей, страдающих ДЦП, чего стоит.
В этой книге вообще нет ни одного если не совершенно положительного, то хотя бы просто симпатичного персонажа, и это весьма осложняло чтение. Трудно воспринимать историю, в которой по большому счету и посочувствовать-то некому.
Что же до главного антигероя повествования – сквозной проныры Поппи, то она при ближайшем рассмотрении оказывается всего лишь доведенным до абсурда или, если угодно, до совершенства клоном главной героини. Такая же эгоистка и манипуляторша.
Позабавили рассуждения китайского рабочего о том, что Иисус Христос – «не только сын английского бога, но и коммунист-революционер, замученный пытками и казненный жестокими оккупантами». Сперва позабавило, а потом заставило задуматься. А ведь верно – именно так оно и было на самом деле, и если первая ипостась Христа представляется довольно спорной и, например, теми же мусульманами попросту не признается, то вторая-то точно никаких сомнений не вызывает.
Наверное, не стоило принимать эту книгу близко к сердцу и слишком уж всерьез. В конце концов, это скорей сатира, чем юмор, а значит – гротеск, карикатурность, утрирование. Но слишком уж живыми получились персонажи, чересчур фактурными.