Русская литература знает немало произведений, посвященных Рождеству, но вот о встрече Нового года наши классики писали не так часто. Повесть Одоевского в этом плане – редкое исключение. Что ж, если верить автору (а не верить ему у нас нет ни малейших оснований – известно ведь, что строже всего придерживаются правды жизни именно сказочники и писатели-фантасты), так вот, если мы положимся на свидетельство князя Одоевского, то без малого двести лет назад Новый год в России встречали точно так же, как и сегодня: с боем часов ровно в двенадцать и с бокалами шампанского. Разве что без президента по телевизору, да и то исключительно по причине отсутствия как второго, так и первого.
Что же касается восстания декабристов, то Одоевский так и не поддался на уговоры кузена Александра и своего близкого друга и товарища по изданию альманаха «Мнемозина» Вильгельма Кюхельбекера и не стал вступать в тайное общество. Он избегал политики, да и в общественной жизни всегда оставался над схваткой, не участвуя в мировоззренческих и идеологических битвах. В равной степени его близкими друзьями были как славянофилы, так и западники. При этом он явно не испытывал никакого дискомфорта или внутреннего противоречия: первые были ближе ему по духу, но он не отрицал и достоинств вторых. Не зря его любимым писателем был Гофман, а любимым философом – Шеллинг.
В статье «Записки для моего праправнука о русской литературе» Одоевский написал: «Нет ни одной литературы интересней русской. Она любопытна как приготовление к какой-то русской, до сих пор нам непонятной литературе. Непонятной тем более, что Россия юна, свежа, когда все вокруг нее устарело и одряхло».
Лично меня в прозе Одоевского привлек прежде всего язык. Достаточно сложный, наукообразный (князь даже в детской сказке норовит описать какой-нибудь физический или химический опыт) – он тем не менее буквально завораживает, гипнотизирует своей алхимической магией. Проза Владимира Федоровича чрезвычайно обаятельна – ей невозможно не верить, даже если речь идет об откровенной мистике и чертовщине. Читая его произведения, так и видел перед собой умное породистое лицо, цепкий проницательный взгляд и чуть заметную улыбку.
А еще – шелковый колпак с кисточкой и длинный – до пят сюртук средневекового мага. Именно в таком экстравагантном наряде, судя по воспоминаниям современников, князь принимал гостей своего салона. Того самого салона, где российская публика впервые познакомилась с музыкой Листа, Берлиоза и Вагнера, представленной самими композиторами. Где впервые прозвучали вслух – опять же в исполнении авторов – отрывки из «Накануне» и «Бедных людей».
В 1834 году молодой Белинский писал об Одоевском: «Этот писатель еще не оценен у нас по достоинству». Увы, приходится констатировать тот факт, что сегодня, два столетия спустя, воз и ныне там. Для большинства читателей Одоевский по-прежнему остается автором одной-единственной сказки про мальчика Мишу и музыкальную шкатулку.
Справедливости ради стоит отметить, что у нынешнего читателя есть все необходимое, чтобы изменить эту ситуацию к лучшему. Книги Владимира Одоевского (особенно детские и научно-фантастические) достаточно широко представлены в Сети – в том числе и в аудиоформате. Появились новейшие исследования творчества «русского Фауста».
Аудиоверсия повести «Новый год» представлена в одноименном авторском сборнике в исполнении Савелия Гуреева (студия «Вира-М»). Помимо заглавного произведения в аудиокнигу вошли сказки «Мороз Иванович» (тоже, к слову, вполне себе новогодняя история) и, разумеется, «Городок в табакерке», а также несколько сатирических сказок для взрослых. Последние особенно рекомендую, ибо при всех напрашивающихся аналогиях с произведениями Гоголя и Салтыкова-Щедрина Одоевский все-таки был раньше. Кроме того, его гротескная, причудливо фантастическая проза достаточно самобытна и оригинальна, чтобы рассматриваться как отдельное явление в русской сатирической литературе.
Ну и наконец, эти сказки до сих пор не утратили своей актуальности, и из-под вицмундира погрязшего в бездуховности и коррупции дореволюционного чиновника нет-нет да и проглянет стильный костюм современного эффективного менеджера.
Добро пожаловать в Рождество!
Рождеству посвящено немало литературных произведений – преимущественно, конечно, детских. Исторически сложился даже особый жанр – святочный рассказ. Можно, к примеру, вспомнить жутковатую сказку «Девочка со спичками» Андерсена или волшебного, неотделимого уже от гениальной музыки Чайковского «Щелкунчика» Гофмана. О Рождестве писали Достоевский и Лесков, Чехов и Куприн, Бунин, Горький, Зощенко, Шмелев, Чириков. Однако сегодня хочется поговорить о тех, кто писал чуть раньше – кто стоял, так сказать, у истоков жанра. Итак, встречайте: Николай Васильевич Гоголь «Ночь перед Рождеством» и Чарльз Диккенс «Рождественская песнь в прозе».
Начнем по старшинству – с Гоголя. Все-таки что за прелесть этот Николай Васильевич! Непостижимый. Неисчерпаемый. В тысячу первый раз перечитал свою любимейшую «Ночь перед Рождеством» и – что бы вы думали? – обнаружил там ранее мною не замеченного Дениса Ивановича Фонвизина. В свите императрицы Екатерины, в роли придворного пиита, коему царица милостиво порекомендовала обласкать своим пером детскую непосредственность Вакулы и каковой (пиит, а не кузнец) ловко переадресовал это почетное поручение мсье Лафонтену. Как-то раньше не обращал внимания на эту сцену, а тут во мне филолог недобитый проснулся – дай, думаю, уточню, кто это у нас «Бригадира» написал, о котором августейшая особа имела снисхождение вскользь лестно отозваться. Уточнил, и – ба, знакомые все лица! Здравствуйте, любезный Денис Иваныч! Уважил один классик другого – ввел его, бессмертного, в круг бессмертных героев своего бессмертного произведения.
Время спустя надо будет еще раз эту повесть перечитать. Наверняка не все еще черти из этого вдоль и поперек изученного омута выловлены.
Теперь о «Рождественской песни». Тут, увы мне, впечатление получилось не столь однозначным. Более того, если б это был не Диккенс, не уверен, что смог бы дочитать до конца. Умом понимаю, что рождественская история – особый жанр, что духи и ангелы, моральный урок и счастливый конец здесь – непременные атрибуты и что критический реализм со всеми своими достижениями вроде психологической достоверности, внутренней логики повествования и пресловутой правды жизни не имеет к этому жанру никакого отношения. И все же восторженное и наивно-трогательное повествование о духовном перерождении сухаря и скупердяя Скруджа в добряка, весельчака и филантропа вызвало у меня определенное читательское недоверие. Не сочтите за циника, но тут определенно недостает эпилога, где раздавший свое состояние благотворительным обществам Скрудж умирал бы в нищете, старательно не замечаемый неплохо на нем нажившимися заправилами этих обществ. По крайней мере, если бы эту повесть писал Бальзак, он именно так бы ее и закончил. Впрочем, Рождество – дело тонкое. Тут непременно должно быть чудо, превращение, религиозный экстаз, не поддающиеся никакой логике. Да и язык у Диккенса прекрасный, грех жаловаться. И тем не менее Рождество у Гоголя мне куда ближе и милее. Причем не только по географическому признаку.
В аудиоформате произведения Гоголя и Диккенса представлены в широчайшем ассортименте. Каждое – не менее чем в десяти разных исполнениях. Кроме того, обе святочные истории – наряду с творениями других классиков мировой литературы – включены в «Большую новогоднюю книгу», великолепно исполненную разными дикторами аж трижды. Выбирайте на вкус и читайте с наслаждением.
Это только присказка
Прозу современного российского писателя Эдуарда Веркина мне давно и упорно рекомендовал мой брат. Особенно упирая при этом на роман «Кусатель ворон». В какой-то момент не выдержал, сдался, проштудировал. И вдруг понял, что ничего лучше в последнее время не читал. Ну, или почти ничего.
Признаться, от книги с таким странным, нелепым даже названием ничего серьезного не ждал. И, как довольно скоро выяснилось, ошибался. Прежде всего роман оказался по настоящему смешным, а смех, как известно, – дело серьезное, если к вопросу подходить профессионально. Веркин свое дело знает туго – смешить умеет.
Так же, как умеет удивлять и загадывать разного рода загадки.
Прежде всего – почему кусатель? На Руси ворон испокон веков считали, да и то в основном по осени – вместе с цыплятами. Ты их сперва сочти, потом излови и только затем попытайся укусить. Тайна заглавия пребудет с вами вплоть до самого финала, и автор с загадочной улыбкой сфинкса на лице будет делать вид, что не замечает вашего недоумения и нетерпения.
Однако перейдем к повествованию. Место действия первой сцены романа – старинный русский город Плес. Глухая волжская глубинка, превращенная в пряничный теремок для иностранных туристов и отечественных чиновников, сделавших из городка что-то вроде филиала Рублевского шоссе.
Главный герой сопровождает группу своих соотечественников, а также немецких паломников, приехавших полюбоваться левитановскими, шаляпинскими, отчасти чеховскими и даже – якобы степано-разинскими местами. Автор устами своих персонажей очень весело обыгрывает разницу между русским и западным менталитетами – повествование так и струится из-под его пера, как бы резвяся и играя.
Впрочем, не будем забывать, что в каждой шутке имеется только доля шутки, а остальное, как в сказке, – намек и добрым молодцам урок.
Знаете ли вы, к примеру, что общего между Левитаном и левитацией? А что мятежный атаман, топитель персидских княжон, раздумыватель на утесах и прятатель кладов, полностью зовется Стефан Разин Биобахтер – олдест рашен диссидент?
С одной стороны, смешно, конечно, читать, как любознательная иноземная немочь натыкается на наши осинки, нашу грязь, нищету, нашу агрессивную и беспощадную доброту. С другой, как-то и стыдно в то же время.