А потом автор взял да и перевернул все с ног на голову: безжалостный киллер оказался грустным Пьеро с большим, походя разбитым сердцем – к тому же существом необычным, магическим (ну, не может Рушди без волшебства – природа у него, видно, такая!).
Что же касается Макса, то лучше всего его истинный облик охарактеризовала преданная и буквально боготворившая отца дочь:
«Если следовать принципам “кровь за кровь” и “око за око”, то ведь неизвестно, сколько тех самых очей закрылось из-за косвенных или прямых действий Макса – пара, сотня, тысяча или сотни тысяч? Как знать, сколько охотничьих трофеев украшает, словно оленьи головы, потайные стены его прошлого?.. Тот, кого она знала, исчез, и на его месте возник другой, абсолютно чужой Максклон. Он передвигался по горящей, опустошенной земле – поставщик оружия, изготовитель диктаторов-марионеток, вдохновитель террористов. Он торговал будущим – единственной валютой, более прочной, чем доллар. Манипулятор и благодетель, филантроп и диктатор, творец и разрушитель, он спекулировал по-крупному на самом мощном и наименее контролируемом из всех валютных рынков, он продавал будущее наиболее перспективным покупателям. Фальшивой, похожей на оскал смерти улыбкой Власти он улыбался всем жадным до будущего оголтелым ордам планеты: врачам-убийцам, фанатичным борцам за “святое дело”, воинствующим отцам церкви, финансистам, миллиардерам, безумным диктаторам, генералам, продажным политикам и бандитам. Он был поставщиком самого опасного наркотика-галлюциногена – будущего для избранных клиентов, готовых пресмыкаться за это будущее перед страной, которая им торговала. Макс-невидимка, Макс-робот, воплощение мощи приютившей его страны».
Как тут не вспомнить потрясение и обморок принцессы из «Обыкновенного чуда»: «Папа сказал неправду!» Впрочем, Индия-Кашмира слеплена из другого теста – в ее жилах струится не водица, но гремучая смесь семито-хамитских и индо-пакистанских кровей, и когда рушится ее мир, она предпочитает не убиваться, но убивать. Финальная сцена – подлинный шедевр, мощный аккорд крещендо, в котором отразился весь противоречивый драматизм романа.
Не зря один из коллег-читателей назвал эту книгу реквиемом по зеленому Кашмиру, плачем о несбывшейся мечте о земном рае – мире добра и взаимопонимания. Еще одна цитата из книги напоследок: «Считаться кашмирцем, иметь ни с чем не сравнимое счастье жить на этой благодатной земле означало превыше всего ценить то, что сближает, а не то, что разъединяет». О том, чем на самом деле окончилась история мирного сосуществования индуистов и мусульман в этом сказочном уголке земли, и повествует роман Салмана Рушди «Клоун Шалимар».
В аудиоформате данная книга представлена в исполнении Игоря Князева (издательство «АСТ-Аудиокнига»). Полагаю, ни чтец, ни студия в дополнительных рекомендациях не нуждаются.
Что сказал покойник, или Вася Пепеляев по лесу идет, шишки собирает…
Захочешь проверить любую систему на вшивость – запусти в нее дурачка. «Ходит дурачок по лесу, ищет дурачок…» Впрочем, ни у одного – даже самого надежного механизма – защита от дурака по-настоящему не работает.
Повесть Геннадия Головина «День рождения покойника» – уморительно смешное и одновременно бесконечно, пронзительно грустное произведение.
Как и где подобное можно состыковать – знает лишь автор, а его об этом спросить сегодня, увы, не удастся. Остается лишь оставить традиционные и тщетные попытки разъять радугу, расслабиться и насладиться.
Главный герой повести – молодой раздолбай по имени Василий Пепеляев – как бы выродившийся – под влиянием алкоголя и прочего экологического неблагополучия – потомок отчаянного Васьки Пепла из пьесы Максима Горького «На дне». Сей персонаж «внешне был вполне ничего. Ростом, например, хорошо удался. Умел поговорить – без мата, обходительно. А уж если что-нибудь умственное начинал вещать, тут уши на гвоздь вешай – болты болтать мог и час, и два! Но вообще-то не сказать, чтоб он яркий был. Овалом лица походил на лошадь. Глаз имел голубой. В общем – особенно если шляпу с галстуком оденет и слегка выпимши – обыкновенный чертовецкий нескладеха – обалдуй конца двадцатых – начала тридцатых от своего рождения годов». Хорош, правда?
Время действия повести – самый расцвет советского застоя – золотые 80-е. А потому и основная проблематика – не экзистенция одиночества и не угроза ядерной войны, как во всем остальном благополучно загнивающем мире, но вполне конкретная опасность, проистекающая буквально отовсюду в виде всевозможных жидкостей, содержащих спирт.
Многим на память тут же, разумеется, придет поэма «Москва – Петушки» Венедикта Ерофеева с ее лирической «Слезой комсомолки». Скажу сразу и категорически, чтобы избежать дальнейших вопросов, смутных предположений и двусмысленных толкований: «ДРП», на мой взгляд, круче.
В отличие от мильона метафизических терзаний героя «МП», запросы и потребности Василия Пепеляева буквальны и просты: «после долгого в муках хождения между отделами одеколонным и москательным он свою нежность и предпочтение все же отдал последнему. И вполне, надо сказать, справедливо, ибо небесного цвета стеклоочиститель “Блик-2”, конечно же, по всем параметрам превосходил хоть и духовитый, но для почек, сказывали, не очень полезный одеколон “Горнорудный”…» Кстати, чуть позже – уже в процессе выбирания подарка для временно любимой им женщины – Василий вновь проигнорирует парфюмерный отдел: «Духи покупать не стал. Что за дикий обычай дамам алкоголь дарить?»
Возможно, все вышесказанное и выше процитированное введет кого-то в заблуждение. Возможно, на месте героя кому-то почудится эдакое скверно пахнущее и дурно выглядящее пугало огородное. Не спешите с выводами. То есть пугало-то как раз окажется на положенном ему месте, и запах с видом тоже никуда не денутся. Но вот (придержите обоняние) бесконечное обаяние Василия – его, не побоюсь этого слова, харизма! «Пепеляев возлежал в самом центре райцентра на специально возделанной для этого клумбе. Он был спокоен и дьявольски красив». Однако главные достоинства героя содержатся не во внешности, но в сути.
Наиболее близкий Васе персонаж мировой литературы – Карлсон, который живет на крыше. И не в связи с местом жительства – собственная крыша у Васи давно уехала под давлением паров очередного стеклоочистителя. И не из-за наличия в известном месте пропеллера, хотя таковой у Пепеляева – в фигуральном смысле – безусловно, имеется. Просто нескладный, костлявый Вася, как и в меру упитанный стокгольмский мужчина в полном расцвете сил, еще и безумно талантлив. Он ведь не только «болты болтать» горазд, он и стихами – запросто может. Судите сами: «Денег накопил – медведей купил!» Или вот еще лучше: «Закончили сенокос! – Приветливо объяснил Иисус Христос». Да и художественной прозы Василий оказался явно не чужд: «Зашумел камыш, и деревья загнулись под порывами свирепого мордодуя, стало ясно, что погода никуда не летная. Но несмотря на эту трудность, связанную с погодными условиями, ровно часов около пяти по Фаренгейту мы, то есть белокрылый, свежепокрашенный в краску цвета беж красавец лайнер “Красный партизан”, решил отчалить». Гомер и Мелвилл – в одном флаконе «Блика»!
Право же, трудно не согласиться с автором, когда тот утверждает: «Страшно подумать, в какого мыслителя мог бы превратиться Пепеляев, пойди он дальше шестого класса да без бутылки!» Впрочем, не словом и не мыслью единой жив наш герой. Случись ему сегодня участвовать в телепередаче «Битва экстрасенсов» – без труда посрамил бы на обе лопатки всех народных целителей и колдунов. Ведь он мало того, что «изгнанием, к примеру, чахоточного беса-вируса занимался из грудей молодых туберкулезниц методом рукоположения», так еще и грудного младенца Кирюху от неминучей гибели посредством мужского разговора спас.
Кстати, о младенцах. Всякому Карлсону положен свой Малыш. У Василия Пепеляева тоже был свой молодой падаван, оруженосец Кашка и верный Санчо – юный валдайский абориген по имени Николай Николаевич.
Примечательна беседа двух этих колоритных персонажей в процессе их знакомстве в зеленой зоне тубсанатория «Свежий воздух»: «Вырастешь, кем будешь? – Туберкулезником, – застенчиво прошептал мальчик. – Башка варит, – одобрил Василий. – “Свежий воздух”, процедуры, танцы… Молодец!» Какой, скажите, Макаренко, какой Песталоцци способен с подобной чуткостью и проникновенностью заглянуть в душу ребенка?
Невозможно не подпасть под чары такого героя и не проникнуться невыносимой невесомостью его отношения к жизни. Вася вообще чрезвычайно легок – на подъем, на руку, на помине. К примеру, «работать» в его интерпретации (и сие повторяется не единожды) – звучит не иначе как «уродоваться». И если кому-то вдруг почудилось, что Вася устарел, сгинул вместе с породившей его эпохой, то вынужден разочаровать: видимо, уважаемый товарищ-господин редко бывает на улицах родного города-поселка, иначе б кука ему с макой, по меткому Васиному выражению, а не спокойный променад вдали от памяти народной, которая не злая – просто хорошая, если не феноменальная. И всякий второй из этих бессчетных вась пепеляевых (если не первый) не иначе как мыслит, глядя на все его окружающее безобразие: «Схожу-ка я сейчас за своим любимым огнеметом и пожгу тут у вас все к чертовой матери».
Перечитывая повесть сегодня, четверть века спустя после первого знакомства, с удивлением поймал себя на том, сколь цепко и свежо засел и сохранился в памяти сюжет. Не говоря уже о том, что отдельные фразы, подобно грибоедовским «чепчикам», прочно укоренились в моем личном лексиконе, так что, употребляя их в повседневном обиходе, далеко не всегда отдаю себе отчет в том, откуда они там, собственно, появились.
Это и неизменно оптимистичное: «Ничего не будет, окромя всемирного тип-топа!» И брутально-категоричное: «Алкоголик? Каленым коленом – вон!» И наконец, стоически-философское: «Обычай такой. Исполком веков».