Её новое чувство к Николаю – «страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии», – осталось ему неизвестным. Он-то знал тихую, преданную и пресную любовь Сони, от этой любви он отказался. Может быть, если бы они встретились… Может быть, если бы князь Андрей остался жив…
Соня понадеялась на эти «если бы». Она не очень искренне написала своё письмо с возвращением данного слова, но кто осмелится упрекнуть её за эту неискренность, продиктованную любовью?
У Толстого нет счастливых разрешений всех невзгод. Его герои далеко не всегда получают заслуженное счастье, их жизнь сложна. Мы до сих пор плачем и смеёмся над страницами его книг, потому что всё в них – как на самом деле: горе и радость, мир и война, любовь и смерть.
«Если сколько голов, столько умов, то сколько сердец, столько и родов любви», – сказала Анна Каренина, когда полюбила Вронского. Эта мысль кажется естественной, простой, пока не вдумаешься в неё. На самом же деле каждый из нас, полюбив, убеждён, что испытывает то единственное чувство, которое называется любовью, а оно не единственное, оно у каждого своё; и один человек может любить по-разному в разные свои годы. Княжна Марья и Соня любят Николая не одинаково, и князь Андрей любит Наташу не так, как Пьер, и не так, как он любил свою жену. И Наташа любит Андрея своей, ни на чью не похожей и неповторимой любовью.
3. Смерть
Начало работы над новой книгой – трудный шаг в жизни каждого писателя. Не так-то просто решиться, взять на себя смелость, самому себе сказать: я напишу роман и отдам ему два, три года своей жизни. Никогда нет уверенности, что книга удастся, и особенно мучительны первые дни, недели, даже месяцы, когда обдумывается, выстраивается в воображении книга, которую надо написать.
Толстой работал над «Войной и миром» семь лет. Он много раз менял замысел романа, составил множество планов, бесконечно переписывал главы и отдельные страницы.
Читать планы и черновики, первоначальные наброски и варианты «Войны и мира» невероятно увлекательно. Видишь, как сложно, каким колоссальным трудом даётся эта кажущаяся лёгкость повествования, это естественное течение жизни, сплетение судеб и характеров. Одни герои вырисовываются ярче, другие уходят в тень, третьи исчезают.
Я попробовала однажды прочесть один из последних вариантов романа, не перечитывая перед этим окончательный текст; года три я его не перечитывала.
Было интересно читать так называемый краткий вариант. В нём уже жили все: Пьер, Андрей, Наташа, Николай, Соня… Когда я дошла до того места, где Пьер в плену, а князь Андрей снова встретился с Наташей, что-то стало мешать – какая-то лишняя, чужая, даже фальшивая нота чудилась мне в книге.
Тогда я взялась за окончательный текст «Войны и мира» – и поняла: если бы Толстой не написал этого последнего варианта, тот, предыдущий, казался бы высочайшим достижением литературы. Но Толстой всё ещё был недоволен собой – и снова переделывал, и снова дописывал, – то, что мы читаем сейчас, больше, чем высочайшее достижение литературы; это жизнь, как она есть.
Что же там было, в кратком варианте?
Пьер, как и теперь, попадал в плен. Но там, в плену, его находил офицер французской армии, которому он спас жизнь, – только там он назывался не Рамбаль, а Пончини и был итальянцем. Пончини пытался помочь Пьеру, но сам вскоре попал в плен к русским.
Ростовы с князем Андреем жили в это время в Тамбове (а не в Ярославле, как в окончательном тексте). Туда к ним приехала княжна Марья. Брат встретил её «с исхудавшим, переменившимся, виноватым лицом, с лицом ученика, просящего прощения, что он никогда не будет с лицом блудного возвратившегося сына».
Раненый князь Андрей стал добр и мягок, как и его отец перед смертью. Он думает об одном: «Не своё, а чужое счастье!» Зная, что княжна Марья понравилась Николаю Ростову, он хочет устроить счастье сестры, а к Наташе он теперь относится по-дружески, по-братски.
И вот, «улыбаясь доброй болезненной улыбкой», он говорит Соне, что княжна Марья влюблена в Николая. Соня убегает в спальню плакать и думает: «Да, да, это надо сделать; это нужно для его счастья, для счастья дома, нашего дома». Получается, что не старая графиня, а князь Андрей подтолкнул Соню к решению вернуть Николаю свободу, и Соня согласилась на это со слезами, но без бунта. Когда приехала княжна Марья, князь Андрей спросил её о Николае «с хитрой звёздочкой во взгляде: – Кажется, пустой малый?» – и был очень доволен, услышав, как сестра испуганно вскрикнула: «Ах, нет!»
О Наташе он сказал княжне Марье: «Прежнее всё забыто… Я… мы дружны и навсегда останемся дружны, но никогда она не будет для меня ничем, кроме как младшей сестрой. Я никуда не гожусь».
В разговоре с Соней князь Андрей говорит: «Я знаю, что меня она никогда не любила совсем. Того ещё меньше. Но других, прежде?
– Один есть, это Безухов, – сказала Соня. – Она сама не знает этого».
И с этого дня все – в том числе князь Андрей – начали говорить с Наташей о Пьере, хвалить его. Вдобавок взятый в плен Пончини оказался в Тамбове, рассказал князю Андрею о признаниях Пьера и «был подослан к Наташе», чтобы поведать и ей о любви Пьера.
Могло так быть на самом деле? Почему же – вероятно, могло бы. Но насколько точнее, вернее, проще – насколько е с т е с т в е н н е е происходит всё в последнем, окончательном варианте романа!
Когда мы говорили о третьем томе, я сознательно пропустила сцену встречи князя Андрея с Наташей в Мытищах. Эту сцену нельзя ни пересказывать, ни объяснять: сколько её ни перечитываешь, она всё равно остается в памяти как одно из самых грустных и сильных впечатлений не литературы – жизни: Наташа, неподвижно сидящая «на том самом месте, на которое она села приехавши», и упрямство, с которым она убедила мать и Соню, что заснула, и «нагоревшая большим грибом сальная свечка» в комнате, где лежал князь Андрей…
«Ей казалось, что-то тяжёлое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось её замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце».
«Он был такой же, как всегда; но воспалённый цвет его лица, блестящие глаза, устремлённые восторженно на неё, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, придавали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видела в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку».
Толстой верен себе: он показывает эту сцену дважды: глазами Наташи, весь день жившей надеждой, что ночью она увидит его, и потом глазами Андрея, который только теперь, в бреду, «понял её чувство, её страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз понял всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею».
«Князь Андрей облегчительно вздохнул, улыбнулся и протянул руку.
– Вы? – сказал он. – Как счастливо!»
Даже цитировать больше кажется кощунством: эти страницы каждый читает наедине с собой; добавлять к ним нечего.
Но – представить себе, чтобы после этой встречи князь Андрей мог сватать Наташу Пьеру, говорить о ней с Соней!
Ещё в госпитальной палатке, когда он увидел Анатоля, ему открылась «восторженная жалость и любовь» к людям. Но именно Наташу «изо всех людей в мире ему более всего хотелось любить той новой, чистой божеской любовью, которая была теперь открыта ему…»
Что изменил Толстой, в который уже раз переписывая эти страницы?
Прежде всего, он убрал пленного Пончини – слишком много совпадений получалось, если он встретил бы Наташу. В окончательном варианте романа Пьер называет фамилию и полк Рамбаля, чтобы убедить маршала Даву, что он не шпион, но никакой роли эти сведения не играют. Потом Рамбаль попадает в плен к русским, но не встречается ни с Пьером, ни с кем-либо из его знакомых.
Но это – не главное. Главное – то, что в окончательном тексте князь Андрей любит Наташу и Наташа любит князя Андрея; его разговоры о Наташе с кем бы то ни было невозможны, потому что здоровый или больной, умирающий, но князь Андрей не тот человек, который станет спрашивать у Сони, кого прежде любила его возлюбленная.
В окончательном варианте князь Андрей НЕ становится мягок и добр перед смертью. Княжна Марья ждала этого: «она знала, что он скажет тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью…» Но всё было иначе, потому что в жизни ничего нельзя предвидеть и предсказать.
Княжна Марья приехала к Ростовым в Ярославль по трудной объездной дороге, где могли встретиться французы, и привезла ребёнка – семилетнего Николушку. Она удивляла спутников своей «твёрдостью духа и деятельностью»: они не знали, что в эти дни опасного переезда и тревоги за брата в ней проснулся нрав отца; старый князь недаром воспитывал дочь, она вовсе не так беззащитна и беспомощна, как ему думалось в одинокие его последние ночи. Но он никогда уже не узнает, что дочь его выросла сильной и деятельной женщиной.
Он не узнает и того, что Наташа, которую он так несправедливо обидел, эта Наташа будет для его дочери «её искренний товарищ по горю, и потому её друг».
Когда княжна Марья услышала «лёгкие, стремительные, как будто весёлые шаги» Наташи, это резануло её по сердцу: княжна Марья со своей тяжёлой поступью не знает, что можно оставаться женственной и в горе.
Но при первом взгляде на Наташу она, со своей чуткостью, сразу увидела «на взволнованном лице её… только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желания отдать себя всю для того, чтобы помочь им».
В эти горестные и счастливые дни примирения с князем Андреем, когда надежда на его выздоровление сменялась ужасом и счастье возродившейся любви было отравлено страхом за его жизнь, – в эти дни в душе Наташи собрались воедино все силы, которые она накапливала всю жизнь. Как на лице княжны Марьи при встрече с Николаем «в первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу», так все радости и горести Наташи, вся отчаянная жажда жизни, её способность забывать себя ради близкого человека – всё выступило наружу.