3 октября в селении То-пу-ли – с 3 ч. ночи до 5 ч. утра,
6 октября на станции Ляо-дунь – с 5 ч. до 6 ч. утра,
7 октября на станции И-вань-Цюань-цзы – с 3 ч. ночи до 5 ч. утра
Всего же дней, когда термометр стоял на нуле и ниже, в сентябре было одиннадцать, в октябре же из семи – три.
Максимум температуры (28°) выпал на 8 сентября в 12 часов дня (колодезь Сы-дунь) и 11 сентября в 1 час пополудни (долина р. Су-лай-хэ). В последних числах августа ртуть не опускалась ниже 5°, но и не подымалась выше 26°, причем суточная амплитуда колебалась между 21 и 10°; сентябрьская амплитуда превзошла августовскую на 3°, выразившись цифрой 39° (максимум температуры 28°, минимум – 11°), предельные же суточные амплитуды в том же месяце равнялись: 9° (г. Су-чжоу) и 27° (река Су-лай-хэ); в первых числах октября суточные амплитуды были весьма невелики, не превосходя 16,5°. Самая теплая ночь в октябре пришлась на 2 число, когда ртуть опустилась всего лишь до 5,5° (в 5 часов утра).
Глава тридцать седьмая. Снова в Джунгарии
Из Ци-гэ-цзин-цзы мы выступили на рассвете. Первые же лучи солнца прогнали утренний холодок. Мы скинули полушубки и готовились к жаркому дню; но Тянь-Шань встретил нас очень угрюмо – ветром и непогодой.
Его южные склоны явственно были видны с турфанской дороги: они голы, скалисты и кажутся недоступным, хотя сравнительно и невысоким ровным валом, без выдающихся вершин и глубоких ущелий.
Такой их характер как бы исключал возможность перевала через хребет на колесах, но туда повела нас глубокая колея, да и возчики подтвердили, что перед нами лучшая из дорог, ведущих в Джунгарию.
От станции до гор мы шли два часа, сперва, на протяжении первых 5 км, по солнцу, а затем по изборожденной росточами каменистой степи. Одна из таких росточей и привела нас к устью ущелья, хорошо замаскированному надвинувшейся с востока скалой.
Итак, перед нами снова Тянь-Шань, та его часть, которая, как кажется, не носит у туземцев особенного названия, да не носила его, судя по дошедшим до нас китайским источникам, и в прежние времена.
Действительно, оба наименования – Ши-хань-Шань и Сун-Шань, приурочивавшиеся в древности к восточному Тянь-Шаню, могут быть с уверенностью отнесены только к той его части, которая лежит к западу от перевала Улан-су.
Сун-Шань значит «хребет, поросший елью»[271], ель же в пониженной части Тянь-Шаня, которую мы имели теперь перед собой, не растет. Согласно «Гинь-дин-синь-цзян-чжи-лё», Сун-Шань подымается к югу от Гу-чэна[272], о Ши-хань-Шане же сказано, что он служит северной гранью Гаочана, ныне Турфана[273]. Затем к высокой, а не пониженной части восточного Тянь-Шаня следует отнести и вошедшее в употребление в XIII в. название Инь-Шань (Серебряный хребет). Но, по-видимому, оно за ним удержалось недолго и в позднейших историко-географических сочинениях, как и в более ранних, уже не встречается. Тем страннее, что В. В. Бартольд остановился для восточного Тянь-Шаня именно на этом названии – ошибка, которая привела его к выводу, что в IX в. татары жили бок о бок с тюрками-шато в Тяньшаньских горах[274], тогда как в действительности оба народа населяли в это время степи южной Монголии на восток от Ордоса[275].
Передовые скалы Тянь-Шаня образует серый тонкослоистый глинистый сланец, показывающий интенсивную складчатость; они совсем бесплодны, да столь же бесплодно и то ущелье, к устью которого привела нас дорога.
Это ущелье носит печать оригинальности и местами напоминает знаменитый проход Железных ворот (Бусгала). Оно, однако, далеко не столь мрачно, как этот последний, склоны его положе, хотя и подымаются выше, дно шире и совершенно свободно от валунов и щебня, чего нельзя сказать про Бусгала, в котором часто бушует горный поток. Его длина около 17 км, подъем малозаметен, не превосходя в среднем 18 м на километр. Серый глинистый сланец составляет единственную породу, слагающую его стены на протяжении почти 6 км, далее же сланец становится более темным, нередко с прожилками кварца, а затем появляется и серо-зеленый среднезернистый диабаз – то в виде жил в глинистых и сменяющих их слюдисто-глинистых сланцах, то в виде исполинских скал-куполов. Последние поднимаются, впрочем, уже на восточной окраине котловины Ту-фэй-гоу, в которую выводит ущелье.
В этой котловине расположена убогая постройка, носящая название станции Ту-фэй-гоу. В ней мы ночевали, а на следующий день продолжали подъем.
Котловина вскоре сменилась долиной с мягкими горными склонами, поросшими довольно густо кипцом, а далее мы вышли на Восточно-Джунгарское плоскогорье, где и оказалась наивысшая точка пути, определившаяся в 5561 фут (1695 м) над уровнем океана.
Интересный участок дороги остался у нас позади.
Подымаясь ущельем, вымытым когда-то рекой, мы за каждым поворотом его ожидали встретить водораздел; но его не оказалось, так как река собирала свои воды на плоскогорье и отсюда уже сильным потоком устремлялась на юг, поперек гор, которые с северной стороны представляли далеко не такую внушительную картину, как с южной, местами же едва подымались из-за уровня грив и холмов, встававших на плоскогорье. Такое однобокое развитие хребта, в связи с мощными выходами диорита, заставляет меня думать, что мы имеем здесь дело со сбросом в сторону котловины Отун-го-цзы.
Уже подымаясь на плоскогорье, я встретил холмы зеленого цвета, столько же зависевшего от одевавшего их кипца (Festuca jovina L.?), сколько и от слагающей их породы – яблочно-зеленого эпидотового сланца; та же порода преобладала и на плоскогорье. Поросшее кипцом и изборожденное пригорками и гривами широтного простирания, Восточно-Джунгарское плоскогорье на севере упиралось в невысокую, вытянутую на северо-запад гряду, на западе же уходило в необъятную даль. В этом направлении оно спадало довольно быстро, да туда же вели и лога, которые то и дело пересекала дорога.
На 14-м километре от подъема на плоскогорье мы вышли на Бэй-лу, а через 3 км завидели обширное казенное здание станции Да-ши-ту, прислонившееся к черной скале глинистого сланца. Едва мы в ней расположились, как подул свежий ветер с запада, принесший тучи, холод и снег. К ночи он спал, но ранним утром возобновился, притом с такой силой, которой не могли противостоять наши ветхие полушубки.
В самом мрачном настроении духа мы покинули Да-ши-ту, не предвидя, что день этот ознаменуется встречей с архарами. Да и как можно было это предвидеть, когда мы знали, что находимся на большой дороге в Баркюль. Случай действительно странный. Тем не менее он имел место, и вот при каких обстоятельствах. Ветер дул встречный и своими порывами резал лицо. Падал сухой, редкий снег, образовавший точно завесу перед окрестными холмами, которые неясными силуэтами выступали по обе стороны от дороги; зато черная лента этой последней, резко выделяясь на белом поле степи, виднелась километра на два вперед, и тут-то мы вдруг заметили какое-то подозрительное движение. Глаголев, отличавшийся удивительной остротой зрения, тотчас же признал в бежавших вдоль дороги животных – архаров, но это было так маловероятно, что ему никто не поверил; однако минуту спустя, когда животные свернули на снег и рысцой направились к ближайшей горе, даже я перестал сомневаться в том, что перед нами были архары. Их успели окружить на холме, и в результате – две убитые взрослые самки; более крупный самец ускользнул, хотя все видели, как он пал.
Северцов рассказывает следующий случай, свидетельствующий о феноменальной крепости на рану аркаров[276]. «Качкар[277] пасся один на холмистой степи у Босадыра, между речками Кыны и Межерюм; вдали, впрочем, видно было стадо, которое казаки не преследовали, а лощинами против ветра подкрались к старому самцу, издали поразившему их своими рогами. Первая пуля повредила ему мошонку и заднюю ногу; бежать было трудно и больно, и раненный зверь должен был часто останавливаться, что и дало возможность его добить. Еще пуля в кишки не остановила его; затем две пули попали в рога, и от каждой он падал, как мертвый; удар пули в рога оглушает его, по-видимому, производя сотрясение мозга, но он вставал и бежал далее.
Замечательна при этом крепость и упругость роговой ткани: одна пуля сплющилась на роге и отскочила, оставивши широкое свинцовое пятно – свидетельство силы удара, другая, тоже несколько сплющенная, весьма неглубоко вдавилась, но при дальнейшей перевозке черепа с рогами вывалилась, и от сделанного ею вдавления не осталось и следа; сжатая пулей роговая ткань выправилась. Не убила зверя и пятая пуля, пробившая легкие, – все бежал; положила его, наконец, шестая пуля в сердце. Таким образом, качкар бежит и с смертельными поражениями внутренностей, и только пуля в сердце или мозг может его остановить. По расчету казаков, они гоняли свою добычу более десяти верст, из них последние три с двумя смертельными ранами».
Неудивительно, что наших охотников так часто преследовала неудача в охоте на горных баранов.
Оживление, которое внес в отряд описанный охотничий эпизод, помогло нам почти незаметно одолеть 42-километровый переход до небольшого селения Сань-гоу-чуань-цзы. По пути стрельба, впрочем, не прекращалась, так как из придорожной травы то и дело срывались карабауры (Pterocles arenarius Pall.) и бульдрюки (Syrrhaples paradoxus Pall.). Здесь же попался нам и Uragus sibiricus Pall.
Селение Сань-гоу-чуань-цзы расположено при сходе двух колесных путей: пичанского через перевал Улан-усу и «северного», т. е. так называемого Бэй-лу. В нем, кроме казенного, весьма обширного, таня, имеются и частные постоялые дворы, которые, как кажется, никогда не пустуют – так велико здесь арбяное движение.