Река Куйтун служит восточной границей оазиса Ши-хо, который, благодаря частью сазистой, частью солонцовой почве, не отличается, как говорят, особенным плодородием; впрочем, здесь культивируют те же растения, что и в Манасском оазисе.
В «Мэн-гу-ю-му-цзи» говорится, что река Куйтун, по выходе из гор, выделяет на запад арык, известный под именем Шу-во-цза-шан-ху[332]. Арыка этого я не видел, но к западу от города Кур-кара-усу протекает ручей в широком логу, который обходит город с юго-запада и направляется затем к юго-востоку. Лог местами напоминает старицу, и возможно, что о нем-то и говорит нам китайский источник.
Крупный арык пересекли мы также на втором километре от р. Куйтуна, но других оросительных сооружений вдоль дороги вовсе не было видно, из чего приходится заключить, что если население Шихоского оазиса и пользуется в больших размерах водою Куйтуна, то разве только где-нибудь к северу от дороги. Действительно, тот же китайский источник называет нам два арыка, выведенных там из этой реки, – Минь-ху и Хэ-янь-цза-шан-ху. Имеются ли в Шихоском оазисе, сверх вод Куйтуна, также и другие источники орошения, я не знаю, но о существовании болот и сазов к северу от города мне говорили, да и самое название оазиса – Ши-хо, в пекинском произношении Си-ху, что значит «западное болото», указывает на то же. Город пользуется водою ключей, слишком слабых, чтобы сложиться в ручей.
Первые километры за рекой Куйтуном дорога бежит по лёссовидной почве, скудно поросшей чием Alhagi camelorum, Glycyrrhiza Peganum harmala, Sophora alopecuroides и Chenopodium sp., затем среди пашен и, наконец, выходит на эспланаду города Кур-кара-усу, представляющего почти правильный квадрат, сторона которого имеет не более 427 м в длину. Только что выведенные стены его не имели башен и казались не столь высокими и массивными, как манасские. Мы познакомились с ним ближе впоследствии, но я теперь же замечу, что внутри он выглядел еще совершенно пустыней; зато в обширном предместье, примыкающем к его северной стене и заселенном таранчами, дунганами, калмыками и китайцами, жизнь била ключом.
Под стенами Кур-кара-усу, близ импаня конной лянзы, выстроенного против северо-восточного угла города, мы были встречены представителями местного русского купечества, которые хотели было вести нас на один из занимаемых ими дворов, но мы предпочли платное помещение и выбрали чистенький тань, где и устроились с возможным для нас комфортом: в Кур-кара-усу мы должны были дневать ради лошадей, которые вновь прошли без отдыха свыше 267 км (700 ли).
Китайцы обосновались в Кур-кара-усу еще в VII в., когда из земель, лежавших к западу от Манаса, образовано было особое наместничество, носившее название Шуан-хэ-ду-ду-фу[333]. Время его упразднения в точности неизвестно, но, вероятно, оно предшествовало падению Бэн-тина (в 720 г.). Затем в течение последующего тысячелетия китайцы уже не проникали так далеко в глубь Джунгарии, и берега Куйтуна не переставали быть достоянием кочевников. Сомнительно даже, распространяли ли сюда когда-либо свою власть идикоты Уйгурии. Правда, китайский посол Ван Янь-дэ доносил, что владения уйгуров простирались на запад до земли асов, т. е. аланов, но в действительности этого, конечно, не могло быть, так как аланы в конце X в. жили на северном склоне Кавказского хребта, причем владения их к востоку едва ли распространялись за Волгу. Ван Янь-дэ, очевидно, впал здесь в ошибку.
История Уйгурии нам вообще мало известна, не подлежит, однако, сомнению, что большой политической силы государство это никогда не имело. В начале XII в. идикот Билик-баг почел себя даже настолько слабым, что не решился оказать сопротивления Елюй-даши и купил свою независимость, предоставив в распоряжение предприимчивого киданьца необходимое количество вьючного скота и жизненных припасов; затем он проводил его за пределы своих владений. Как далеко простирались они на запад, это видно из следующих слов Джувейни: Гурхан (Елюй-даши) «прибыл сначала к пределам земли киргизов, но, видя, что они стараются противостоять ему, повернул к земле Имильской, где и основал город»[334]. Всего допустимее, что, следуя южной Джунгарией, он дошел до Куйтуна, где и свернул к Тарбагатаю, на реку Эмиль, так как, перейди он хотя бы за Джунгарский Ала-тау, такой сворот уже был бы мало понятен.
В ставшей мне доступной китайской исторической литературе я нашел только одно указание, относящееся к западной границе Уйгурии; оно касается Манаса, при Сунской (960−1280) и Юаньской (1206−1368) династиях входившего в состав земель этой последней[335].
Под именем Цин-суй-чэна Кур-кара-усу основан был в 1781 г.[336] Во время дунганского восстания он был разрушен, но китайский его гарнизон успел не только укрепиться в ближайшем импане Ши-хо (Си-ху), но и продержаться тут до прихода войск Цзо-цзун-тана. Современный город, известный у простонародья под именем Лао-чэна, т. е. старого города, а в официальных сферах под именем Кан-суй-чэна, закончен был постройкой вчерне лишь в 1888 г., когда сюда и перенесено было управление округом.
Кур-кара-усу, расположенный в узле дорог, ведущих в Тарбагатай, Кульджу и Урумчи, имеет большое стратегическое значение, вполне оцененное и китайцами.
Предместье Кур-кара-усу по площади невелико, но очень тесно застроено. Богатых лавок в нем много, и все они, как говорят, недурно торгуют. Особенно ходко идет китайский товар: шелковая и бумажная мануфактура, готовое платье и сапоги, чай, табак, трубки, флаконы для нюхательного табака, фаянсовая посуда и проч. Не жаловались на дела и местные русские торговцы, имевшие здесь в 1890 г. двадцать лавок с общим оборотом в полтораста тысяч рублей.
Абсолютная высота города равняется 1847 футам (563 м).
Глава сороковая. Последние дни в пределах Китая
К западу от нее мы вновь вышли в степь, которая на этот раз тянулась километров на шесть, до одинокого постоялого двора, стоявшего на краю обширного тростникового займища. Здесь, среди низкорослого карагача, собака навела нас на фазанов, стрельба по которым затем уже не прекращалась вплоть до вступления каравана в большое селение Пуртаджи (Бургацзи), где мы и остановились. Кроме фазанов, на этом перегоне нашим охотникам посчастливилось убить одну антилопу и с десяток чилей (Perdix barbata).
В Пуртаджи слухи об участившихся разбойничьих нападениях на караваны получили большую определенность. К нам явились даже наши извозчики с предложением выждать попутчиков: на большой-де караван киргизы напасть призадумаются!
Излишне, конечно, говорить, что предложение это не было принято и что на следующий день мы покинули Пуртаджи в обычное время.
Это селение расположилось на правом берегу р. Баин-гола, пашни тянулись еще на протяжении 3 км, а затем дорога вышла на солонцовую степь, орошенную рекой Джиргалты. Последнюю мы прошли по льду и, выбравшись на ее высокий левый берег, очутились в виду богатого лесом оазиса Сы-ко-шу, или Сыкошур. Сы-ко-шу населен китайцами, но в деревне мы застали немало и пришлых торгоутов ведомства цзюнь-вана, зимняя ставка которого находилась на берегу реки Джиргалты, километрах в семи к северу от дороги. Некоторые из них нас опознали, но нам теперь было не до бесед, так как мы торопились засветло добраться до пикета Гурту.
К западу от селения лес измельчал и мало-помалу перешел в кустарную поросль, где рядом с лозой, караганой, пустынным шиповником (Rosa elasmacantha Trautv.) и облепихой подымался тограк, саксаул, кургун (Halostachys caspica Pall.) и Tamarix. Одновременно почва получила бугристый характер и из суглинистой стала супесчаной. Серо-желтого цвета, тонко измельченная, сильно марающая, с частыми выцветами соли, она в значительной степени напоминала ил, да таково, вероятно, и действительное ее происхождение, так как вся местность к западу от Джиргалты и к северу от дороги должна была некогда служить дном озера Эби-нора. Китайцы называют ее Да-бэй-ху – великим северным болотом, и каждый наш шаг вперед оправдывал это название. Кустарная поросль поредела, чий сменился камышом, почва сделалась ноздреватее, напоминая все более и более солонец, а наконец появились и такыры.
На 29-м километре от Пуртаджи мы проехали мимо постоялого двора Дуршак, на 36-м выехали на сай восточного протока реки Оботу, четырьмя же километрами дальше вступили в селение Гурту. Но едва мы расположились на постоялом дворе, как к нам из импаня явилась какая-то личность.
– Господа приезжие, потрудитесь показать паспорта!
– Это зачем? В таких крошечных пунктах, как Гурту, визирование паспортов не вменено нам вовсе в обязанность…
– Вы правы. Но это делается для вас же самих. Передний путь очень опасен, и если мы будем знать, что вы – наши гости, то дадим вам сильный конвой.
– Поблагодарите вашего командира… Мы нисколько не сомневаемся в доблестных качествах ваших солдат, но рассчитываем также вполне и на наших людей…
– Вы отказываетесь? Вы правы… Ваши люди во сто раз храбрее наших солдат.
Несмотря на такое признание, Сан-гуань-ван отписал по начальству, что мы «самовольно» уехали из Гурту.
Мы покинули это селение ночью. Такое раннее выступление объяснилось необходимостью прибыть раньше в Ту-ду, дабы дать лошадям продолжительный роздых перед дальнейшей трудной дорогой через пески в город Цзин-хэ.
Река Оботу, широко разбросавшаяся по каменистому саю своими протоками, в эту позднюю пору несла очень мало воды; только в одном из ее русел глубина потока превышала 45 см, остальные же были или сухими, или затянутыми по дну ледяной коркой.
Пройдя сай, который ширился километра на четыре, мы углубились в пески. На нашем пути пески эти были неглубоки и часто сменялись серым суглинком, но к северу от дороги они вырастали в барханы, прочно, по-видимому, закрепленные саксаулом. На шестом километре мы вступили в тограковый лес, который и сопровождал дорогу более или менее густыми насаждениями вплоть до пикета Ту-ду, или, как его называет Успенский, То-док