Вообще актеры очень часто прибегают к выразительной, хоть и не особенно изящной мимике. Особенно хороша мимика артистов, исполняющих роли женщин. Для большей реальности они втискивают ноги в миниатюрные женские башмаки и ходят вприпрыжку. Мимика театральной поступи требует также большого искусства и оставляет далеко позади знаменитый шаг трагиков старой школы на Западе. Артист, играющий важное лицо, ступает, отчеканивая и соразмеряя каждый шаг; он высоко приподнимает ноги, ухарски вывертывает ступни и ударяет пяткой одной ноги по коленке другой – это называется «тигровою поступью». По мере увлечения игрою шаги его становятся быстрые; он начинает прыгать и кружиться на одной ноге, делая необычайные ужимки и принимая странные позы, означающие трагизм положения.
Актеры произносят роль нараспев, непременно в минорном тоне и под аккомпанемент музыки. В патетических или трагических местах речитатив повышается и переходит в пронзительный визг в ускоренном темпе. Хорошим актером почитается тот, кто умеет взять верный тон, т. е. издать и продлить с известными модуляциями звук, ласкающий китайский слух. Музыканты, сидящие в глубине сцены за столом, вторят при помощи гонгов, бубнов, колотушек и балалаек голосам играющих, не щадя барабанных перепонок слушателей. Сколько бы ни изощрялся китайский музыкант, но для европейца звуки, им издаваемые, всегда покажутся какофониею.
Глава двадцать четвертая. По землям оседлых тангутов
Су-чжоу под современным названием стал известен со времен Тоба-Дао; до половины же V в. он назывался Цью-цюань-гюнь под каковым наименованием и был основан в 121 г. до нашей эры.
Краткая история его была следующей.
Со времени своего основания до начала IV в. этот город находился неизменно во власти китайцев. В начале IV в. Китайская империя распалась на шестнадцать владений (эпоха «ши-лю-го»), и г. Су-чжоу стал столицей одного из них. В качестве стольного города княжества Си-лян (Западного Ляна) Су-чжоу оставался до 421 г. В этом году Цзюй-цюй Мэн-сунь овладел Западным Ляном и, объединив под своею властью земли древней Хэ-си, провозгласил себя ваном Хэ-си. Его преемник Мугянь Цзюи-цюй потерял это княжество в 440 г. Войдя в состав владении дома Тоба, г. Су-чжоу, с падением этого царства, преемственно перешел во власть императоров династий Суй (581–618 гг.) и Тан (618–907 гг.) до 764 г., когда всею струною к северу от Нань-шаня овладели тибетцы. В 850 г., во время междоусобий, возникших в Тибете, г. Су-чжоу был разграблен узурпатором Кунжо, а в следующем году он был в числе прочих городов Анси передан тибетским главарем Чжан-и-чао китайцам[148]. В это же время выступили на сцену уйгуры, которые заняли долину р. Эцзин-гола и утвердились в г. Гань-чжоу[149]. Вероятно вскоре затем они овладели и г. Су-чжоу.
В 1028 г. Уйгурское царство присоединили к своим владениям тангуты. Они владели Су-чжоу до 1226 г., когда город этот взял приступом и разрушил до основания Чингис-хан. Раздраженный упорной защитой, он предал смерти всех его жителей, пощадив всего лишь 150 семейств. Марко Поло нашел его, однако, уже вновь восстановленным, а его окрестности заселенными. В эпоху Минов Су-чжоу был уже большим городом и крупным торговым центром; таким, по крайней мере, описывают его послы Шах-Рока (1419 г.)[150], купец Хаджи Мохаммед (1550 г.)[151] и иезуит Гоэс (1606 г.)[152], который нашел здесь даже два города: один – китайский, другой – магометанский, я же думаю – дунганский, что явствует из следующих слов иезуита: «Многие из сарацинов (т. е. магометан) обзавелись женами и детьми, так что считаются почти за туземцев, подобно тем португальцам, которые поселились в Макао. Но разница между ними та, что португальцы живут по своим обычаям и под управлением собственных своих чиновников, тогда как сарацины состоят под начальством у китайских, которые и запирают их на ночь в отведенной им части города (надо думать – в отдельном городе), обведенной стеной. Во всем прочем (?) сарацины эти ничем не отличаются от туземцев (т. е. китайцев), начальством которых наравне с ними и ведаются». В эту же эпоху Су-чжоу неоднократно подвергался нападениям со стороны турфанцев, ойратов и монголов, но взят ими ни разу не был.
Затем в течение последующих 250 лет мы не имеем об этом городе никаких известий.
Дунгане, овладев им во второй половине шестидесятых годов, благодаря измене гарнизона, властвовали в нем, однако, недолго; уже в 1872 г. город был осажден Цзо-цзун-таном, который, взяв его после упорного сопротивления, не оставил в нем, по словам Пясецкого, камня на камне. И до сих пор еще «дунганский» город представляет груду развалин. Указывая на его глинобитные стены, Сплингард как-то заметил:
– Посмотрите на эти выемки в стенном карнизе. Это следы веревок, на которых втаскивали корзины с провиантом.
– Но, позвольте, значит в рядах осаждавших были тайные союзники дунган?
– Ничуть не бывало. Вы забываете, что у дунган было серебро. Им продавали, потому что они хорошо платили…
– Но кто же были эти изменники?
– Уж и изменники! Конечно, они поплатились бы, если бы их поймали; однако на них посмотрели бы здесь иными глазами, чем у нас в Европе. Может быть, это были маркитанты, но столь же вероятно, что это были солдаты и даже офицеры. И знаете что: последнее я охотнее всего допускаю. В Китае мандарины, военные и гражданские – это безразлично – зачастую до такой степени привыкают красть, что перестают видеть в подобного рода проступках нечто несовместимое с человеческим досгоинством.
Но нам этот рассказ показался неправдоподобным. Сарымсак, однако, подтвердил слова Сплингарда.
– При осаде Манаса, – говорил он, – я был свидетелем подобных же фактов. Торг происходил по ночам. Дунгане спускали корзины, в которых лежало сговоренное количество серебра, взамен же втаскивали в них жизненные припасы – рис, мясо, муку. Все это было тем легче производить, что временный базар был расположен между городской стеной и бивуаком китайского осадного корпуса.
– А продавцы были китайцы?
– Были и китайцы, но были и таранчи…
Современный Су-чжоу имеет 7¾ ли в окружности. Стены его облицованы кирпичом, имеют трое ворот: северные, южные в восточные – и приблизительную высоту в семь метров. Население его составляют три тысячи семейств китайцев и до ста семейств дунган и окитаившихся тангутов. Значительных и красивых сооружений в городе нет. Ямынь даотая – обширная, но неопрятная постройка, имеющая четыре двора. Нас сановник Чан встретил на третьем и с обычными церемониями проводил в приемную комнату – неприветливой внешности полутемное помещение, вполне шаблонно обставленное и скорее заслуживающее название сарая, чем парадной комнаты. Несмотря на то, что я несколько раз побывал в городе, я не успел освоиться с распланированием его улиц. Их там много; они узки, неправильны и очень грязны.
Главнейшие из них, на пространстве между северными и восточными воротами, обстроены магазинами, лавками и ларями. Это – базар, который, как и все китайские базары, оживлен, интересен с бытовой точки зрения, но крайне непривлекателен, весной в особенности. Земля оттаивает, и черное, жидкое, вонючее, переполненное всевозможными отбросами, месиво, разливающееся в это время по улицам, в соединении с грязной толпой, одетой во все синее, серое и черное, и чадом трактиров, придает ему самую отталкивающую внешность.
Богатых лавок в Су-чжоу немного. Посетив некоторые, мы в одной из них приобрели замечательную картину – кроки [набросок] художника Чао-шуа, уроженца Тянь-Шуй (ныне Цзин-чжоу, в Ганьсу), жившего в XVI в. Эта большая акварель интересна как образец живописи одной из старых китайских школ, последователи которой предпочитали смелый и грубый штрих тонкому письму и полный жизни эскиз изящно, но ненатурально вырисованной картине. Акварель изображает старика, согнувшегося под тяжестью лет, но еще полного жизни, которая светит в его глазах, написанных так искусно, что кажется будто они именно на вас только и смотрят.
Если принять во внимание, что акварель исполнена на весьма тонкой, непроклеенной бумаге (немного лишь плотнее папиросной), то нельзя не согласиться с китайцами, что Чао-шуа-чжэн обладал недюжинным художественным талантом и смелою кистью; тем не менее картину эту все же нельзя считать верхом искусства, даже китайского, и прежде всего потому, что художнику не удалась мысль, положенная в ее основу, – изобразить счастливую старость. Под рисунком стоят иероглифы «шоу-шэн», что значит, по объяснению Сплингарда, «старая звезда». Китайцы, видевшие впоследствии у нас эту картину, отзывались о ней восторженно; при этом они с сожалением замечали, что ныне в Китае таких мастеров уже нет. Если это и так, то все же нельзя не заметить, что школа, к которой принадлежал Чао-шуа-чжэн, исчезла в Китае сравнительно недавно (в XVIII столетии), как об этом свидетельствует, например, де Лотюр.
В Су-чжоу мы простояли 12 дней. За это время охота, как и следовало, впрочем, ожидать, дала нам немного; самой интересной находкой была Anas zonorhynclia Swinh., подстреленная братом в камышах небольшого пруда, находящегося в километре к северо-востоку от города. 23 марта в окрестностях Су-чжоу появились во множестве плиски [трясогузки] – Motacilla alba var. baicalensis Swinh.; 28-го они столь же неожиданно исчезли, как перед тем появились.
С первого же дня прибытия нашего в Су-чжоу погода резко изменилась к теплу. Небо хотя все еще продолжало оставаться временами пасмурным, но ветер перестал уже дуть с прежним постоянством и силой; только 20 марта он заметно усилился и к 6 часам вечера перешел в бурю; эта буря понизила температуру следующего дня на 9°, но затем мы снова имели следующие максимумы температур в тени: 23 марта 18°, 24-го – 18°, 25-го – 24°, 26-го – 23° при минимумах: 23 марта – 9°, 24-го – 6°, 25-го – 7° и 26-го – 0°; 21-го была поймана первая бабочка Pieris bellidice О., 26-го – другая – Pieris rapae L. Всюду начинала пробиваться трава, верхушки ив зеленели. Весна надвигалась. Пора было и в горы!