ясь, и заговорила негромко, обращаясь не столько ко мне, сколько к самой себе:
– Значит, что у нас получается?.. Без чего-то два Никита поговорил с Потемкиным, позвонил Еврею, потом выгнал Лильку, пошел в ванную и позвонил тебе. Причем зачем-то наврал, что обедает с Евреем в ресторане, – и это уже решительно ни на что не похоже, тут ты абсолютно права... Остается лишь гадать, был ли в этом вранье какой-то смысл, или он просто болтал невесть что... Около половины третьего к нему должен был прийти... э-э... – она замялась, – ну да, ничего не попишешь... Костя, а без чего-то три Еврей уже обнаружил Никиту... Н-да... Мотив – ревность... Ревность – это, конечно, мотив... Но что это, скажите на милость, за африканские страсти? До чего же надо было дойти, чтобы все поставить под угрозу! Всю жизнь... Чем ему так уж мешал Никита? Ты-то при нем, так или иначе... Не вижу смысла. Нет, не получается. Уж больно странно! Шантаж? Могла ли эта нелепая запись иметь какое-то отношение к Косте? Допустим, Никита что-то о нем узнал и грозился сообщить тебе...
– Допустим, – тупо согласилась я.
– Ничего не «допустим»! – перебила сестра. – Зачем ты со мной соглашаешься? Ты должна спорить, чтобы стимулировать мой мыслительный процесс. Спроси, например, какого черта он все-таки написал это на бумажке? Чтобы не забыть?
– Какого черта? – послушно спросила я.
– Да ну же, Ирка, очнись! – с досадой воскликнула сестра. – Я по-прежнему считаю, что с этим «шантажом» что-то не так, что мы чего-то не понимаем. Причем, возможно, чего-то очень простого.
– Девочки, – неожиданно вмешалась мама, которая до этого сидела молча и только с ужасом переводила взгляд с меня на Маринку и обратно, – вы забываете про листовку...
– А ведь правда, – спохватилась Маринка. – Смотри, что у нас получается. Мы никак не можем удержать в голове одновременно любовь и политику. Ты можешь себе представить, что Костя повесил эту штуковину?
– Это неважно, – мрачно сказала я. – Что я могу себе представить и чего не могу – значения не имеет. Я, допустим, никак не могу себе представить, что он был в этой квартире – ну и что? Это дела не меняет. Ясно, что он там был. Мало ли что мне представится! Больше я своим представлениям не доверяю. Между прочим, про e-mailмы тоже забыли. Если Никиту убил Костя, значит, он не поленился до этого устроить Никите какой-то цирк с угрозами. Конечно, мне это кажется странным, но опять-таки – мало ли что мне кажется!
У меня действительно было такое ощущение, что я больше не имею права говорить по какому бы то ни было поводу: «Мне кажется». Мое «кажется» решительно шло вразрез с фактами. Дай бог, чтоб основные пять чувств не подвели, чего уж говорить о шестом...
– Да, ведь еще e-mail... – задумчиво проговорила сестра. – Жалко, что я не могу его прочесть своими глазами...
– Почему не можешь? – удивилась я. – Запросто! Хотя читать там вообще-то нечего – я тебе все рассказала.
С этими словами я полезла в сумку, висевшую на спинке стула, и вынула оттуда распечатку Никитиного письма.
– Оно все это время было у тебя, и ты молчала?! – возмутилась сестра.
– Ну да, ты ведь не спрашивала, – объяснила я. – И потом, говорю же, я тебе и так все рассказала.
– Все равно, если не возражаешь, я его перед сном поизучаю, – попросила сестра.
– Да ради бога! – я пожала плечами и вручила ей листок с письмом.
В другое время я непременно проехалась бы насчет ее шерлок-холмсовских замашек – «Ошибаетесь, Ватсон, здесь можно обнаружить много интересного!», – но сейчас мне было совершенно не до того.
– Между прочим, девочки, – снова вмешалась мама, – вы знаете, который час?
– Полтретьего, – взглянув на часы, сказала сестра. – Действительно... Пошли-ка, Ирка, спать! Утро вечера мудренее.
Мама, ни слова не говоря, поставила передо мной рюмку с каплями.
– Чтобы спать, – пояснила она и налила себе точно такую же.
– А мне не надо, – сказала Маринка. – Чапай думать будет. Ты ложишься?
– Ложусь, ложусь, – ответила я. – Что-то я хотела спросить... Да, мама, скажи мне вот что... Ты телевизор смотрела? Про Кузнецова что-нибудь говорили?
– Ничего нового, – сказала мама. – Пока не нашелся.
– А ты не знаешь, его ищут? – спросила Маринка. – Я имею в виду – официально. Он объявлен в розыск?
– Н-не знаю, – смущенно ответила мама. – Я как-то не поняла... По-моему, об этом не говорили.
– Митинговали? – поинтересовалась Маринка.
Мама махнула рукой.
– Как всегда. Говорят, на субботу-воскресенье намечено что-то грандиозное.
– Так ведь запретили вроде...
Мама снова махнула рукой.
– И еще, мамочка, последнее... – сказала Маринка. – Я забыла спросить: кто-нибудь звонил?
– Господи! – виновато воскликнула мама. – Как Ирка начала рассказывать, так сразу все из головы вон. Тебе, Ирочка, звонил человек с иностранным акцентом. Сказал, что перезвонит завтра или послезавтра.
– Уж не Лендел ли? – предположила сестра. Я пожала плечами.
– И еще звонил Левочка, – продолжала мама. – Хотел пригласить вас завтра на пикник. Я сказала, что вы позвоните утром.
– А знаешь что, Ирка? – неожиданно вдохновилась сестра. – Поехали! По крайней мере, ящик до вечера смотреть не будем. Воздухом подышим. Поедем?
– Поедем, – кивнула я. – Опять же Левочке радость... Левочка – константа нашей с Маринкой жизни, наш «одноколясочник», сын маминой ближайшей подруги. На вид – типичный хилый интеллигент из советской кинокомедии, по сути – явление на редкость многоплановое. Левочка всегда был круглым отличником, читал все, что попадалось под руку, и поражал взрослых обширными познаниями в самых разных областях. Носил очки и не любил заниматься спортом. С другой стороны, не было человека, более изобретательного по части разного рода проделок и хулиганств, в которых мы с огромным удовольствием принимали участие. Когда терпение взрослых иссякало и начиналось разбирательство, Левочка, не колеблясь, брал вину на себя. Несколько лет после того, как наш папочка отчалил, оставив маму с очаровательными близняшками, она снимала дачу вместе с Левочкиными родителями, и, видит бог, для нас это было совершенно замечательное время.
Новые экономические времена застали Левочку сотрудником НИИ. И тут он в очередной раз поразил всех родственников и знакомых, как-то на удивление быстро сделавшись бизнесменом, причем очень и очень преуспевающим. Как у него все это получалось – не знаю. Полная загадка! Иногда мне приходило в голову, что он играет на несоответствии внешности и деловой хватки. «Акулы» видят перед собой хилого, неприспособленного юнца – и расслабляются, а тут он их – хвать! Впрочем, не знаю... Новый статус, конечно, сказался на внешних атрибутах его жизни: от роскошной иномарки до недвижимости; возможно, он изменился и внутренне, но, к счастью, незаметно для нас. С нами он был прежним Левочкой – очкастым, субтильным, немного нелепым Левочкой, много лет безнадежно влюбленным в Маринку.
Идея пикника с Левочкой меня вполне устраивала. Это означало, что нас отвезут в красивое место, уложат на травку, накормят и напоят, не дав при этом ударить пальцем о палец. Левочка все сделает сам. Среди прочих его достоинств имелось и это: он умел жарить шашлыки и вообще – готовить. По этому поводу я не раз заявляла Маринке, что она дура и счастья своего не понимает. С чем она неизменно соглашалась и беспомощно разводила руками.
Левочка часто звал нас куда-нибудь, а мы далеко не всегда соглашались, предпочитая другие компании. Он обижался, но ненадолго, а потом неизменно звонил и снова куда-нибудь звал. На этот раз его приглашение оказалось очень кстати. Если где и можно было надеяться хоть немного отвлечься – так это на пикнике с Левочкой. Ну не отвлечься – отвлечься мне вряд ли удалось бы, – так хоть чуть-чуть расслабиться.
Я была уверена, что после всех этих цыган и Потемкиных меня ожидает очередная бессонная ночь. Но мамины капли, к счастью, начинали действовать. Я вяло пробормотала:
«Спокойной ночи, разбуди меня не очень поздно», – и побрела к себе в комнату.
Мне приснился совершенно идиотский сон. Костя водил по улицам большого, лохматого медведя с кольцом в носу. Но в то же время он сам и был этот медведь... Мы собирались уезжать, но было непонятно, пустят ли медведя в самолет. «Кроме того, – говорила я, если ты – это медведь, то без тебя с медведем я ни за что не поеду».
Глава 13
Утром я проснулась оттого, что Маринка вошла в комнату и села в кресло. Она вошла и села совершенно бесшумно, но я все-таки почувствовала, что в комнате кто-то есть, – и проснулась.
– Привет, – тихо сказала она, увидев, что я открыла глаза.
– Слушай, – спросила я, со сна плохо соображая, что к чему, – медведь-оборотень – это из Мериме?
– Не только, – сказала Маринка. – Это много у кого есть. И у Мериме тоже. А что?
– Ничего, – я помотала головой, пытаясь разогнать сонную одурь. – Сон дурацкий приснился.
– Ясно, – кивнула сестра. – Знаешь что, Иришка, ты давай вставай. Я позвонила Левке, он скоро приедет, а мне еще нужно тебе кое-что показать.
– Плохое? – насторожилась я.
– Н-не знаю... скорее чудное, – неуверенно проговорила она. – Вставай, пойдем кофе пить.
Я вскочила с кровати и отправилась в ванную. В зеркале была все та же неутешительная картина: взъерошенное, перепуганное существо с синевой под глазами. «Наплевать! – подумала я. – Левочка переживет. Даже краситься сегодня не буду. А когда вся эта история кончится – если она, конечно, когда-нибудь кончится, – тогда приведу себя в порядок. Постараюсь, по крайней мере». Щетка для волос куда-то запропастилась. Пришлось взять расческу, которая в моей гриве немедленно сломалась. Я вышла на кухню, неся в руке две половинки, и с ходу налетела на сестру:
– Это ты взяла мою щетку?
– Погоди ты со своей щеткой, – отмахнулась сестра. – Ничего я не брала. Лучше садись и смотри.
С этими словами она выложила передо мной хорошо знакомый мне листок с Никитиным письмом Люське. Я машинально отхлебнула кофе и вопросительно посмотрела на нее.