– Сама не знаю, – устало вздохнула я. – Так...
– Давай Косте позвоним, – робко предложила сестра. – Ну чего ты, в самом деле? Он же волнуется... И потом, с поездкой надо что-то решать...
Честное слово, она говорила со мной, как с неразумным младенцем. Я чуть было не взбунтовалась и не проехалась насчет ее личной жизни... И тут же мне стало стыдно. Она была совершенно права: конечно, я веду себя неадекватно. Не радуюсь тому, чему надо радоваться, интересуюсь общественным в ущерб личному и вообще сильно нервничаю. Вполне естественно, что меня хочется увещевать, опекать и призывать к благоразумию.
– Позвоню обязательно, – пообещала я. – Завтра. Сегодня еще не созрела. А завтра непременно позвоню. Век воли не видать...
– Лексика, подходящая к случаю, – ехидно констатировала сестра. Мы помолчали.
– Девочки! – крикнула мама из кухни. – Идите ужинать!
Мы молча направились в кухню.
– Вы что, поссорились? – мама подозрительно уставилась на нас.
– Еще не хватало! – фыркнула Маринка. – Так просто, рассуждаем на разные темы... Расскажи, пожалуйста, про телевизор. Не отстать бы от жизни!
– Вряд ли... – невесело усмехнулась мама. – Разгромили кладбище. Идут митинги. Хасиды хотят к президенту. Президент обратился к средствам массовой информации с просьбой не раздувать... Западные страны выразили протест. Мы тоже выразили протест...
– А мы-то кому? – удивилась я.
– Как – кому? – в свою очередь удивилась мама. – Всем, кто смеет делать нам замечания.
Глава 16
Есть такой момент, сразу после того как проснешься... tabula rasa... Тело уже проснулось, глаза открылись, а память все еще – чистый лист. Белый пустой лист, не заполненный ни вчерашними событиями, ни планами на сегодня. Все это длится какие-то доли секунды – этот момент страшно трудно поймать. Белый лист с бешеной скоростью заполняется узором событий и намерений. Зато если этот момент поймать... Если его все-таки поймать, то из этого можно извлечь кое-какую пользу. Рисунок изменить невозможно, больше того, даже с красками уже ничего не поделаешь, но вот оттенки... Оттенками, право же, стоит заняться.
Что я и сделала. Просыпаясь, я изо всех сил постаралась – и успела, ухватила это мгновение за хвост. Я напомнила себе, что меня более никто ни в чем не подозревает, что Костя хоть и разочаровал меня как следует, но, по крайней мере, никого не убил, а ведь всего пару дней назад у меня были все основания предполагать обратное... Еще я сказала себе, что если не имеешь возможности влиять на события, то лучше всего обращать на них как можно меньше внимания, и закончила свой сеанс психотерапии магической формулой: «Как-нибудь рассосется». Кое-какого успеха мне удалось добиться. Окончательно проснувшись, я почувствовала себя значительно спокойнее, чем вчера, и пепел Клааса в моем сердце тоже немного поутих. Осталась смутная тревога, но и та свернулась клубочком и притаилась в недрах чего-то там. Так что на нее в принципе можно было вовсе не обращать внимания.
На работу я пришла с твердым намерением «начать новую жизнь» – то есть внутренне покончить с этой историей. Конечно, мне еще не раз и не два про нее напомнят: в лучшем случае – по телевизору, в худшем – прямо на улице. В этом смысле я не питала никаких иллюзий. Хорошо бы, однако, перестать воспринимать ее как элемент собственной личной жизни. Вот этого я твердо решила добиться. Увы, не учла одной мелкой детали, хотя можно было догадаться, что Никитина книжка не сегодня-завтра будет готова.
Макет ждал меня на столе. Анечка на минуту оторвалась от компьютера и сказала:
– Юра просил тебя посмотреть.
– А сам он где? – поинтересовалась я, прикидывая, удастся ли потянуть время. Мне нужно было собраться с духом и подготовиться, чтобы Никитина книжка не поколебала моей решимости смотреть на все это дело со стороны.
– У себя в кабинете, – ответила Анечка. – Принимает заказчиков и распространителей. Между прочим, там не только наши, но и иностранцы. Сказал, что потом сразу зайдет.
Так... Значит, времени «перекурить и оправиться» нету. Ладно, перед смертью не надышишься. Я села за стол и придвинула к себе макет. С обложки смотрело улыбающееся Никитино лицо. У меня сжалось сердце. Черт его знает... столько всего навертелось на эту историю... а Никиты-то нету...
– Ого! – воскликнула я, взяв книжку в руки. – Да она раза в два толще той, первой!
– Я не понимаю... – Анечка в изумлении воззрилась на меня. – Ты что, все проспала, что ли? Конечно, толще! Здесь в два раза больше стихов. В ту пятницу шеф забрал у Никиты еще одну дискету. Тогда он думал про вторую книжку, но раз все так получилось... Плюс иллюстрации. Здесь куча иллюстраций и фотографий. Ничего общего с первой книжкой. Это совсем другое издание.
Ну да, конечно, вторая дискета... Что-то я совсем отошла от дел. Прямо-таки неловко. «Ну, давай!» – сказала я себе и приступила. Книжка была сделана неплохо. Правда, на фронтисписе следовало бы поместить развесистую клюкву, но, в конце концов, она выполняла свою задачу. Никитины фотографии, фотографии рок-концертов, Кремль, какие-то церквушки и проселочные дороги, и тут же – странные постмодернистские картинки...
Конечно, клюква, но клюква довольно профессиональная. Ну хорошо, дизайн – не наш профиль, посмотрим тексты... Первый же раздел, попавшийся мне на глаза, назывался «Моей Прекрасной Даме». «Привет от Александра Блока», – сказала я себе и принялась перелистывать страницы. Кое-какие стихи я знала, другие видела впервые. Вполне допускаю, что большая часть была посвящена не мне, а прочим Прекрасным Дамам. Так, а это еще что?! Одно из стихотворений называлось: «Ирине». Это было явное самоуправство редактора. Никита, по моей настоятельной просьбе, не упоминал в песнях моего имени. Я привычно дернулась и тут же обозвала себя собакой Павлова – все, дорогая, все, сюжет исчерпан, можно не дергаться, все это больше не имеет никакого значения. Ну и что же это за «Ирине», хотела бы я знать? У стихотворения был подзаголовок: Акростих. «Ищу я в имени твоем...»
Я тысячу раз видела в книжках выражение: «Все поплыло у нее перед глазами», но, как выяснилось, никогда по-настоящему не понимала его смысла. И вот мне довелось испытать это на собственной шкуре. Все поплыло: буквы поплыли, и книжка, и стол... Раздался шум льющейся воды, и Никитин голос сказал, перекрывая этот шум:
– «Нам посланный как...» Как что посланный? Тьфу, черт, никак не могу придумать! Так хорошо шло, а тут заело...»
– Эй, Иришка, ты чего? – с тревогой окликнула меня Анечка.
В эту минуту в комнату заглянул Юра.
– А, Ирочка, уже смотришь? – обрадовался он. – Ну и отлично! Я освободился, сейчас провожу их до выхода, вернусь и поговорим.
Как только дверь за ним закрылась, я схватила телефонную трубку и стала нажимать кнопки, плохо попадая пальцами и моля бога, чтобы сестра оказалась дома. Мне необходим был совет. На мое счастье, она не успела уйти. Я на секунду задумалась, глядя на Анечку, а потом заговорила по-венгерски, игнорируя ее недоуменно-обиженную гримасу.
– Уходи оттуда, – сказала сестра. – Уходи, слышишь? Скажи ему, что книжка тебе очень понравилась, – и уходи! А я позвоню Соболевскому. Не вздумай, Ирка, слышишь?
– Успокойся! – сказала я. – Я не Александр Матросов. Записывай номер.
Я продиктовала ей номер Соболевского и положила трубку.
Она была права, вне всякого сомнения. Войти, сказать, что все в порядке, и немедленно отчалить под любым предлогом или без оного... Я встала, взяла в руки макет и на негнущихся ногах двинулась в кабинет к шефу.
– Ну как? – с ходу набросился он на меня. – Говори совершенно честно. Мне очень важно знать, что ты думаешь. Понимаешь, я на эту книжку очень рассчитываю. Если что не так – лучше переделать, пока не поздно. Нам нужен полный блеск, понимаешь?
– Понимаю, – ответила я, еле ворочая языком. – По-моему, книжка хорошая. Все в порядке.
Он внимательно смотрел на меня, явно ожидая продолжения. И вот тут со мной что-то приключилось. Я, как было замечено, отнюдь не Александр Матросов. Я совершенно искренне собиралась отделаться общими словами и удалиться. Я не хотела продолжать, но тут со мной приключился очередной accusativus cum infinitivo, и я вдруг услышала собственный голос:
– Вот это стихотворение... Акростих... Я сунула книгу ему под нос и ткнула пальцем.
– Что такое? – переполошился шеф. – Тебе неприятно, что упомянуто твое имя? Я думал, теперь это уже не имеет значения. Но, если тебе неприятно, можем убрать...
– Не в том дело, – перебила я, прямо-таки ощущая затылком жар сжигаемых кораблей. Мне было очень страшно. Я не думала, что со мной что-нибудь может случиться, но вот его лицо... Я боялась его лица, боялась увидеть, как изменится выражение... Поэтому я с самого начала смотрела только в пол, словно в приступе застенчивости.
– Вот эта строчка, – сказала я. – «Нам посланный как знак Зевеса»... Этот «знак Зевеса» придумала я и продиктовала Никите... Это было 26 июня, в субботу, около двух часов дня... Он мне позвонил... Вы не слышали нашего разговора, потому что он звонил из ванной... Я ему подсказала строчку, и он тут же перебросил этот акростих на дискету...
Я умолкла, все так же глядя в пол. Не видеть его лица, только не видеть его лица... Долго ли, коротко ли...
– Ты знаешь, что у нас очень любят покойников? – сказал он. – Прямо нездоровое что-то – километровые очереди к гробу, всенародное горе...
Я молчала. Паркетные шашечки, одна темненькая, другая светленькая...
– Если бы они не стали делать из него идола... – глухо сказал он. – Ничего бы не было. Или если бы я мог выпутаться. Ведь мы прогорали. Я по уши в долгах... А мне уже поздно начинать сначала. Я не мог допустить, чтобы все рухнуло. Просто не мог! Мне нужен был прорыв. Понимаешь? Не просто деньги, чтобы перекрутиться, а прорыв – переход в другое качество. Когда я просил тебя поговорить с ним насчет эксклюзива, я еще ничего не знал. То есть не знал, что будет. Просто надеялся, что книжка неплохо разойдется. А потом просмотрел ее и понял: нет, не разойдется... Конечно, это бред – издавать эстрадные песни как стихи. Но не в книжке дело. То есть не в той, не в первой... Ну, был бы опять убыток, плюс к многим прочим. Нет-нет, не в том дело. Тут все совпало... Эксклюзив и эта свистопляска... Национальная идеология, певец-символ... И опять-таки любовь к покойникам, и вечный поиск тайно