— Чуть-чуть было не опоздал! — со вздохом опускаясь на свободное место, проговорил четвертый пассажир. — В Москве почти всегда так: закрутишься, завертишься, а потом мчишься на поезд, высунув язык, и едва-едва успеваешь сесть уже почти на ходу.
— Хорошо, однако, что успели, — спокойно заметил пассажир, читавший газету. — А то уж мы думали, что напрасно вас тут поджидаем, господин Голубев.
Человек в плаще порывисто вскочил с места, но молодые люди, сидевшие у окна, тотчас бросились к нему и крепко схватили за руки.
— Обыщите его! — приказал майор Киреев.
Это он, прикрываясь газетой, поджидал здесь Голубева.
— Неужели вы не догадались, Голубев, — спросил Киреев, — что, оставив вас одного в машине, мы специально все это подстроили? А ведь я считал вас гораздо опытнее.
— У меня не было другого выхода, — угрюмо проговорил Голубев и добавил со злой усмешкой: — Но только и вы напрасно думаете, что я захватил с собой фотоаппарат Иглицкого. Он теперь в надежных руках.
— Вполне возможно, — спокойно согласился Киреев. — Однако пленка-то в нем уже не та, за которой вы охотились. Да и тот, кому вы сунули фотоаппарат на вокзале, тоже уже в наших руках. Мы ведь вас ни на секунду не упускали из виду, как только вы из машины моей сбежали.
Полковник Никитин долго не выпускал руки Киреева.
— Не мастер я произносить торжественные речи, — улыбаясь говорил он. — Скажу просто — молодец!… А теперь ответьте мне: вы заподозрили Голубева после того, как прочли в списке Куницына его фамилию, или еще раньше?
— Немного раньше, товарищ полковник, — ответил Киреев, усаживаясь в предложенное Никитиным кресло. — Первое подозрение внушил мне парашютист. Показалось мне тогда, что его специально могли принести нам в жертву, чтобы правдоподобнее выглядело сообщение Голубева. А потом, когда я стал догадываться, что тайник Иглицкого может оказаться в нашей же машине, сразу же подумал: «А не Голубев ли подослан к нам за пленкой Иглицкого?
Не специально ли он придумал встречу несуществующих геленовских агентов в почти загородном кафе, чтобы иметь возможность подольше ездить на наших машинах?» Ну, а потом, когда я прочел фамилию Голубева в списке Куницына, окончательно все стало ясно. Положив фотоаппарат Иглицкого на прежнее место, я почти не сомневался, что Голубев «клюнет» на эту приманку.
— Да, — с удовлетворением произнес Никитин и еще раз пожал руку Кирееву, — я в вас не ошибся! Знал, что не на один только счастливый случай будете вы полагаться…
1955
В ПОГОНЕ ЗА ПРИЗРАКОМ
В КАБИНЕТЕ ПОЛКОВНИКА ОСИПОВА
Время перевалило за полночь. Все сотрудники генерала Саблина давно уже разошлись по домам. Один только полковник Осипов все еще сидел в своем кабинете.
Письменный стол его был освещен настольной лампой. Лучи света, падая из-под низко опущенного колпачка, почти полностью поглощались настольным сукном. Лишь белый лист бумаги отражал и слабо рассеивал их по всему кабинету. Комната была большая, и отраженного света недоставало для ее освещения. Со стороны казалось даже, что пространство за пределами письменного стола Осипова погружено в темноту. Но полковник привык к полумраку и хорошо видел все вокруг. Он любил поздними вечерами, а часто и бессонными ночами бесшумно прохаживаться по мягкому ковру, продумывая многочисленные варианты возможных действий противника.
Но сегодня день был необычный — полковник Осипов ждал важное донесение, от которого зависело решение уже несколько дней волновавшей его загадки. Чистый лист бумаги, казавшийся на темно-зеленом фоне настольного сукна не только единственным освещенным местом, но и как бы самим источником света, гипнотизировал и привлекал к себе полковника. Осипов уже не раз подходил к нему, готовый запечатлеть на нем так долго продумываемую мысль, но едва он брался за перо, какой-то внутренний голос убеждал его, что мысль эта еще недостаточно созрела, загадка далека от решения и выводы слишком скороспелы.
И снова принимался полковник Осипов — седой, слегка сутуловатый человек с усталыми глазами — ходить по кабинету, подолгу останавливаясь у окна, за которым все еще не хотела засыпать большая, шумная даже в ночные часы площадь.
«Если бы только Мухтаров выздоровел или хотя бы пришел в сознание, — уже в который раз мысленно повторял Осипов, наблюдая, как внизу, за окном, мелькали огоньки автомобильных фар. — Все могло бы проясниться тогда… Может быть, позвонить в больницу еще раз?… Нет, не стоит. Было бы что-нибудь новое, сами бы немедленно сообщили. Но почему, однако, бредит Мухтаров стихами? И что это за стихи? «Шелковый тревожный шорох в пурпурных портьерах, шторах»? Или еще вот эта строка: «Шумно оправляя траур оперенья своего». Как угадать по этим строчкам, какие мысли возникают у него в бреду? И почему произносит он только эти стихи? Ни одного другого слова, кроме стихов… А томик американских поэтов, который нашли у него?… Существует, наверно, какая-то связь между ним и стихотворным бредом Мухтарова. Но какая?
Полковник Осипов сам несколько раз перелистал эту небольшую, типа «покит бук» книжицу. Он не мог похвалиться, что читал всех опубликованных в ней авторов, но такие имена, как Генри Лонгфелло, Эдгар По и Уолт Уитмен, были ему хорошо известны.
Вчера этот томик побывал в химической лаборатории и подвергся там исследованию, но и это не дало никаких результатов. Подполковник Филин — специалист по шифрам — высказал предположение, что какое-то из напечатанных в нем стихотворений, возможно, является кодом к тайной переписке засланных к нам шпионов. Он допускал даже, что именно этим кодом зашифрована радиограмма, перехваченная несколько дней назад в районе предполагаемого местонахождения знаменитого шпиона, известного под кличкой «Призрак». Подобная догадка, пожалуй, не была лишена оснований, так как Осипов допускал, что агент иностранной разведки Мухтаров, видимо, предназначался в помощники Призраку. Его ведь выследили в поезде, уходившем в Аксакальск, то есть именно в тот район, где находился Призрак.
Все, конечно, могло бы обернуться по-другому, если бы Мухтаров не догадался, что за ним следят. Но он почувствовал это и, пытаясь уйти от преследования, неудачно выпрыгнул из вагона на ходу поезда. Теперь он лежит в бессознательном состоянии в больнице, и врачи не ручаются за его жизнь.
В карманах шпиона обнаружили: паспорт на имя Мухтарова, удостоверение личности и железнодорожный билет до Аксакальска. В чемодане нашли портативную радиостанцию и томик избранных стихотворений американских поэтов. Подполковник Филин вот уж почти сутки сидит теперь над этим томиком, отыскивая стихотворение, строки из которого произносил в бреду Мухтаров.
Был уже второй час ночи, когда в кабинете Осипова зазвонил телефон. Полковник торопливо схватил трубку, полагая, что звонят из больницы.
— Р-разрешите д-доложить, Афанасий Максимович, — услышал он голос Филина. Подполковник был сильно контужен на фронте в годы войны и слегка заикался в минуты волнения.
— Докопались до чего-нибудь? — спросил Осипов.
— Так точно. Выяснилось, что Мухтаров произносит в бреду строки из «Ворона» Эдгара По, но и с помощью этого стихотворения перехваченная нами радиограмма не поддается расшифровке.
— Да… — разочарованно проговорил Осипов. — Не очень-то вы обрадовали меня этим сообщением.
Едва он положил трубку на рычажки телефонного аппарата, как снова раздался звонок. Теперь полковник уже почти не сомневался, что звонят из больницы.
— Это я, Круглова, — торопливо докладывала дежурная сестра. По голосу ее Осипов тотчас же догадался: в больнице произошло то, чего он особенно опасался. — Знаете, что случилось, Афанасий Максимович? Мухтаров умер только что…
— Пришел ли он хоть перед смертью в сознание? — спросил Осипов.
— Нет, Афанасий Максимович, — поспешно ответила Круглова. — Только по-прежнему бредил стихами. Может быть, он поэт какой-нибудь?
— Люди такой профессии не бывают поэтами, — убежденно проговорил Осипов. — Какие же стихи произносил Мухтаров? Все те же? — спросил он Круглову, уже безо всякой надежды услышать что-нибудь новое.
— Я записала. Сейчас прочту… Тут, впрочем, тоже все разрозненные строчки: «Гость какой-то запоздалый у порога моего, гость — и больше ничего…» Знаете, Афанасий Максимович, очень похоже все-таки, что это он сам сочинил. Наверно, под «гостем» смерть свою имел в виду…»
— Ну, а еще что?
— Прочел целую строфу, видимо, из какого-то другого стихотворения. Вот, послушайте:
Согнется колено, вихляет ступня,
Осклабится челюсть в гримасе, -
Скелет со скелетом столкнется, звеня,
И снова колышется в плясе.
— Прочтите-ка это еще раз, помедленнее, — попросил Осипов и торопливо стал записывать.
Странным, непонятным казался Осипову этот бред. Л1ожет быть, и в самом деле пользовался он стихами для кодирования своих донесений?…
«Интересно, у себя еще Филин или ушел уже?» — подумал Осипов, набирая служебный телефон подполковника.
Филин отозвался тотчас же.
— Это Осипов, — сказал ему полковник. — Запишите-ка еще несколько строк стихотворного бреда, Борис Иванович.
И полковник продиктовал Филину стихи, сообщенные медсестрой.
— Первые две строки — это из «Ворона» Эдгара По, — выслушав Осипова, заметил Филин. — А «Скелеты» из какого-то другого стихотворения. Размер иней. Вы долго еще у себя будете, Афанасий Максимович?
— Ухожу минут через пять, — ответил Осипов, посмотрев на часы. — А вы вот что учтите, товарищ Филин: Мухтаров умер, исходите поэтому теперь только из того, что уже известно.
Домой полковник Осипов пошел пешком. Всю дорогу приходили на память стихи Эдгара По о шорохах, о черных птицах, оправляющих траур оперения своего, о каком-то госте запоздалом… Что значит все это? Какой смысл таится в наборе таинственных слов?
КЛЮЧИ К ШИФРАМ
Хотя Осипов почти не спал, на работу он явился, как обычно, к девяти часам утра. Полковник слишком хорошо знал себя, чтобы надеяться спокойно провести хотя бы одну ночь, пока тайна Мухтарова не окажется разгаданной. Но уж потом, когда загадку эту удастся разрешить, он проспит, наверно, все двадцать четыре часа. С ним уже случалось такое.