Народ – бородатые мужики в черных сатиновых косоворотках, бабы и старухи в белых платках и шустрые дети, все сидели на полу, опершись спинами о стены и вытянув ноги.
Посреди избы, у большого моленного креста, за аналоем с толстенной Следованной Псалтирью стоял специально учиненный чтец и унылым голосом читал то семнадцатую кафизму, то из Ефрема Сирина – о нашествии на землю антихриста.
Все эти люди, сидевшие здесь, в томлении ожидали конца света.
Еще на Сретенье их посетил Божий человек из потаенного таежного скита и, положив перед святыми иконами уставной начал, провозгласил, что в скиту блаженному калекше Леонидушке было явление во образе пророка Ильи и праведного Еноха, которые поведали ему о грядущем на грешный мир конце света и велели оповестить всех верных, чтобы все готовились к огненной кончине мира, оставили всякое житейское попечение и ждали явления Христа-Батюшки, чтобы никто не был застигнут за каким-нибудь срамным делом или за тайным ядением скоромного, так как Господь сказал: «В чем застану, в том и судить буду».
Народ все это со страхом Божиим выслушал, безропотно восприял и приготовился.
Это были истинно русские люди православного вероисповедания, держащиеся старого обряда, которым сильная вера и суровые обычаи искони не позволяли смешиваться с инородцами и инославными еще со времен царя Алексея Михайловича Тишайшего и лютого волка-гонителя Патриарха Никона, который в страстном запале цезарепапизма взбулгачил всю Русь-матушку и был виновником, на радость сатане, великого и страшного раскола православного народа.
Много воды утекло с тех пор, прошло более 300 лет, мир гнул свое, старообрядцы – свое. Мир обживал космос, ковырял Луну, серийно выпускал ракетные установки с ядерной начинкой, опутал всю землю компьютерной сетью, пересаживал умирающим богачам чужие почки и сердца, без семени клонировал животных и людей, обжирался наркотиками, обкуривался табаком, опивался водкой, устраивал дикие апокалиптические войны, в шикарных блудищах скакал в рок-н-ролле и совсем освободил себя от «химеры, называемой совестью», как говаривал когда-то всем известный Адольф.
Старообрядцы же, отплевываясь, отвергали этот поганый, гибнущий в пороках мир, говоря, что так и надлежит быть при кончине веков, что при дверях мы, и не согрешим. Они, по завету Христа, давали пришлому путнику кружку воды, но вослед ему разбивали кружку о камень, чтобы не опоганиться после табачника со скобленым рылом. Они удалялись, не приемля мир, уходя в дебри и глушь подалее от соблазнов проклятой действительности. Мерно и мирно старались они жить, подобно солнцу, проходящему свой дневной путь.
Чем дальше они удалялись к горней взыскуемой стране, тем больше Святый Дух нисходил на них. Так, во всяком случае, они считали. Может быть, они были и правы. Народ сидел тихо, усыпленный монотонным чтением Псалтири. Большак около печки ворочался на стружках в некрашеном, сколоченном на скорую руку гробу.
Время от времени кто-то вставал и клал земные поклоны с Иисусовой молитвой перед чудной красочной иконой «Спасово Пречистое Рождество», снимая нагар с толстой, ярого воска свечи.
В красном углу икон было много, и все древние с двуперстным благословением высокого письма: «Нерукотворенный Спас с омоченными власы», многоличные иконы с деяниями, годовой индикт, двунадесятые праздники, Страшный Суд, седмица с предстоящими.
Перед этой тревогой скитские прозорливые старцы, ломаные-переломаные в сталинских лагерях, но Господним Промыслом освобожденные из них безбожником Никитой Хрущевым, гневно тряся бородами, кричали по всем сибирским моленным, что история ныне повторяется, что наше время можно сравнить с колотившимся в издыхании ветхим и блудным Римом в период его упадка.
Се Жених грядет в полунощи, и при Втором Пришествии Спаса не все мы умрем, но все переменимся, и наше тяжелое, очугуневшее тело душевное, грешная плоть, превратится в благоухающее, легкое и сияющее Фаворским светом тело духовное. И грешники тоже получат новые тела нетленные, но не для славы и радости неземной, а для мук вечных и для червя неусыпающего, червя жестокого и неумолимого. И тела грешников будут черны, яко сажа и зело зловонны…
Большак сел в гробу, расчесал пятерней бороду и оглядел народ. Многие спали. И тогда он с петушьим всхлипом возгласил кондак: «Душе моя, душе моя, восстани, что спиши; конец приближается, и хощеши молвити; воспряни убо, да пощадит тя Христос Бог, иже везде сый и вся исполняяй».
Все зашевелились, стали протирать глаза. По-прежнему спали только дети, свернувшись калачиком на полу.
– Гликерия, ты здесь?
Встала здоровенная баба, у которой все было большое: и вылупленные светлые глаза, и рот с лошадиными зубами, и руки землепашца во многих поколениях, из-под платка выбивались на лицо космы пшеничных волос.
– Здесь я, отец, здесь, родимый.
– Ну-ка, Гликерия, взбодри народ, заводи-ка каку духовну стихеру!
Гликерия обтерла рот ладонью, поправила на голове платок и начала низким трубным голосом:
– Плачу и рыдаю, смертный час помышляю. Судит судия, праведный. Течет река, река огненная. От востока течет она до запада. Идет же Михайло архангел.
Вострубит он, в трубу золотую.
Воставайте живыя и мертвыя от гробов,
Который праведная души.
Воставайте лицами Ко востоку.
А грешный души, ошую.
Грешныя души идут, плачут.
Плачут оне и возрыдают.
Михайлу архангелу пеняют.
О еси Михайле архангеле.
На кого ты нас, грешных, оставляешь.
На кого ты нас, грешных, спокидаешь.
Речет к ним Михайло архангел.
Пойдите вы прочь беззаконнии.
Почто вы на вольном свете жили?
Господу Богу не молились.
Нищих и убогих не любили.
За то вам вечная мука.
За то вам червь неусыпаемый.
Молим тебя, Христе Боже,
Вечныя муки избыти.
И Царство Небесное получити.
И во веки веков. Аминь.
Из прошлого:
…И разослал по церквям Патриарх Никон новые, справленные книги. Когда же русские люди заглянули в новые книги поближе, то пришли в большое смущение. Мало того, что они не нашли в новых книгах ни крестного знамения двуперстием, ни сугубой аллилуии, ни хождения посолонь. Они увидели, что в тексте самих книг многого из того, к чему привыкло ухо и язык, совсем нет – точно ветром вымело, а многое появилось новое, неизвестно откуда.
Увидели, что в новых книгах та же речь напечатана, только новым наречием: где «церковь» была – тут «храм», а где «храм» – тут «церковь», где «отроцы» – там «дети», а где «дети» – там «отроцы», вместо «креста» – «древо», вместо «певцы» – «песнословцы», вместо «ходив» – «пешешествовал». «Чем же это новое лучше старого?» – в недоумении спрашивали русские люди. Оказывается, Патриарх Никон говорил главному справщику книг, Арсению Греку: «Печатай, Арсён, книги как-нибудь, лишь бы не по-старому».
И много русских людей закричало: «Если священники будут служить по новым служебникам, то мы от них и причащаться не хотим!»
Возмущение охватило и знаменитый Соловецкий монастырь, его монахи все присланные им служебные книги свалили в сарай, заперли их, а службу правили по старым. Соловецкие старцы, которых позднее подвесят на крючьях за ребра и утопят в море царские стрельцы, сейчас твердили, что Москва – третий Рим, четвертому – не бывать, и поэтому надо хранить Православие больше, чем зеницу ока. Им спаслись святые угодники, обильно, как звезды на небе, просиявшие на Русской земле. Везде порушена вера православная, только на Москве до дней наших стояла она твердо и сияла, яко солнце. А теперь и у нас враг Божий – Никон – хочет ее извести.
Недовольство в народе все возрастало, и в церквях начался разнобой: в одних служили по-старому, в других – по-новому. Народ переставал ходить в церковь, стал чуждаться священников, даже в Великий Пост церкви пустовали. И противником крутой перестройки обихода Русской Церкви на греческий лад Патриархом Никоном стал подмосковный протопоп Аввакум, впоследствии вождь великого раскола Православной Церкви Руси.
Но вернемся к нашим временам. Болынуха – старая хозяйка старообрядческой семьи в этом доме, где собрался народ, ожидая конца света, встала со своего места и, охая, направилась к большаку, сидящему во гробе и со вниманием слушавшему духовную стихиру, которую пела рослая Гликерия. Подойдя, она села и стала шептаться с большаком.
– А что, отец, долго ли нам сидеть так и ждать? Уж очень докучливо ждать-то.
– Ну, мать, терпи. В Писании сказано: «Претерпевший до конца той спасется».
– Так-то оно так, отец, но уж больно тяжко ждать, а душа ведь так и рвется, так и просится в Царствие Небесное.
– Терпи, терпи, старуха, правду о временах и сроках знает токмо один Бог Отец. По молитвам нашим и за благочестие наше было ведь знамение велие в скиту. Ведь сам батюшка Илья-пророк и Праведный Енох явились. Они – посланники Божии. Так и в Писании про Илью и Еноха сказано, что они наперед явятся.
Старуха, сняв с бороды большака висящую гробовую стружку, припав к его уху, прошептала:
– Батя, а вдруг сбрехал Леонидушка блаженный, может, хлебной-очищенной хватил без меры, вот и заблажил. Ведь он любит прикладываться, и бутылка у него всегда за пазухой. Наверное, попритчилось ему про Илью да Еноха.
– Что ты, что ты, старуха, языком-то зря мелешь. Ой, мать, грешишь перед концом-то. Так прямым ходом и угодишь к сатане в жерло.
– Прости меня, Христа ради, отец, – старуха стукнулась лбом о край гроба.
– Ну, ладно, Бог простит.
– А я вот, отец, с чем к тебе пришла.
– Ну, давай, выкладывай быстрее, а то я молиться должен.
– Так вот, отец, чего нам зазря тарантиться, ждать. Конечно, времена и сроки в руце Господней, да и явление было Леонидушке блаженному. Нас тут собралось больше сорока душ. Может нам, как раньше делалось?
Большак даже подскочил в гробу:
– Ты что, старуха, запалиться хочешь?