Но вернемся к Глинской пустыни, которая духовно окормляла Восточную Украину и Южную Русь до 1922 года. Потом начались гонения на Церковь. Гонения пострашнее Диоклетиановых и Нероновых. С дикой сатанинской злобой комсомольцы разрушали монастырь, его церкви, хозяйственные постройки, загадили колодцы, рубили иконы, сжигали богослужебные книги. Разрушили даже каменную ограду монастыря. Монахов разогнали, кое-кого к стенке поставили. Так закончила свое существование знаменитая Глинская пустынь. Но дух ее все же жил в бывших обитателях.
В 1942 году монастырь открылся вновь, немцы-оккупанты не препятствовали этому.
Опять собрались старцы во главе с игуменом о. Нектарием, который, живя вблизи, в надежде будущего открытия монастыря, собирал иконы, книги, облачения. Надо было начинать все сызнова, создавать Глинскую пустынь – сиречь школу Христову, которая придерживалась строгого афонского устава. Вновь открытая обитель продержалась 19 лет – до 1961 года, когда новая волна государственной антицерковной политики опять захлестнула и смела этот славный оазис Православия.
Все 19 лет об обители ни разу не обмолвились в печати, и народ узнавал о ней друг от друга. И ехали, и шли люди туда за словом Божиим, за старческим наставлением со всей России и особенно из Москвы и Ленинграда. После первого закрытия обители мантийный монах о. Зиновий уехал в Абхазию, где прошел все степени духовного послушания в монастырях и приходах Сухумской епархии, вплоть до высокого сана митрополита Грузинской патриархии. Вот к нему-то, под его митрополичий омофор, и стали собираться монахи-изгнанники Глинской пустыни. Их было немало, одни ушли в горные скиты Абхазии, другие рассеялись по приходам, но старцы держались около митрополита Зиновия в Тбилиси, дневали и ночевали при русском соборе во имя святого Александра Невского. Они были очень почитаемы не только русскими, но и грузинами, люди нескончаемым потоком шли к ним за советом и утешением. Я знал некоторых из них и особенно схиархимандрита отца Андроника (Лукаша).
Это были 60-е годы. Я работал в те времена врачом в далеком горном селении Южной Осетии. По всей автономной области усердием обкома КПСС не было ни одной церкви, ни одного священника. А душа-то просила церковной службы, исповеди, причастия.
Одна только была отрада и утешение – это Библия. Книга редчайшая в те годы, подаренная мне архиепископом Крымским Лукой (Войно-Ясенецким). И вот время от времени я собирался в дальний путь в Тбилиси, где был русский собор Святого Александра Невского – средоточие русской православной жизни в Грузии, где правил и окормлял все православные русские приходы Грузии и Армении владыка Зиновий, которого до сих пор мне как-то не пришлось видеть. Я съездил в райцентр Знаури и взял у главврача разрешение отлучиться на несколько дней – врачебный участок надолго оставлять было нельзя, все могло случиться, а врача-то на месте нет! Но Господь охранял и меня, и моих подопечных и споспешествовал в моей поездке.
За многие годы без меня ничего плохого не случилось. И слава Богу!
И вот, основательно потрясшись и покрутившись по горным дорогам, к вечеру я приехал в Тбилиси. Что за чудный город! Само-то имя его говорит, что он теплый. И теплый не только климатом, но и своим сердечным и благожелательным отношением. Там я не встречал нашего традиционного советского хамства, равнодушия, черствости и недоброжелательности.
И если я был чем-то огорчен, угнетен или в растерянности, люди как-то очень тонко чувствовали это, подходили и расспрашивали, предлагали помощь. И так было по всей Грузии и особенно в центральной ее части – Карталинии.
Однажды в небольшом городке Хашури я зашел в столовую пообедать. В столовой было почти пусто. Где-то вдали сидел и тоже обедал толстый милиционер с красным лицом и широкими черными усами.
Я доедал свой суп харчо, как вдруг ко мне подошел официант и поставил передо мной бутылку белого вина.
– Я не заказывал вина!
– Это тебе прислал вон тот человек, – официант мотнул головой в сторону милиционера, – Он сказал: «Я вижу, что молодой человек кушает харчо и такой скучный, и вина у него нет. Отнеси ему вино с нашего стола».
Я посмотрел на милиционера, и он с улыбкой закивал мне головой.
В Тбилиси я пересел на другой автобус и поехал в Кахетию поклониться мощам святой равноапостольной Нины и навестить своего духовного отца – пустынника Харалампия. Пробыв там день, я к вечеру вернулся в Тбилиси. Было уже довольно поздно, и мне пришлось заночевать у знакомых осетин. Утром на трамвае быстро добрался до собора. Вокруг ходили, сидели в ожидании начала службы истинно русские люди. Я и раньше обращал внимание, что чем дальше от коммунистических центров, тем яснее, спокойнее и приятнее лица, тем проще и естественнее люди одеты, тем спокойнее их разговоры, и нет в них хмурой напряженности.
А собор-то какой благодатный, прямо как будто его перенесли из Шуи или Мурома. Эх, думаю, вот она, Русь-матушка!
Надо поспрашивать народ: где бы повидать владыку Зиновия?
Вижу, у церковной ограды стоит старый монашек, стоит и разговаривает со старушками в белых платочках. Пойду – расспрошу. Подхожу ближе: монашек сухой, старенький. Одет неважно: на голове поношенная скуфья, ряса серенькая потертая, на ногах лапти. Стоит, опирается обеими руками на посох.
Эх, думаю, какой-то пустынник с гор из бедного скита. Слушаю, перебивать неудобно. Разговор шел за жизнь. Старушка жаловалась, что зять пьет горькую и ее обижает. Старичок-монах наставлял ее, как приняться за дело, чтобы отвадить зятя от пристрастия к хмельному. Я дождался окончания разговора и обратился к монашку:
– Простите, Христа ради, где мне найти митрополита Зиновия?
Старичок посмотрел на меня ласково своими ясными добрыми глазами и тихо сказал:
– Митрополит Зиновий – это я.
Ну, я так чуть и не повалился от удивления!
– Владыко, это Вы?
Я видел наших ленинградских митрополитов в черных шелковых рясах, в белых клобуках, с алмазными крестами, с драгоценными посохами в руках, как их с почтением принимали из черной лакированной машины, вели под руки в храм со славой колокольного звона, через строй подобострастно склонившихся священников, а они милостиво, обеими руками, раздавали народу благословение. А тут бедный старенький монашек с посохом и в лаптях. Это был старец-святитель Зиновий – митрополит. Это про него сказал Патриарх Грузии Илия II: «Владыка Зиновий является великим святителем Православия, носителем Божественной благодати, и источающееся отсюда не земное, а небесное тепло, собирающее вокруг него столько духовенства, столько верующих…»
Юношей в 17 лет он пришел и был зачислен в Глинскую пустынь еще в 1912 году. Он смиренно трудился на самых тяжелых послушаниях. Однажды забредший в пустынь юродивый, взглянув на смиренного, перепачканного на огородных работах землей послушника, закричал: «Это – большой человек, я недостоин стоять около него, это – святитель, архиерей».
В 1914 году его призвали в армию, и он попал на самый тяжелый участок фронта, в Белоруссию, в Пинские болота. От постоянной сырости он заболел и был определен в конвойную роту.
В 1917 году он вернулся в монастырь и принял монашеский постриг в день Благовещения. В 1922 году после упразднения Глинской пустыни инок Зиновий уехал в Абхазию. Уже будучи иеромонахом, он был настоятелем храмов, а когда храмы закрыли, ушел в горы и стал пустынником. Но советские власти нашли и разогнали пустынников. О. Зиновий стал странствовать по греческим селениям, отрабатывая хлеб и ночлег.
В 1936 году отца Зиновия арестовали и отправили на строительство Беломоро-Балтийского канала, а потом переправляли из лагеря в лагерь. По возвращении в Грузию он прошел все степени церковной иерархии и дошел до степени митрополита Грузинской Патриархии.
Вот перед таким святителем стоял я, онемев, уставившись на лапти.
Старичок засмеялся тихим серебристым смехом.
– Что, лаптям удивляешься?! Нас, духовных, всех к старости ноги подводят. На службе, на молитве стоим долго, вот ноги-то и прохудились, болят. А в лаптях-то, ой как хорошо ногам-то. Я специально заказываю духовным детям своим. И везут мне лапоточки из России, с Украины, а здесь, в Иверских землях, лапти не знают. А у тебя, чадо, какое дело к митрополиту Зиновию?
– Я, Владыко, врач из Знаурского района, был у мощей святой равноапостольной Нины, останавливался в келье у пустынника старца Харалампия.
– А-а-а! Харлампушка, знаю, знаю Божьего человека. Жив еще?!
– Да, жив, – говорю, – Вам, Владыко, лицеземный поклон от него. Вот – свечи душистого цветочного воска, вот – банка меда с горных полян, вот – серебряный крест-мощевик, что хранился у него, оставлен батюшкой архимандритом Андроником с Глинской пустыни до времени.
– Ну, спаси Господь, прямо-таки дары волхвов. Крест приму, давай его сюда.
Владыка бережно взял крест и прижал его к губам.
– Ну, свечи отдай в храм в алтарь, мед отнеси на братскую трапезу. Пока служба не началась, иди отдохни в часовню, что за алтарем храма, там вся наша братия из Глинской пустыни: о. Андроник, о. Серафим, о. Филарет. Отцу Андронику скажи, что принес святые мощи, которые он оставлял на сохранение у Харлампушки. Потом ступай, отслушай литургию, а после приходи ко мне на обед в келью.
– Благословите, Владыко!
Благословившись, я пошел в часовню около собора. Там на лавках вдоль стен сидел целый собор старцев-монахов.
Глинская пустынь в Тбилиси. Это были знаменитые и чтимые народом старцы Глинской пустыни: схиархимандрит Андроник (Лукаш), архимандрит Модест (Гамов) – последний настоятель пустыни, схиархимандрит Серафим (Романцев), иеромонах Филарет (Кудипов). У последнего я окормлялся, когда приезжал в собор Александра Невского. Иеромонах Филарет представил меня, и я подошел к каждому старцу под благословение. Старцы были несколько сумрачны, только один батюшка Андроник был весел, улыбался, прищурив глаза, теребя свою раздвоенную бороду.