Поздний вечер. Мы расположились на ночлег. Холодная звездная колымская ночь тихо сошла на землю — еще одна ночь, проведенная по-походному на груде ветвей, положенных на горячую щебенку, под тонким покровом бязевой палатки, с полевой сумкой и ичигами вместо подушки и телогрейкой в роли одеяла.
По совести говоря, я устал от этих маршрутов и жажду хотя бы небольшой передышки. Хочется поспать раздевшись, по-человечески, с подушкой в головах. Хочется как следует пообедать настоящим супом или борщом из миски. Вдоволь, досыта.
Хочется просто посидеть, пописать, отдохнуть от этого беспрерывного шатания с тяжелым грузом.
Гляжу я со стороны на наше теперешнее существование — какое оно убогое, жалкое, но в то же время… завидное. Человеку, каким бы он ни был, необходимо общение с природой. К каким только уловкам он не прибегает, чтобы добиться его! Прогулки, дачи, экскурсии — все это явление одного порядка — стремление хоть ненадолго уйти от слишком сложного городского «культурного» бытия в упрощенную обстановку, ближе к природе, ближе к тишине и земной красоте.
Время шло. Все отчетливее вырисовывались черты геологического строения территории. Полученные результаты говорили о том, что район представляет большой интерес по части золотоносности. Возвращаясь из маршрутов с новыми данными, я засиживался с Успенским и мы намечали дальнейший план действий.
Надо отметить исключительную заинтересованность и трудолюбие этого славного, иногда смешного старика, в котором так много трогательных детских черт. Он недостаточно грамотен, во многом не разбирается, многое путает, но в нем есть «искорка», стремление найти, разгадать…
Ах, если бы он был более грамотным! Он старается дать самое полное описание обследованных ручьев, но «письменная часть» у него получается весьма примитивной. Зато он умело выбирает места опробования — тщательно, вдумчиво и с толком. В конечном счете работа у нас идет достаточно слаженно и продуктивно.
Как все-таки обстановка влияет на человека. Наш Петр, который раньше вел себя тихо и скромно, попав в общество Николая и Алексея, быстро изменился к худшему. Работать он стал спустя рукава и только к лошадям и к делам, связанным с транспортом, относится по-прежнему внимательно и заботливо. Лошадей он узнает не только по ржанию, но даже по топоту. Стоит вечером лошади подойти к палатке, как он говорит: «Карька подошел». Смотришь — действительно так.
На работе он здорово донимает бедного Успенского. Идут они вдвоем. Успенский ведет съемку, шагая по определенному азимуту и отсчитывая шаги. Он в это время ничего не видит и не слышит. Петр потихоньку отстанет, спрячется в кусты и сидит как тетерев, лакомясь голубикой.
Успенский дойдет до места, где надо взять пробу, запишет, что полагается, посидит, покурит и начинает звать Петра. А тот сидит себе до тех пор, пока не надоест, а потом, как ни в чем не бывало, появляется, ссылаясь на объективные причины — то он скребок потерял, то не в ту протоку зашел и запутался в зарослях, то ему утки встретились (он ходит с ружьем), то еще что-либо. Я с ним неоднократно говорил о том, чтобы он работал лучше. Он обещал исправиться, но влияние Николая отчетливо сказывается на нем.
Что касается Николая, внешне он производит впечатление рубахи-парня. Любит рассказывать, хорошо ноет приятным задушевным баритоном, но в нем есть что-то антипатичное, отталкивающее. Я прямо с удовольствием предвкушаю то время, когда поблизости не будет этой вкрадчивой физиономии, с вечно заискивающей льстивой улыбкой на типично блатном лице.
На стане я помещался в одной из палаточек вдвоем с Алексеем Николаевичем, в то время как все остальные размещались во второй большой палатке. С наступлением холодных дней Успенский перебрался от меня к соседям, так как там имелась железная печка. В моей палатке остался вьючный ящик, в котором хранятся все его драгоценности — табак, белье, разная мелочь, в том числе флакончик с какими-то дорогими духами, который он время от времени извлекает, встряхивает и, блаженно понюхав, бережно ставит обратно. В этом же сундучке в краткие периоды переездов хранится спирт, который я, зная честность Успенского, полностью доверил ему.
После того как Николай добрался до спиртных запасов, Алексей Николаевич стал прятать спирт в тайге. Приехав на новое место, он выбирает удобный момент, кладет банку с драгоценной жидкостью в рюкзак и удаляется тайком в заросли, где и прячет свой клад.
Однако извечные невзгоды преследуют его. Один раз Буланка чуть не растоптал заветную банку, другой раз Алексей Николаевич… позабыл, где он спрятал ее, и долго с горестным видом бродил по кустам, разыскивая свое сокровище. В конце концов банка нашлась, но старик был не на шутку напуган. Вообще с ним частенько приключаются всякие забавные истории.
На днях, когда они с Петром были на работе, Петр увидел на небольшой лиственнице белку. Конечно, он не мог удержаться от соблазна запустить в нее камнем, после чего начал сильно трясти деревце.
В это время Алексей Николаевич, позабыв обо всем на свете, сосредоточенно нахмурив брови и высунув от усердия кончик языка, делал отсчет по компасу по направлению дальнейшего хода. Решив, что перед ней не живое существо, а обгорелый столб, белка, спасаясь от Петра, спрыгнула с лиственницы и вихрем взлетела на плечи Алексея Николаевича. Последний, уронив компас, заорал благим матом, перепугав до полусмерти и без того напуганную белку. Кто из них больше испугался, — я не знаю.
«Представьте, Борис Иванович, — рассказывал он мне потом об этом происшествии, — какая же это вредная сволочь: ведь она мне чуть-чуть глаза не выцарапала!».
Надвигаются неприятности
В нашу монотонную, насыщенную однообразной работой жизнь неожиданно ворвался целый фейерверк происшествий, причем, как полагается, неприятного свойства.
20 августа, закончив обследование очередного участка и привязавшись к опорной точке, мы, весело напевая, уже без съемки, направлялись к лагерю, находящемуся километрах в 18 от нас. Переходя с косы на косу, с террасы на террасу, мы быстро двигались по долине ручья, стремясь скорее добраться до дому, где нас ждал сытный ужин.
Светило яркое солнышко, свежий ветерок порхал по долине ручья, и только мошка, роями носившаяся над головой, несколько портила настроение. В одной из маленьких заводей мы натолкнулись на выводок нырков и стали с азартом бомбить их камнями, заполучив на ужин нескольких неудачников. Ружье я перестал брать с собой в маршруты, так как дичи было много, а охотничьи инстинкты всегда брали верх над голосом благоразумия.
Нырки задержали нас примерно на час. Когда мы подходили к нашему стану, то синеватый сумрак холодного ясного вечера густым налетом покрыл лицо тайги. Вдалеке были видны обе наши палатки, стоявшие на открытом месте на берегу Мяунджи. Около костра, который огненной точкой весело подмигивал путникам, сидела небольшая группа людей. Я направился к костру.
Подойдя ближе, я увидел Семена и Николая, вернувшихся из поездки на устье Эмтегея, куда я посылал их за продовольствием. Кроме них, у костра сидел незнакомый якут. Поздоровавшись с честной компанией, я шутливо осведомился, откуда бог прислал такое прибавление семейства. На мою шутку ответа не последовало. Успенский, с серьезным видам отозвав меня в сторону, достал из кармана два пакета и, вручая их мне, сказал приглушенным голосом, что дела очень плохи.
Как я узнал из присланных пакетов, дела действительно были неважные. Пакеты были от начальника оперативного отряда по борьбе с бандами, который расположился в устье Эмтегея, и от прораба Филиппова, который вместе с геологом Таракановым был мобилизован оперотрядом для несения караульной службы.
Оказалось, что действующая в этих местах банда произвела ряд нападений на полевые партии. Начальник одной из них Зверев был убит. Начальник второй партии Благонадежный отделался простреленной шляпой и спасся только поспешным бегством, переплыв реку. Несколько рабочих его партии оказались убитыми.
Были совершены нападения на партии Шахворостовой и Лисовского в бассейне Берелеха. Банда, выдержавшая несколько стычек и потерявшая значительную часть своего состава, разбилась на ряд групп, из которых некоторые, по имеющимся сведениям, направились в сторону Эмтегея. Мы же, находясь в блаженном неведении, раскладывали громадные сигнальные огни, чтобы удобнее было возвращаться вечерами на стан.
Мы становимся жертвами агрессии
Работа на Мяундже подходила к концу. Оставалось сделать еще один бросок — провести маршрут по ее побережью в нижнем течении с выходом в бассейн Аркагалы. Успенскому надо было закончить опробование некоторых правобережных притоков, которые были оставлены на конец работы. Я вдвоем с Николаем отправился в завершающий трехдневный маршрут. Местом встречи с поисковым отрядом была стрелка Аркагалы и Мяунджи, где имелась восхитительная поляна, окаймленная купами пышной растительности.
В своем завершающем маршруте мы вышли в пределы Аркагалинской долины. Сразу стало ясно, что тут не выходы единичных пластов, а несколько крупных месторождений. Повсюду среди русловых отложений — на отмелях, косах и прибрежных участках в изобилии валялись куски, обломки и целые глыбы каменного угля, большей частью выветрелого, но чистого, без прослоек пустой породы.
Усталые, но удовлетворенные, мы пошли к устью Аркагалы. Наши давно должны были бы приехать, а между тем, как мы ни вглядывались, нигде не видно было следов палатки. Вокруг стояла могильная тишина. Ни дымка, ни других признаков человеческого присутствия.
Мы были в недоумении. Время приближалось к вечеру. Место было хорошо известно нашим, поисковикам, и спутать его с другим они не могли. Приехать они должны были еще накануне. С большим трудом разглядели угол нашей палатки, чуть выглядывавшей из густых пурпурно-желтых зарослей тальника.
На мой призывный клич испуганно выглянула бородатая физиономия Алексея Николаевича. На стереотипный вопрос: «Здорово, старина! Как дела?» — Успенский безнадежно махнул рукой и, мрачно насупившись, ответил, что дела неважные.