выходило за пределы определенного звена; когда старший знал всю низовку или когда он не знал ее совершенно и был связан с ней через вербовщиков. Да и мало ли еще было вариантов!
Иные формирования были так умно и хитро построены, так глубоко и тщательно законспирированы, что арест одного звена, даже двух, не давал возможности не только вскрыть и ликвидировать остальные звенья, но даже узнать, существуют они или нет. Рискованно идти на оперативное вмешательство преждевременно. Можно арестовать одного агента и – оказаться у оборванной нити. На
Северном Кавказе произошел такой случай. Органы узнали, что один из работников морского порта собирает шпионскую информацию. Возник вопрос, для кого он делает это? Кому и как передает собранные сведения? Это было главным. А недостаточно опытные товарищи поторопились. Убедившись, что объект их внимания вышел с территории порта с секретными записями, они задержали его.
Изъятые записки носили важный характер и являлись бесспорной уликой. Задержанный вынужден был признаться, что выполнял задания иностранного генштаба, в лапы которого попал в двадцатых годах.
Дальше он заявил, что все сведения в письменном виде относит в так называемый «почтовый ящик». Делает это раз-два в месяц, а то и реже. «Почтовым ящиком» служит дупло старой акации на одном из городских бульваров. А
кто вынимает его корреспонденцию из «почтового ящика», ему было неведомо. Вполне возможно, что он говорил правду. Длительная засада у «почтового ящика» ничего не дала.
Торопливость в данном случае помешала вытянуть вражескую цепочку.
Я высказал свою мысль капитану Кочергину.
– Всяко бывает, – заметил он. – Что Полосухин знает лишь одного Глухаревского – это вне сомнений. И что
Глухаревский не знает Витковского, тоже вполне возможно. Тут мы столкнулись с обычной и очень простой схемой, то есть цепочкой, от низшего к высшему, от младшего к старшему. Согласны?
– Пожалуй, да.
– Жизнь учит нас находить звено, ухватившись за которое мы овладеем всей цепочкой. Так, кажется? – продолжал рассуждать Кочергин.
Я опять вынужден был согласиться, но добавил:
– Вся беда в том, что мы еще не нашли это самое важное звено.
– Тут вопрос спорный, – возразил Кочергин.
– Значит, вы уверены, что необходимое звено найдено?
– спросил я.
– Думаю, что да, – твердо сказал Кочергин, хлопнул ладонью по столу и встал. – Думаю, что да... – повторил он. – Можно начинать со старшего, то есть сверху, можно и с младшего, то есть снизу, можно, наконец, начинать с середины. Во всех случаях мы выхватываем какое-то определенное звено из цепи. Весь вопрос состоит в том, как мы вырвем это звено. Обычный арест принесет мало пользы. Улик-то нет? Нет. Опять ждать случая, когда Полосухин что-то передаст Глухаревскому и вся цепочка придет в движение, по-моему, нецелесообразно. Часто жизнь требует от нас действий, а не рассуждений. Важнее предупредить преступление, а не ожидать, пока оно совершится. А авиабригада – дело такое, что волокитой заниматься нельзя. Значит, надо думать над тем, как ухватиться за нужное звено. . Попробуем обойтись на первых порах без арестов... Да-да, – он энергично потер руки и стал прохаживаться по кабинету. – Заготовьте повестку на вызов Полосухина... Обычную повестку...
– Как свидетеля? – уточнил я.
– Ну конечно... Вызывайте его ко мне на девять вечера.
– Сегодня?
– Да! Повестку вручите ему лично. Но сделайте это так, чтобы Глухаревский знал о ней. Вы поняли меня? В
этом вся суть. Именно в этом. Ясно?
Я кивнул. Но сейчас могу признаться, что в то время у меня ясности не было. Абсолютно.
– Сделать это несложно. Ведь их дома рядом? – сказал
Кочергин.
Я подтвердил.
– Придумайте что-нибудь...
– Постараюсь, – заверил я. – И все?
– Пока – да.
– Простите, товарищ капитан, – решил я спросить, –
кто будет допрашивать Полосухина – я, вы или вместе?
Кочергин добродушно рассмеялся, лукаво, помальчишески подмигнул мне и сказал:
– Об этом узнаете вечером. .
В пять часов я сел в трамвай, доехал до конца Советской улицы, сошел там и через несколько минут оказался в Больничном переулке. Когда-то до революции и в первой половине двадцатых годов в конце переулка у самого выгона размещалась городская больница, а теперь ее заново оборудованные помещения занимала артель «Гарантия», в которой, кстати, и работал Глухаревский.
Дома, в которых жили Глухаревский и Полосухин,
стояли рядом, стена в стену, хотя дворы были отдельными. Когда-то, видимо, оба дома принадлежали одному хозяину, поэтому номера различались только по букве «а».
Глухаревский жил в доме номер 11, а Полосухин – в доме номер 11-а. На этом сходстве я и строил план своих действий. В повестке на имя Полосухина умышленно была допущена ошибка – вместо номера 11-а поставлен номер
11. Я взошел на крылечко к Глухаревскому и без всяких колебаний постучал в дверь.
Прежде чем она открылась, раздался сухой, отрывистый, неприятный кашель, а затем уже выглянула пожилая женщина, хозяйка дома. Я заранее предвидел такую возможность и быстро спросил:
– Квартирант у себя?
– Да.
– Позовите его!
Через короткое время она вернулась в сопровождении плотного мужчины с крупными чертами лица. По мне скользнул взгляд холодных, настороженных глаз.
«Такому поперек дороги не становись. Сомнет», – подумал я и, подавая ему повестку, сказал:
– Это вам... Вот здесь распишитесь!
Хозяйка смотрела то на меня, то на квартиранта и поеживалась.
Лицо Глухаревского не изменилось. Он всмотрелся в повестку и, возвращая ее мне, угрюмо сказал:
– Ошиблись адресочком, гражданин...
– Как? Одиннадцатый номер?
– Номер одиннадцатый, но никаких Полосухиных здесь нет, – так же угрюмо пояснил Глухаревский.
– Вот тебе на! – проговорил я и почесал затылок. – Где же искать Полосухина?
– Это уж ваше дело, – ответил Глухаревский. – Вам за это гроши платят...
Тут хозяйка, по простоте душевной, подвела квартиранта.
– Василий Спиридонович! Это же Федя.. Федя, который...
Глухаревский не дал ей окончить и, перехватив инициативу, торопливо пояснил:
– Тьфу ты.. Правильно, Федька-шофер! – он довольно бесцеремонно оттер хозяйку своим мощным плечом, вышел на крылечко и захлопнул за собой дверь. – По фамилии его тут и не знают. Федька и Федька. Но живет он рядом, в доме 11-а. Тут ошибочка. Пойдемте, я покажу...
Мы вместе спустились с крылечка, прошли через калитку соседнего двора, повернули направо. Глухаревский сказал:
– Вот там его жилье... – и показал на узкую замызганную дверь.
Я поблагодарил за любезность и постучал. Провожатый мой постоял немного и неторопливо удалился.
На стук вышел рыжий, нескладный парень с лицом, усыпанным веснушками. Одет в легкомысленно короткие брюки с гармошкой у колен и несолидно сшитый куцый пиджак.
– Полосухин? – осведомился я.
– Точно. А что?
– А ничего. Вот вам повесточка. Распишитесь. . Сегодня в девять вечера.. Адрес указан. .
Нет, это не Глухаревский! Руки у Полосухина задрожали. Поставив свою фамилию, он недоуменно повертел повестку, словно не ведая, куда ее сунуть, и вопросительно взглянул на меня.
– Пропуск будет выписан, – объяснил я и предупредил:
– Без опозданий.
У ворот я обернулся: Полосухин глядел мне вслед с открытым ртом...
Вечером, точно в срок, Полосухин постучал в дверь приемной Кочергина. Проинструктированный капитаном, я принял его, усадил на стул возле окошка, а сам расположился за столом секретаря и стал писать справку, не имеющую отношения к делу.
Сейчас Полосухин был уже не тот, что днем. От растерянности не осталось и следа. Наоборот, на лице его была написана решительная готовность ко всему, что его ожидает. .
Он сидел, ждал. Так прошли пять, десять минут, полчаса. Полосухин кашлянул, поерзал на месте. Я не обратил внимания. На сороковой минуте он попросил разрешения закурить. Я разрешил. Спичек у Полосухина не было, и я дал ему прикурить от своей папиросы.
В этот момент, как заключил я, мысли Полосухина отражались на его лице, как в зеркале. К нему вновь вернулась растерянность.
Он вошел сюда, обдумав все. Он подготовился к обороне, к отражению атак, но его никто не атаковал. И в глазах появился недоуменный вопрос: «В чем дело? Почему вы не спрашиваете меня?»
Вопросов ему я не задавал. Когда стенные часы мерно отбили одиннадцать ударов, я взял пропуск, отметил время, поставил печать и сказал:
– Можете идти... Вы больше не нужны...
Растерянность, охватившая Полосухина, была так велика, что он даже не спросил, зачем его вызывали, надел поспешно кепку и ушел.
Через минуту я стоял перед Кочергиным.
– Ну как? – поинтересовался он.
Я передал ему свои впечатления.
– Что и требовалось доказать. Он пока «вещь в себе», надо добиться, чтобы он стал «вещью для нас». Заготовьте новую повестку. Вызовите его на завтра, в двенадцать часов. Глухаревский, оказывается, перехватил Полосухина, когда он шел к нам, и ожидал его в двух кварталах от управления. Возле краеведческого музея. Сейчас они идут вместе.. Теперь вам ясно, что я решил проделать?
Я ответил утвердительно. Теперь мне было все ясно.
К полудню следующего дня, когда Полосухин вновь сидел в приемной Кочергина, но теперь уже в компании дежурного по отделу, нам стали известны кое-какие не лишенные интереса подробности.
Утром Глухаревский, прибегнув к помощи телефонаавтомата, дозвонился, видимо, до Кошелькова. Но не встречался с ним. А вот Кошельков с Витковским встретились в пивной, что рядом с Госбанком.
За Полосухиным, который шел по вызову к нам, теперь наблюдал не только Глухаревский, но и Кошельков. Первый по-прежнему занял позицию возле краеведческого музея, а второй – наискосок, возле кинотеатра. С Полосухиным же повторилась вчерашняя история. Он прождал в приемной два часа. Потом зашел я, сделал отметку на его пропуске и сказал, что он свободен.