– Ты перестал меня замечать, – обратилась она к моему другу. – Чем это объяснить?
– Я не хочу, чтобы твой мавр выпустил в меня обойму патронов, – улыбнувшись, ответил Дим-Димыч.
Оксана прищурила свои синие глаза, повела бровью и сказала:
– Ты не ахти какой храбрец.
– Храбрость здесь ни при чем. Я придерживаюсь здравого смысла.
– И что он тебе подсказывает?
– Опасаться ревнивых мужей, особенно тех, которые пишут на тебя аттестации. .
– Отбросим на сегодня здравый смысл. Пойдем потанцуем. Тебе не стыдно, что приглашает дама?
– Очень, – ответил Дима. – Поэтому и не могу отказаться.
Оксана с загоревшимися глазами положила руку на плечо Дим-Димыча, и они не без усилий втиснулись в плотный строй танцующих.
Дим-Димыч танцевал, как никогда, напряженно, с каким-то упорством, будто исполнял тяжелую, но необходимую работу.
И вдруг сзади меня послышался возглас:
– Вот тебе и на! Отошла на минуту, а его уже украли.
Я оглянулся. Сзади стояло разрумянившееся «восьмое чудо света» – Варенька.
– Ты это откуда?
– С коммутатора через сцену. Тут ближе.
– Ревнуешь?
– Нет! – решительно ответила она и тряхнула головой.
– Смотри, – продолжал я в шутливом тоне, – Оксана –
соперница опасная.
– А это не от нее зависит, а от Димы. А в него я верю.
К Вареньке подскочил этаким фертом Селиваненко, получивший на концерте наибольшее количество аплодисментов за художественное чтение, и пригласил ее на танго.
– Дуй, Варенька, – подбодрил я ее. – Димка в тебя тоже верит.
Я наблюдал за обеими парами. Что и говорить, Оксана красива, и все-таки между нею и Варей есть что-то общее.
Они почти одинакового роста, обе статные, у обеих сильные, стройные ноги, чудесные руки, высокая грудь, пышные каштановые волосы. И на этом, кажется, сходство заканчивается. Черты лица и глаза разные. Тут прав Дим-
Димыч. Оксана – воплощение холода, а Варенька – одухотворенная теплота.
Когда музыка смолкла, первой ко мне подошла Варенька, а за нею Дим-Димыч. Она сейчас же взяла его под руку и, заглянув в глаза, спросила:
– Ну как?
Дим-Димыч смешно дернул головой и лаконично ответил:
– Хищная особа.
Я поболтал с ними немного, а когда танцы возобновились, направился в бильярдную. Там было так накурено, что дым четко, видимо на глаз отделялся от чистого воздуха. За единственным не очень плохим столом с костяными шарами шла горячая битва «на вышибаловку». Я
взял кий, вошел в игру и не посрамил чести отдела! Воспользовавшись тем, что Фомичев дважды выпустил «свой» шар за борт и дважды заплатил штраф, я «вышиб»
его под дружные хлопки болельщиков.
Второго января наш отдел походил на бивак. По коридору сновали работники, хлопали ежеминутно двери, стучали машинки, составлялись справки, ведомости, списки.
В должность начальника отдела вступал новый человек, некто Кочергин, приехавший из Белоруссии. Я его видел пока один раз на совещании и ничего о нем сказать не могу.
А вчера я проводил в командировку Дим-Димыча.
Было около восьми, а то и все восемь вечера, когда дежурная машина доставила нас на вокзал.
С неба сыпалась снежная мелочь и щекотала лицо.
Дим-Димыч взял меня под руку, и мы зашагали по безлюдном перрону.
Столбик ртути на большом градуснике, прибитом к стене вокзала, показывал около двенадцати градусов ниже нуля.
– Не успел проститься с Варей, – пожаловался Дим-
Димыч. – Заглянул на коммутатор, а ее там нет. .
– Беда небольшая, не на войну едешь.
– Так-то оно так, но порядок нужен во всем...
Он не договорил. Кто-то налетел на Диму сзади и едва не сбил с ног.
– Пришла-таки! – заметил я.
Варя скороговоркой объяснила, что вырвалась из коммутатора без ведома начальника телефонной станции, что в ее распоряжении считанные секунды, что ожидать поезда, а тем более отправления его она не может.
Дело ясно! С места в карьер они начали прощаться. Я, как человек деликатный по натуре, отошел в сторонку.
Прощание прошло в быстром темпе. Оно сопровождалось взглядами, вздохами, объятиями, жаркими поцелуями, но без слов. Да и к чему здесь слова!
Можно было подумать, что Дим-Димыч едет не на неделю, а на год и не в райцентр нашей области, а в экспедицию по открытию нового материка.
Когда удовлетворенное «восьмое чудо света» затопало своими валенками к выходной калитке, к платформе подошел поезд.
У вагона я сказал Дим-Димычу:
– Потешные люди вы, влюбленные.
– И ничего не потешные, – ответил он. – От Адама и
Евы до наших дней все влюбленные одинаковы. А ты знаешь, по какому делу я еду?
– Понятия не имею.
– Любопытная история. Месяца два назад на одну из строек Сибири приехал член крайисполкома. Был митинг.
На глазах у всех к члену исполкома подбежал какой-то тип и с ходу выпустил в него три патрона. Когда его пытались схватить, он хлопнул еще одного, двоих ранил, а последнюю пулю пустил себе в рот. И делу конец. Опознать убийцу-покойника никто не смог. Документов при нем не оказалось. Единственная улика – пистолет «парабеллум».
Мы прогуливались вдоль вагона.
– Так... – сказал я. – Нелепая история. Но это же в Сибири?
– Да, в Сибири. Но теперь выяснилось, что «парабеллум» принадлежал до ноября 1936 года работнику военкомата Свердловского района нашей области.
Я свистнул и спросил:
– Где же он, этот работник?
– Сидит в тюрьме.
– За что?
– На это я отвечу, когда вернусь. Пока неясно.
– Ну, желаю тебе успеха. Заходи. . Уже два звонка.
Я усадил Дим-Димыча в плацкартный вагон и вернулся в город.
6 января 1939 г.
(пятница)
Сегодня новый начальник отдела Кочергин собрал к себе руководящий оперативный состав и слушал доклады о наиболее серьезных материалах, находящихся в производстве.
Пока впечатление о Кочергине складывается в его пользу. Дело он, видно, знает и имеет опыт. Держит себя просто, а спокойствием напоминает Курникова. Подчиненного выслушивает, считается с его мнением. Это отрадно.
Например, выслушав начальника шестого отделения, Кочергин спросил:
– Как вы сами думаете?
Тот доложил.
– Вы убеждены, что это правильно?
– Да!
– Хорошо. Так и действуйте!
Конечно, не в меру «умный» товарищ, вроде Безродного, может сказать, что подмеченная мною деталь, по сути дела, мелочь, но, как известно, стиль работы и складывается из мелочей.
А с начальником первого отделения младшим лейтенантом Чередниченко произошел другой разговор. Тот доложил о заявлении на одно лицо, недавно появившееся в нашем городе и сразу привлекшее к себе внимание соседа по квартире.
Кочергин поинтересовался:
– Почему вы не побеседовали до сих пор с автором заявления?
– Как вам сказать. . – замялся Чередниченко, – я имел в виду сделать это, но бывший начальник отдела Курников посмотрел на мою инициативу неодобрительно.
– Откуда это видно? – спросил Кочергин.
– К сожалению, письменного распоряжения не было. .
Кочергин пристально, даже очень пристально посмотрел на Чередниченко и недовольно произнес:
– Никогда не пытайтесь валить вину с себя на тех, кого нет и кто не может опровергнуть ваши слова. Это очень плохая привычка.
Меня никогда не радовали чужие неприятности, а вот, тут душа моя возликовала. Чередниченко, безусловно, врал. Курникову он не докладывал. И Кочергин понял это.
Уже в коридоре ко мне подошел Чередниченко и произнес с иронией:
– Новая метла по-новому метет.
– Дурак! – коротко бросил я.
– Что ты сказал? – покраснел Чередниченко.
– Если понравилось, могу повторить, – ответил я. – Но мне кажется, что ты расслышал.
Чередниченко чертыхнулся и пошел к себе.
Несколько слов о Безродном. У нас в управлении две группы по изучению иностранных языков. С начинающими занимаются два приватных преподавателя, а с теми, кто совершенствует знания, Дим-Димыч. Он прекрасно владеет немецким языком. Да и не только немецким. Дим-
Димыча можно считать полиглотом. Он отлично знает румынский, свободно объясняется и бегло читает пофранцузски, неплохо знает чешский и польский.
На сегодняшнее занятие Безродный не явился. Я, как староста группы и замещающий Дим-Димыча в его отсутствие, решил выяснить причину.
– Почему тебя не было сегодня, Геннадий? – спросил я.
– Дела, дорогой мой. Зашился окончательно.
– Работы у всех хватает. А запустишь – труднее будет.
– А я вообще думаю бросить...
– То есть как это?.
– Да так, не до языков сейчас, друг мой. Да и туговато он идет у меня.
Это была правда. Геннадий не проявлял способностей в изучении языка. Он плохо читал по-немецки, еще хуже писал, а говорить не мог. Он не успевал закреплять знания, терял их. Дим-Димыч до последнего времени прилагал прямо-таки героические усилия, чтобы держать Безродного хотя бы на одном уровне. Дим-Димыч и я, да и другие ребята регулярно читали немецкую литературу, ежедневно разговаривали по-немецки друг с другом, слушали немецкие радиопередачи, короче говоря, систематически тренировали язык, а Геннадий ограничивался лишь посещением занятий. И вот решил вообще бросить учебу.
Я не стал его переубеждать, лишь сказал, что останавливаться на полпути плохо. Он ничего не ответил, а когда я собрался покинуть его кабинет, неожиданно остановил меня:
– Минутку, товарищ Трапезников. Хотите работать в моем отделе?
– Это как понимать? – удивился я.
– А так: если согласитесь, я заберу вас к себе и дам второе отделение.
Слова «в моем», «заберу», «к себе», «дам» неприятно резанули слух.
Я ответил:
– Очень неумно заставлять барана выбирать себе мясника.
– Острить пытаетесь? С Брагина пример берете? –
усмехнулся Безродный.
12 января 1939 г.
(четверг)
Позавчера вернулся из командировки Дим-Димыч. Он приехал ночным поездом и тотчас же позвонил мне. В