– Не годится, – возразил Демьян. – Он вас может знать как работника управы и, естественно, насторожится. Костя тоже не подходит. Полицай. Тут надо такого...
– А если Клеща? – сказал я.
Демьян подумал и согласился.
– Тщательно проинструктируйте его, – предупредил
Демьян. – Пусть скажет Колючему, что вновь решено включить его в работу по связи с Угрюмым. И ничего больше. Если Колючий остался таким же, каким мы его знали, он сам все расскажет.
Вечером я дал задание Трофиму Герасимовичу. Рано утром он отправился к Колючему по пути на бойню, а в обеденный перерыв сообщил результаты.
Демьян был прав. Колючий обрадовался возобновлению с ним связи и сам рассказал, что накануне виделся с
Угрюмым. Тот назначил на завтра встречу, которая что-то не по душе Колючему. Почему не по душе? А вот почему.
При чем здесь кладбище? Раньше они встречались в кабинете Угрюмого, два раза у него на дому. Это было до получения записки. А тут вдруг кладбище. Но пойти придется. Встретиться условились в левом крайнем углу кладбища, у могилы купца Шехворостова. Вчера Колючий проверил: могила такая есть.
Все это я передал Демьяну. Тот покачал головой:
– Круг сужается. Надо брать Угрюмого сегодня же.
Такого удобного случая мы едва ли дождемся.
К операции решили привлечь, кроме меня, Костю, Клеща и Вьюна с двумя его хлопцами. Колючего же предупредили через Трофима Герасимовича, чтобы на свидание не ходил. Таков приказ подполья.
Солнце сегодня должно было зайти в двадцать один час девятнадцать минут, а луна – в час тринадцать. Когда я шел по улице Щорса, солнце скрылось за горизонтом, догорала заря, а бледный лунный диск уже плавал в небе.
Вся передняя сторона кладбища была открыта. Раньше здесь стояла красивая, высокая, литая из чугуна решетка с узорами, осыпанная крестами и головами ангелов. Немцы еще в прошлом году сняли решетку целиком и увезли. Теперь оградой служили густые кусты колючей акации.
Остальные же три стороны кладбища ограждала прочная, сложенная навеки кирпичная стена.
У ворот, вернее, там, где раньше были ворота, меня поджидал Костя, одетый, как обычно, в полицейскую форму.
– Ну как? – спросил я.
– В ажуре. Тишь, гладь и божья благодать. Пошли.
– Нет, подождем еще одного.
По моим следам топал Трофим Герасимович. Увидев полицая, он остановился и, кажется, хотел быстренько улепетнуть, но я опередил его:
– Давай сюда, свои. Знакомься!
Трофим Герасимович и Костя молча пожали друг другу руки, и лишь после этого мой хозяин покрутил головой и сказал всего одно слово: «Здорово!»
Мы тронулись.
Окутанные сумраком и испещренные лунным светом кладбищенские дорожки разбегались во все стороны. Костя выбрал самую узенькую и повел нас по ней.
Все здесь одичало и заросло зеленью сумасшедшей силы. Было тихо, прохладно, пахло гнилью. Нигде не бывает так печально и жутко, как на кладбище ночью.
Через пять-шесть минут мы оказались у цели – на небольшой полянке, окруженной вековыми кленами и кустами жасмина. Он цвел, и его одуряющий запах кружил голову.
Полянка имела шагов двадцать в диаметре. Точно посередине ее, придавленный трехметровым слоем земли, а поверх нее грубо отесанной глыбой гранита, покоился прах купца второй гильдии Аверьяна Арсеньевича Шехворостова. На гладкой стороне гранита легко можно было разобрать три слова: «Вот и все».
Костя предупредил меня, что Вьюн, то есть Хасан Шерафутдинов, и его хлопцы будут наблюдать за Угрюмым от начала и до конца и появятся лишь в том случае, если
Костя подаст команду.
В нашем распоряжении еще имелось время. Мы облюбовали места для засады – в кустах жасмина, за стволами кленов, закурили и стали болтать о всякой всячине. Разговор сам по себе перескочил на Угрюмого.
– И такой гад, – сказал Трофим Герасимович, – был младенцем и сосал грудь матери. Скажи пожалуйста! Но здоровяк. Видать, на хороших харчах сидит. Справный мужик. С таким гляди в оба, спуску не даст.
– Посмотрим, что он скажет, – проговорил Костя.
– А куда ему деваться? Уж больно сильно наследил, –
заметил Трофим Герасимович.
На меня нашло какое-то возбужденно-веселое, игривое настроение. Я верил в успех затеянного предприятия. Мне всегда нравились такие столкновения лоб в лоб. Я рассказал несколько анекдотов, рассмешил своих друзей. Хотел рассказать давнюю историю о том, как однажды, сидя в засаде, заснул. Но тут закуковала кукушка: «ку-ку, ку-ку».
Четыре раза. Перерыв. Опять четыре раза, опять перерыв и еще четыре. Вьюн подавал условный сигнал.
– Гаси цигарки! – предупредил Костя.
Мы затоптали окурки и разошлись по своим местам.
Угрюмый появился минуты через три после сигнала.
Он шел неторопливой походкой. Выйдя на поляну, поднес к глазам часы и, замурлыкав себе под нос какую-то песенку, стал прохаживаться вокруг могилы.
Я раздвинул кусты и почти без шума вышел на поляну.
Но Угрюмый обладал отличным слухом. Он мгновенно обернулся, скрестил руки на груди, но не произнес ни слова.
– Добрый вечер, – сказал я.
– Кому добрый, а кому и нет, – не особенно дружелюбно ответил Угрюмый, всматриваясь в мое лицо.
– Вы Лизунов?
– Вполне возможно. Разубеждать не собираюсь. – В
его голосе мне почудился сдерживаемый смех.
– Что вы здесь собираетесь делать?
– А вам зачем знать?
– Простое любопытство.
– Удивительно, я тоже любопытен: как, например, вы сюда попали?
– Заглянул на вас посмотреть.
– Вот оно что, – протянул Угрюмый с уже нескрываемой усмешкой. – А я пришел проведать могилу бабушки.
Он, подлец, балагурил. Балагурил с жестким спокойствием, не ведая того, что его ожидает.
У меня тоже не было оснований нервничать, и я отвечал ему в тон:
– Серьезно? Вы так любили свою бабушку?
– Представьте! У меня это в крови. Я воспитан на любви к покойникам. Как ночь – меня тянет к ним.
– Приятно встретить человека, так дорожащего родственниками.
Я стоял, глубоко засунув руки в карманы. Это было мое преимущество. Руки
Угрюмого лежали на груди.
Когда он сделал движение, я быстро предупредил его:
– Руки держите так! В
карманы не надо. Мне кажется, что вы хотели что-то вынуть?
– Вполне согласен, что вам так кажется. Я могу вас послушаться, могу и нет. Но вы меня заинтриговали.
Он говорил спокойно, с легкой усмешечкой. И это была не бравада, я сразу понял. Это было нажитое годами, вытренированное и хлад-
нокровное бесстрашие.
– Ну ладно, хватит, –
сказал я. – Приступим к делу. Почему вы не пришли на явку?
– Вы что мелете? Какую явку?
– Не валяйте дурака,
Угрюмый, – ответил я и назвал пароль.
– А память вам не изменяет? – продолжал он в том же духе.
– Нет, не изменяет.
– Ну ладно, – согласился он. – Вы, что ли, хотели меня видеть?
– Нет. Мы пойдем сейчас к тому, кто хочет вас видеть.
Нас разделяли два шага. Не больше. Эта гарантийная дистанция, как я предполагал, давала мне возможность в любую секунду выхватить из кармана пистолет. Его рукоятку я держал в руке. Но одно дело предполагать...
– Я к вашим услугам, – ответил он вполне серьезно.
Я хотел было позвать Трофима Герасимовича и Костю, но не успел. Все это заняло мгновение. Угрюмый сделал выпад, и я едва успел отскочить в сторону. Его приличный кулак, нацеленный мне в подбородок, пришелся в плечо.
Удар был вполне достаточен для того, чтобы я обернулся вокруг собственной оси и оказался на земле возле кустов жасмина. Угрюмый крякнул, видимо, от удовольствия и, игнорируя человеческую заповедь, гласящую, что лежачего не бьют, ринулся на меня. Но тут выскочил Трофим Герасимович, который тоже никогда не жаловался на слабое здоровье, и через секунду Угрюмый оказался возле меня.
Я быстро навалился на него всем телом и вцепился ему в горло. Трофим Герасимович поймал руки Угрюмого, а подоспевший Костя прижал к земле его ноги. Мы все страшно сопели, пыхтели. Угрюмый напрягал силы, дергался, рычал, точно цепной пес, его бешеные глаза готовы были выскочить из орбит.
– Цыц! Замри! – прикрикнул на него Трофим Герасимович. – Или хочешь изобразить из себя покойника? У нас недолго. Живо схлопочем тебе командировку на тот свет.
Я почувствовал, как мускулы Угрюмого ослабли, и отпустил его глотку. Трофим Герасимович и Костя скрутили ему руки и связали их куском прихваченной веревки. Мы подняли Угрюмого и поставили на ноги.
– А теперь разрешите ваши карманчики, – весело проговорил Костя и извлек из каждого кармана по пистолету
– «маузер» и «вальтер». – Ого, вы, оказывается, вооружены не так уж плохо, товарищ подпольщик.
Угрюмый только сейчас, видно, разобрался, что один из нас – полицейский. Мозг его сделал скорый, но неправильный вывод:
– Я... думаю, – начал он, пытаясь преодолеть одышку,
– вы. . немного поторопились. Уверен, завтра вы почувствуете себя не в своей. . тарелке и пожалеете.
– Мы понаблюдаем, как вы себя будете чувствовать завтра, – заметил Костя.
Мы отряхнули с себя пыль, Трофим Герасимович проделал это над Угрюмым. Я отдал команду:
– А теперь потихоньку-полегоньку – вперед.
Первым зашагал Костя, за ним Угрюмый, а потом я и
Трофим Герасимович.
При выходе с кладбища я остановил движение, чтобы просмотреть улицу, и предупредил Угрюмого:
– Только без фокусов. Тут совсем близко. И молчок!
Если издадите звук, он будет вашим последним звуком.
– Ерунда, – ответил пришедший в себя Угрюмый. – Я
еще много издам звуков. Я еще поживу.
Мы буквально ошалели от такой наглой самоуверенности.
– Ладно, хватит болтать, пошли.
– Минутку, – возразил Угрюмый. – Ослабьте немного веревку.
Я отрицательно покачал головой. Костя усмехнулся:
– Идущий на виселицу не должен обижаться, что веревка колется.
Угрюмый подумал немного и ответил:
– До виселицы далеко еще, молодой человек.