– А что тебе мешало выпить вчера?
Она сощурила свои зеленые продолговатые глаза и, помешивая ложкой кофе, сказала:
– Клади больше сахара!
– Не люблю сладкое.
– Тебе это нужно.
– Мне? Зачем?
Она ответила на мой первый вопрос:
– Вчера мешал Килиан, а до этого Шуман. Доктор редкий пакостник. Он говорит, что бросит из-за меня жену.
Ты видел мой снимок? В спальне.. Он бесцеремонно забрал его, чтобы увеличить и оставить себе на память.
– А откуда взялся полковник?
– Из Берлина. Он хуже Шумана. И опаснее. Этот может мстить. Он пытался убедить меня, что теперь я нуждаюсь в защите, и что этой защитой может быть только он.
Я ему просто сказала: «Разводитесь с женой, я выйду за вас».
У меня захватило дух:
– Ты так сказала?
– Ну да. Я же знаю, что он никогда не разойдется.
– А почему он оказался в Берлине?
– Тебе интересно?
– Хм... Как тебе сказать... Я спокоен, когда он дальше от тебя.
Гизела понимающе кивнула и рассказала, что полковника Килиана вызывали в ставку Гитлера. Килиан получил повышение и убыл в распоряжение генерала Моделя.
Полковник очень быстро продвигается по служебной лестнице.
– Он сказал мне, – продолжала Гизела, – что в самом скором времени станет генералом. Сейчас же после начала наступления.
– Какого наступления? – неожиданно вырвалось у меня.
– Ты любопытен, как женщина. Это же военная тайна.
Ты хочешь, чтобы я попала под суд?
– Боже упаси!
Гизела рассмеялась:
– Тебе интересно все: и то, о чем я рассказываю, и то, о чем умалчиваю. Но я скажу.. Уверена, что ты не подведешь меня. Если верить Килиану, то в ближайшее время наступление начнут две армейские группы – «Центр» и
«Юг».
«Значит, мы не ошиблись, – заметил я про себя. – Бесспорно, концентрация сил происходит в районе Орла и
Белгорода. Так мы и сообщаем Большой земле».
Закончив ужин, мы сели на диван. Гизела подобрала под себя ноги. Я спросил ее:
– Тебе хорошо со мной?
– Очень. Ты согрел мою душу.
– Ей было холодно?
– Ты не веришь?
– Верю. Но были же у тебя когда-нибудь радости?
Гизела не сразу ответила. Она долго смотрела в одну точку задумчивым взором. Мне почему-то показалось, что она не хочет говорить на затронутую тему. Но я ошибался.
Она заговорила:
– Детские радости я не беру в счет. Их было много. Я
росла счастливой. . А когда стала взрослой, самой большой радостью было возвращение отца. А смерть его и вслед за ним – моего сына выбили меня из колеи. Мне было трудно. Трудно и очень тяжко. Хотелось умереть, но я делала все, чтобы жить. Я нужна была матери, сестрам. . А
теперь стала опять сильной. . И здесь я ради них. Отсюда можно помогать, да и почета больше. Все-таки фронт.
– Ты ответишь на мой вопрос откровенно? – спросил я.
Она утвердительно кивнула головой.
– Когда я тебе понравился?
– На новогоднем вечере. Впрочем, не скажу, чтобы ты понравился. Просто произвел впечатление. Назвать тебя красавцем нельзя, да ты в это и не поверишь. Ты обычный.
Я имею в виду, конечно, лицо. Но настоящий разведчик и не должен иметь ярко выраженной внешности, как, допустим, борец, или гиревик, или актер.
Меня обдало холодом. Быть может, мне показалось?
Что она сказала?
Гизела не дала мне опомниться и с милой, по-детски невинной улыбкой спросила:
– Ты молчишь?! Ты потрясен?!
Я и в самом деле был потрясен. Я не знал, что ответить. Если бы это сказал кто-то другой, но не Гизела! Потребовалась долгая пауза, прежде чем я ответил:
– Настоящий разведчик? Почему ты пришла к такому странному выводу?
– А ты предпочел бы имя предателя своей Родины, пособника Гильдмайстера или платного агента Земельбауэра? – смело ответила Гизела.
Я едва не смешался.
– Но я ни то, ни другое. Почему тебе...
Гизела решительно покачала головой:
– Или то, или другое. Иначе быть не может.
Я хотел возразить, но она закрыла мне рот своей теплой рукой и потребовала:
– Замолчи! Ты можешь помолчать?
Я кивнул с очень глупым, вероятно, видом. Но возможно, и лучше помолчать и выслушать. Она, кажется, хочет сказать еще что-то. Пусть говорит. Не надо волноваться и выдавать себя. Это же Гизела! Близкий, почти родной мне человек.
Она сняла руку с моих губ и, глядя мне прямо в глаза, заговорила. Заговорила взволнованно, горячо:
– Если бы ты оказался не тем, за кого я тебя принимаю, мы никогда – ты понимаешь? – никогда не сидели бы вот так. Я презираю всех твоих земляков, которые хотя бы молчанием своим поддерживают фашистов. Да, ты произвел на меня впечатление. Это правда. Но окажись ты тем,
за кого себя выдаешь, – та новогодняя встреча была бы нашей первой и последней встречей. Но я убедилась в другом... У тебя есть сигарета?
Я вынул сигарету, мы закурили. Я хотел воспользоваться паузой и спросить, в чем другом она убедилась, но
Гизела с упреком в голосе произнесла:
– Ты же сказал, что помолчишь.
Она неумело раскурила сигарету, смела крошки табака с губ и заговорила вновь:
– Да, я убедилась в другом. Не сразу, конечно. Ты совсем недавно поведал мне историю своей жизни. Отличная история. Но в ней есть существенный дефект: в нее нельзя поверить. Сейчас нельзя поверить. Началось все с пожара. Когда раздались выстрелы, я вышла на крыльцо и услышала крики, топот. Было очень темно, но потом вспыхнула ракета, и я увидела двух бегущих. Я вошла в коридор и прижала дверь спиной. Я поняла, что те двое в смертельной опасности и им надо помочь. Мне хотелось позвать их, но они сами вскочили на крыльцо. Я слышала их дыхание, слышала, как они говорили, хотя и не понимала ни слова. Затем узнала тебя. Ты держал в руке гранату. В чем дело, думаю, почему граната у переводчика управы? И еще спросила себя: «Что заставило переводчика управы, человека, пользующегося расположением гестапо, и его приятеля полицейского убегать от тех, кому они преданно служат? В самом деле: что? Стоило им показать документы, и недоразумение устранилось бы». А на другой день я узнала, что двоих заметили в то время, когда пожар только начался. Они убегали в сторону нашего квартала. Это один факт. Я была несказанно рада, что пришла к такому выводу. Но этого мне показалось мало. Я
решила проверить себя и тебя. Ты не обижайся.. Я позвала тебя и в книгу Ремарка положила письмо полковника
Килиана. Конечно, запомнила, как положила. Когда ты ушел, я убедилась, что письмо разворачивали, а значит, и читали. Потом ты знаешь, что случилось. Десант встретили, хотя он опустился в очень глухом месте. Дальше.. Зажги мне сигарету. Спасибо. Слушай дальше.. Однажды ты подошел ко мне, когда я прохаживалась у почты. Со мной поздоровался один неприятный субъект. Я сказала тебе, что это платный агент Земельбауэра. Этого было довольно. Вскоре его уничтожили. Я проверила это без труда.
Ведь он портной. И когда недели две спустя после встречи с тобой я выразила желание переделать шинель, Земельбауэр ответил, что поздно. Портной найден мертвым около своего же дома. Я ликовала. Я была рада, что рассказала тебе историю Иванова-Шайновича. Я гордилась тобой.
А тут налет вашей авиации. Если бы ты мог знать, какой ты был в тот вечер! Ты звал меня к себе. . Хорошо! Но почему позже ни разу не повторил приглашения? Плохо!
Нельзя быть таким непоследовательным. Я поняла одно: ты знал о предстоящем налете и опасался за мою жизнь.
Ты страшно волновался. А я.. я готова была тебя расцеловать. В ту ночь ты впервые поцеловал меня. Если бы ты не сделал этого, то сделала бы я. Ну, а затем эта твоя просьба узнать о судьбе Булочкина. Ты пришел на другой день после его допроса, и я увидела то, что не успел заметить еще ты сам: вот эту прядь седых волос. Седые волосы без причины за одни сутки не появляются. Я сообразила, что ты не безразличен к Булочкину. Это главное. А сколько мелочей. . Все, что для любого другого не имело абсолютно никакого значения, для тебя было важно. Редко встречаются люди, настолько безразличные к своим делам, службе, своему прошлому, как ты. Твои мысли заняты. Я знаю, что тебе трудно отвечать мне. Не надо! Я ничего не хочу.
Я требую одного: чтобы ты оставался таким, какой ты есть. И если станешь отрицать все, я не поверю, но и не стану осуждать. И еще я требую: береги себя! Хорошего человека смерть всегда ищет. Так говорил отец. Ну, а если тебе или мне когда-нибудь будет очень плохо, трудно.. У
меня есть средство.
– Какое? – спросил я, готовый к новому сюрпризу.
– После.. завтра.
– Но я могу не дожить до завтрашнего дня.
– Тогда сейчас. – Положив потухшую сигарету в пепельницу, Гизела прошла в другую комнату. Вернулась она с маленькой квадратной коробочкой, где когда-то, видимо, хранилось кольцо. Раскрыла – и я увидел небольшой комочек темно-коричневого цвета, напоминающий опий.
Мне захотелось пощупать его, как всякому русскому, но
Гизела быстро закрыла коробочку.
– Нельзя! Это яд. Кураре. Самый сильный. Действует быстро и безболезненно. Достаточно укола булавкой. Одного укола – и конец. Чудесно, правда?
– Не нахожу ничего чудесного. Откуда он у тебя?
– Яд привез мужу его дядя с берегов Амазонки. – Она вскинула руки мне на плечи, пылко расцеловала меня и сказала: – А теперь иди! Скоро двенадцать.
Я смотрел на Гизелу, и, наверное, в глазах моих была такая молчаливая мольба, что она, встряхнув волосами, просто сказала:
– Оставайся.
28. Угрюмому везет!
На рассвете, когда я вернулся домой, Трофим Герасимович сказал мне, что вчера вечером за мной приходил
Костя. Его присылал Демьян.
– Что ты сказал ему? – спросил я.
– Как ты наказывал, так и сказал.
– Значит, они знают, где я был?
– Ну да.
– Правильно!
Никодимовна разогрела и подала мне что-то отдаленно напоминающее гуляш. Поскольку Трофим Герасимович продолжал смело разнообразить домашнюю кухню бычьими хвостами, конскими копытами и всякое летающей дрянью, я так и не разобрал, что съел.