Это был типичный, обнесенный стеной, китайский город с бесконечными рядами лавок, украшенными рекламными надписями на красной бумаге и толпами людей в черных одеждах. Лавки были заполнены всевозможными китайскими и даже европейскими товарами, доставляемыми в Урумчи караванами верблюдов, проделывающих долгий путь в течение шести месяцев по монгольской пустыне Гоби. Среди лавчонок выделялись похоронные бюро с выставленными вдоль улицы огромными деревянными гробами, выкрашенными в красный цвет. Каждый респектабельный китаец должен быть похоронен в своей родной провинции, и эти огромные саркофаги служили для транспортировки тел умерших торговцев и других членов китайской колонии в отдаленные уголки Китая.
Господин Кавальери оказался приятным человеком, известным тем, что оказывал помощь многим американским и европейским путешественникам. Прослышав о наших затруднениях в Хотане, он рекомендовал нам персонально решить все вопросы с генерал-губернатором, чтобы навсегда исключить возможность дальнейших осложнений. Мы рассказали ему о трудностях, которые испытывали на всем протяжении нашей научной и художественной деятельности, и что местные власти не в состоянии отличить живопись от картографии. Господин Кавальери рассказал о моем старом друге господине Аллене Присте, который гостил у него в течение нескольких недель, а затем из Синьцзяна отправился в Сибирь и Китай. Он упорно советовал нам идти в Пекин через Чугучак и Сибирь, так как считал, что для иностранцев это единственный безопасный путь. На границе Кансу происходили волнения, и на дороге были вероятны нападения со стороны многочисленных банд разбойников и дезертиров, сбежавших из армий, дислоцированных вдоль дорог.
Господин Кавальери послал записку личному секретарю генерал-губернатора Чу Та-хеню с просьбой немедленно приехать, и тот сразу же прибыл. Чу оказался приятным молодым человеком, хорошо владевшим русским и немного английским.
Мы сразу приобрели в его лице верного друга, который старался помочь нам во время всего пребывания в Урумчи и всегда с удовольствием сопровождал нас на официальных визитах и переговорах. Мы рассказали ему подробно о наших злоключениях в Хотане и Карашаре, после чего он, всплеснув руками, сказал, что будет трудно убедить генерал-губернатора начать расследование. Весьма вероятно, что местные власти превысили свои полномочия, но это обычное явление для администрации Синьцзяна. Господин Чу сказал нам, что генерал-губернатор очень обеспокоен притеснениями экспедиции в его провинции и намерен встретиться с нами лично.
Распрощавшись с господином Кавальери, мы отправились вместе с Чу Та-хенем к генерал-губернатору и Фэн Яо-ханю, занимавшему должность верховного представителя по иностранным делам в местном правительстве Синьцзяна.
Резиденция губернатора состояла из нескольких изолированных построек и огороженных дворов. Ворота тщательно охранялись хорошо вооруженными патрульными. Около одних ворот мы увидели груду солдатских фуражек, приготовленных для раздачи рекрутам. В другом месте — выстроившуюся пехотную полуроту с многочисленными знаменами и несколькими трубачами. Отряд готовился выступить в Син-син-ся. Губернаторский ямень показался нам очень ветхим: стекла во многих окнах первого этажа были выбиты, их заменяла грязная бумага и тряпки. Зато во дворах слонялось множество слуг, а вход в ямень охранялся грозными телохранителями, вооруженными маузерами и саблями.
Генерал-губернатор принял нас в своем небольшом кабинете, где находились письменный стол и огромное количество китайских книг в синих матерчатых переплетах. Ян Цен-синь, генерал-губернатор Синьцзяна, встал, чтобы поприветствовать нас и предложил усаживаться поближе к столу. Это был человек примерно шестидесяти пяти лет, крепкого телосложения, с длинной седой бородой. На нем был одет очень простой серый халат и обычная черная тюбетейка. Говорил губернатор медленно и тихо, но иногда, чтобы подчеркнуть важность сказанного, внезапно резко повышал голос. Более пятнадцати лет правил Ян Цен-синь обширным владением. Утвердившись на этом посту после китайской революции 1911 г., он продержался в должности генерал-губернатора довольно долго. Методы его правления отличались решительностью и суровостью, и противники не осмеливались открыто выступать против него. В 1916 г. во время опасных выступлений киргизов на Кашгарской границе он показал себя как сильный правитель, приняв решение уничтожить врага. Во время трудного периода 1919–1923 гг., когда русские красные и белые отряды переходили границу Синьцзяна и война перемещалась в Китайский Туркестан, он снова сумел удержать свое положение и избежать опасности. Основная цель политики Яна состояла в том, чтобы сделать Синьцзян независимым от чьего бы то ни было влияния, как европейского, так и китайского. Поддерживая внешне дружественные и лояльные отношения с пекинским правительством и регулярно высылая налоги, он, тем не менее, не терпел никакого вмешательства центральной власти в дела провинции.
Границы Синьцзяна были фактически закрыты: ко всем приезжим, даже к китайцам из самого Китая, относились с большим подозрением, часто арестовывали их и депортировали. Особенно не любил генерал-губернатор китайцев, которые, получив образование в заграничных университетах, пропагандировали современные идеи в Китае. Будучи консерватором, Ян не мог представить себе Китай живущим по-современному. Он считал провинцию своим личным владением, его администрация была настроена реакционно и по своим деловым качествам не уступала даже старой бюрократии времен империи. Во время его правления Синьцзян пережил период так называемого мнимого экономического расцвета. Но в действительности, политика полной изоляции постепенно удушала провинцию, и это становилось все очевиднее. Запрещая открытие фабрик и заводов, Ян стремился не допустить образования пролетариата в Синьцзяне и изменений в социальной структуре провинции. В своей решимости держать Синьцзян в изоляции этот правитель дошел до того, что не позволял даже строить хорошие дороги и использовать автомобили и самолеты для связи с внешним миром.
Радиостанции в Урумчи и Кашгаре и телеграфная линия, связывавшая Синьцзян с Китаем, находились под контролем генерал-губернатора, частным лицам почти не разрешалось пользоваться радиоприемниками. Несколько лет тому назад Русско-Азиатский банк организовал автомобильные перевозки пассажиров и грузов между Китаем и Синьцзяном. Китайские власти выразили свое одобрение этому новшеству, и несколько автомобилей было послано в Монголию с целью проложить дорогу через пустыню Гоби. Генерал-губернатор Синьцзяна быстро наложил вето на это новое дело, и единственному автомобилю марки «Паккард», проникшему в Синьцзян, было запрещено ездить по улицам города. Автомобиль был продан банком господину Кавальери, который добился разрешения пользоваться им только в пределах Урумчи.
Запрещалось издание газет и журналов, иностранная пресса и переписка подвергались предварительной цензуре. Очень часто газеты и журналы конфисковывались. Такими крутыми мерами создавалась видимость спокойной жизни в провинции.
Правитель Ян прославился расправами над своими врагами. В Урумчи мы наслушались немало разных рассказов об обедах, которые заканчивались кровопролитием. Уже много лет в народе и среди чиновников назревало скрытое недовольство режимом. В 1924 г. по приказу генерал-губернатора был схвачен и казнен титай Кашгара генерал Ма — двоюродный брат знаменитого Ма Чи, пограничного комиссара и наместника Синина, правившего на китайско-тибетской границе с 1915 г… Во время нашего пребывания в Урумчи ходили слухи, что генерал Ма собирается идти на Синьцзян. Правитель Ян был вынужден мобилизовать войска и укрепить границу от Синьцзяна до Кансу. Трудно сказать, насколько серьезными были эти военные приготовления. Приезжавшие из Кансу рассказывали, что войска в Син-син-ся ужасно бедствуют, нуждаясь практически во всем, и масса солдат дезертирует в близлежащие горы, сея панику среди населения.
Кроме того, губернатора Яна называли человеком большого литературного дарования. Он был автором мемуаров и многочисленных административных указов, изданных в трех солидных томах, копии с которых были отправлены совсем недавно в Британский музей.
Два года спустя мы узнали, что господство Ян Цен-синя трагически закончилось 7 июля 1928 г. Престарелого генерал-губернатора застрелил телохранитель Фэна Яо-ханя, верховного представителя по иностранным делам. По сообщениям из Китая, это случилось во время церемонии вручения ежегодных премий в административной школе. Возможно, что Ян стал жертвой тщательно подготовленного заговора.
Сразу же после покушения Пекин назначил Фэна генерал-губернатором Синьцзяна, но судьба обернулась против него. Прибыв во дворец генерал-губернатора для исполнения своих высоких обязанностей, он был схвачен и брошен в тюрьму личным секретарем покойного правителя. Дочь Фэна тоже заточили в тюрьму, и большинство его приверженцев казнили. Спустя несколько дней после ареста, Фэн Яо-ханя и его дочь приговорили к линь-чи, т. е. к казни, посредством рассечения заживо на 10000 кусков, причем отца заставили наблюдать муки дочери. Власть перешла в руки временного совета сановников и оставалась у них до тех пор, пока новый генерал-губернатор Синьцзяна был назначен националистическим правительством Нанкина.
Мы долго беседовали с генерал-губернатором Ян Цен-синем, который возложил всю вину за наше притеснение на местных чиновников Хотана. Он заявил, что таоинь Хотана Ма Шао-ву совершенно никому не подчиняется, и образно сравнил Хотан с разбойничьим гнездом. По его словам, карашарские торгуты, известные бандиты, поэтому не удивительно, что у нас возникло там столько проблем. Когда же мы высказали предположение, что главным виновником инцидента в Карашаре был член городского совета, правитель Ян очень удивился и покачал головой. Его Превосходительство заверил нас, что здесь, в Урумчи, мы можем делать все, что нам захочется.
Мы попросили губернатора отдать распоряжение чиновникам о возвращении нашего оружия, и его превосходительство воскликнул: «Какой позор! Конечно же, оно будет вам возвращено! Вы, иностранцы — великие люди и должны прощать нас, маленьких людишек». Мы рассказали Яну о своих планах на будущее, и он сильно засомневался, удастся ли нам продолжить путешествие в Кансу. По его мнению, в Пекин можно было попасть только через Сибирь. Создавалось впечатление, что нас снова пытались заставить сменить маршрут.