ом через Гоби в нескольких сотнях миль северо-восточнее Аньси. Все шло хорошо, и они надеялись пройти благополучно. Внезапно из-за соседних холмов появилась группа всадников. В течение нескольких минут все было кончено. Разбойники подлетали на своих быстрых лошадях, убивали погонщиков верблюдов и угоняли животных. Глава каравана, богатый тибетский торговец, погиб одним из первых при защите своего имущества. Некоторые из монгольских погонщиков оборонялись, но были захвачены разбойниками. Несколько месяцев они работали на Джа ламу: собирали топливо и изготавливали кирпичи для его больших строительных проектов. Многие из них, не привыкшие к тяжелому труду, заболевали и умирали. Другие замышляли побег. Наш собеседник нанес удар одному из охранников и сбежал с его винтовкой. Местность была ему хорошо известна, и он без труда скрылся. Такие истории рассказывают о Джа ламе и тюремной жизни в его лагере.
В сентябре 1922 г. в Урге был раскрыт мощный политический заговор, и ряд влиятельных лиц, включая нескольких прежних министров, были арестованы. Официальное монгольское коммюнике заявляло, что все эти лица имели секретные переговоры с Джа ламой с целью впустить китайские отряды.
После очередного нанесения поражения отрядам барона Унгерна, монголы решили покончить с Джа ламой и его бандами, чтобы установить мир на юго-западной границе. Русско-монгольский отряд обыскал Гоби и даже прошел до самого Нань Шаня, к северу от Коко-нора. В начале 1923 г. правительство Урги послало несколько эскадронов кавалерии под командой Балден Дордже (дПал-лден рДо-рдже), знаменитого монгольского военоначальника, проследить за продвижением Джа ламы. Отряды ожидали встретиться с сильным сопротивлением и продвигались осторожно, имея приказ не встревожить вражеские посты. Балден Дордже решил взять крепость хитростью, а не штурмом. Остановившись, его отряды расположились лагерем приблизительно в двух днях пути от крепости Джа ламы, Балдан Дордже с одним из солдат поехали в лагерь. Они притворились паломниками и попросили позволения подарить церемониальный шарф Джа ламе. По некоторым причинам им это позволили и провели их в монгольскую палатку, разбитую во внутреннем дворе замка. Балдан Дордже приблизился к ламе с церемониальным шарфом и застрелил его из пистолета, спрятанного под хатыком. Джа лама был убит на месте. Его последователи не могли даже оказать сопротивление, поскольку Джа лама, как и другие азиатские вожди, хранил все оружие и боеприпасы в своей палатке и выдавал их только тогда, когда было необходимо. Так как палатка с арсеналом была захвачена Балданом Дордже и его спутником, пораженные паникой последователи не имели иного выбора, как только подчиниться или рассеяться.
Отряды заняли крепость без единого выстрела и сожгли ее, руины замка безмолвно несут следы огня. Некоторые из последователей Джа ламы были казнены, другие — признали власть правительства Урги. Вся собственность Джа ламы, его оружие и боеприпасы были реквизированы монгольскими отрядами. Около 2000 овец были распределены среди невольников Джа ламы, которые жили в крайней бедности.
Голова Джа ламы была отрублена и перевезена на копье в Улясутай, где ее показывали народу на базарной площади. Из-за белых волос отрубленную голову стали называть Цаган Тологой, или «Белая голова», и большая толпа людей собиралась ежедневно поглядеть на нее. Впоследствии ее перевезли в Ургу в большой бутыли с формалином — страшные останки внушающего страх предводителя. Некоторое время она переходила из рук в руки и, наконец, исчезла — никто не знает как и куда.
Было трудно распознать в подвергшемся атмосферным влияниям черном остове голову этого сильного монгола. У него было широкое лицо с выступающими скулами и плоским носом. Довольно темная кожа и подрезанные белые волосы — таков был облик Джа ламы во время его смерти. В Монгольском научном комитете есть портрет Джа ламы, выполненный его придворным живописцем. На портрете изображен человек средних лет, крепкого телосложения, одетый в великолепный мундир. Джа лама любил шикарно одеваться, и часто его видели в европейской униформе под монгольским мундиром, который он использовал как халат. Человек мертв, но память о нем все еще живет среди кочевников Монголии.
В нашем караване был торгут из Ецин-гола, который провел несколько лет в области Мацу Шань. Он не мог объяснить удовлетворительно причину своего длительного пребывания в этой местности, кишащей разбойниками, и некоторые из монголов в караване серьезно сомневались в нем. Он был прекрасный наездник, как все торгуты, и хороший стрелок. Эти мужественные качества необъяснимо объединялись в нем с величайшей трусостью и изменчивым характером. Однажды я услышал, как он поет песню, как мне показалось, о Джа ламе. Я попросил его повторить слова песни, но он упорно отказывался сделать это и сказал, что он не знает песен о нем. Все мои попытки заставить его спеть оказались напрасными, торгут только смеялся. Так как ему нужно было охранять караванных животных, я отпустил его. Он вскочил в седло и помчался в степь пасти стада. Внезапно донесся его голос — всадник запел туже самую песню о Джа ламе. Я слышал мелодию, но не разобрал слов. Человек отказался петь в нашем присутствии, но в открытой степи он пел песню старого грабителя о Тен-Пей Джал-дзене, воплощении Амурсана. Песня принадлежала пустыне, и петь ее чужестранцам было против закона кочевников.
XIIСРЕДИ МОНГОЛОВ ЦАЙДАМА
С этого момента началась наша более или менее оседлая лагерная жизнь в высокогорных равнинах Ших-пао-чьенга и Шараголджи. Местный старшина не мог добыть верблюдов до августа, а те, которые продавались в его лагере, были плохи, так что мы решили провести июнь и июль в долине, а в Тибет отправиться в августе. Тем временем мы смогли изучить дальнейший путь и закончить приготовления к большому переходу по горному Тибету. Мы решили приобрести для себя верховых лошадей, но покупать их нужно было только в китайских деревнях, т к. местные монгольские лошади непригодны для поездки по Тибету.
Тибетские торговцы лошадьми, ежегодно приезжающие в Синин и Кансу, покупают только китайских или сининских пони, которые, когда вырастают и становятся иноходцами, приносят им большой доход в Лхасе. Мы решили послать нашего проводника-тибетца купить лошадей, мулов и провизию в китайскую деревню Чьанг-ма.
Лагерь, разместившийся на плоскогорье, оказался непригодным по двум причинам: во-первых, во время дождей поверхность плоскогорья становится грязной, а во-вторых, во время сухого периода частые северозападные ветры задувают целые тучи лесса, проникающего в палатки и образующего внутри слой пыли. Через несколько дней после нашего приезда местный старшина пригласил меня проехать верхом по оазису, чтобы найти подходящее место для лагеря, а также посетить его стоянку. Мы ехали по болотистой дороге, и лошади часто вязли в грязи.
Ших-пао-чьенг — большой оазис, простирающийся к северу от Цагана Чулута. Эта обширная низина на каменистой равнине, вытянувшейся вдоль бесплодных гор, которые окружают равнину с юга и севера и ущельем выходят к деревне Чьанг-ма, расположившейся на западе равнины. Оазис представлял собой полосу болот, идущих вдоль берега реки, которая питается множеством родников Многочисленные монгольские поселения, или аилы, разместились на клочках твердой и сухой земли вдоль берега основного русла реки. Летом оазис покрывается прекрасной травой, растущей на солончаковых землях, пригодной для пастбищ
Берега реки и многочисленные болота — настоящий рай для водоплавающих птиц. Морские чайки (Chroicocephalus ridibundus), серые гуси (Anser anser), турпаны (Casarca casarca), разные виды уток и гагар-чомги (Columbus cristatus) и меньшие разновидности их (Columbus minor), бекасы и серые цапли населяют берега реки.
Оазисы и горные пастбища принадлежат монголам-курлукам. Местные монголы и их вожди проводят зиму и раннюю весну в оазисе Ших-пао-чьенг. В июне они перемещаются в высокогорную долину Шараголджи к югу от Кхашкарского ущелья. Старшина Мачен размещался в трех грязных войлочных юртах у реки на сухом и твердом клочке земли. Его семья была такой же грязной, как и его юрты, и еще больше усиливала впечатление неопрятности. При нашем приезде несколько мальчиков выбежали из юрты и взяли лошадей. Мы вошли в большую юрту вместе с женой хозяина. Почти все домочадцы были одеты в тяжелые шубы из овчины, закрывающие нижнюю часть тела и оставляющие открытой грудь и шею. Только на некоторых были зеленые или белые рубашки под шубой, у большинства же не было ничего. Глава семьи сел на груду овчин и пригласил меня сесть на низкий матрац. Остальные члены семьи расположились на полу. Рядом с небольшим деревянным алтарем с несколькими медными грубой работы фигурками Будды Сакьямуни, Тары и Дзон-капы, тибетского реформатора, сидел лама из Амдо в огромных китайских очках, которые закрывали почти весь лоб, и читал молитвы из книги, лежащей у него на коленях. На стол подали сыр и араки, напиток из молока.
После часового разговора мы решили вопрос с верблюдами для будущего каравана. Хозяин согласился сдать нам своих верблюдов до Нагчу — первого тибетского поселения на северном караванном пути. Он сказал мне, что получил беспокойные известия из Теиджинера в Южном Цайдаме, где вооруженные банды голоков или панагов напали на монгольские поселения в долине реки Нейджи и разграбили их. Он настаивал на том, чтобы при караване был большой вооруженный отряд. Он также сказал мне, что его князь в прошлом году получил приказ из Лхасы не разрешать европейцам проходить здесь. Этот приказ не распространялся на нас, т. к. у нас были тибетские паспорта и рекомендательные письма, кроме того нас сопровождал до Тибета чиновник, назначенный тибетским представителем в Урге.
Обсудив все вопросы, касающиеся нашего будущего путешествия в Нагчу, я поехал поискать подходящее место для лагеря. Самые лучшие места для стоянок уже были заняты монгольскими аилами. Мы нашли большую речную террасу с твердой сухой землей, на которой можно было бы разместить лагерь. На следующий день мы переезжали. Трудно было найти достаточное количество животных, чтобы перевести весь груз экспедиции. Небольшую повозку одолжили нам на день китайские крестьяне. Пришлось делать несколько рейсов, чтобы перевезти весь тяжелый багаж. Мачен прислал нам десять верблюдов, остальные были далеко в горах. Оставшийся груз перевезли на лошадях. Устроившись на новом месте, мы послали переводчика с монголом в Чьанг-ма покупать лошадей и мулов.