Вершина перевала была отмечена каменной пирамидой мендонгом, или каменной стеной, украшенной молитвенными флагами и церемониальными шарфами. Достигнув вершины, все монголы и тибетцы спешились, а ламы запели мантры. Они жгли благовонья, и их глубокие звучные голоса уносились высоко в разреженном воздухе высокогорного перевала. Спуск не был крут, и море гор и снежных пиков развернулось перед нами. Всюду, насколько можно было обозреть взглядом, возвышались одетые снегом горы. В отдалении стоял синий хребет Шанг-шунг, северное продолжение величественного Ньен-чен Тангла массива, непосредственная часть Трансгималаев, впервые нанесенная на карту великим шведским исследователем доктором Свеном Гедином. Путешественник чувствует чрезвычайное облегчение, когда видит, что ужасный перевал остался позади и огромный подъем при обозрении бесконечных горных массивов в их пышном великолепии, которые закрывают путь к священному городу Тибета и всего мира ламаизма.
На вершине перевала нам пришлось оставить одного из самых лучших коней в караване. Животное истощилось и было не в состоянии идти дальше. Через перевал ехал молодой хорпа с двумя гружеными яками, и мы доверили животное ему. Хорпа говорил на странном диалекте, и даже наши тибетцы не понимали его слов. Он носил серую шерстяную шапку, одежду пуру и тибетские высокие сапоги, сделанные из домотканой материи, подвязанные под коленями веревкой. У него была длинная тибетская сабля и магазинная винтовка европейского производства с примкнутым штыком. Он ехал на маленьком пони северотибетской породы. Его черты не были неприятны, и им в нашем караване многие заинтересовались, хотя его странный язык затруднял общение. Он возвращался с зерном в свой дом, который находился севернее Тангла.
Некоторое время мы следовали вдоль ручья, притока реки Яграчу, стекавшей с перевала в юго-западном направлении. Мы расположились лагерем на ночь после двадцативосьмимильного трудного похода. Недалеко от нашего лагеря находились многочисленные горячие источники, и место было известно под названием Чу-цен-конг, «Верхний горячий источник». Говорят, что долина реки Ягра была особенно богата горячими источниками. Потери этого дня в караване и в верховых животных были исключительно велики: три лошади, мул и верблюд. У тибетского нирва был сильный сердечный приступ, но он остался в живых. Он был доставлен в лагерь около одиннадцати часов вечера стонущим и почти без сознания. В течение предшествующих нескольких дней доктор находился около него днем и ночью. Нирва был в очень критическом состоянии и просил, чтобы ему дали китайско-тибетских лекарств, изготовленных одним из лам в караване.
На следующий день мы вышли поздно. Все были измучены переходом через перевал и тяжелой горной дорогой. Мы продолжили спуск в речную долину, которая носит местное название Чу-цен-чу, из-за горячих источников и гейзеров, находящихся по берегам. Речная долина представляла собой широкое горное ущелье с низкими круглыми холмами, поднимающимися со всех сторон. Мы пересекли хребет, известный под названием Лам-чунг. По краю долины были замечены черные палатки кочевников.
При пересечении Лам-чунг ла мы столкнулись с маленьким отрядом местной милиции, мобилизованной из жителей Хора. Отряд состоял из восьми человек, вооруженных саблями, винтовками и пиками. Их местом назначения была отдаленная река Чумар. Они рассказали нам, что правительство опасается нападения китайцев и монголов из Кансу и Цайдама, и что заставы милиции были размещены вплоть до северной окраины Чумар. Люди в отряде были весьма дикого внешнего вида. Большинство из них были без шапок, и длинные спутанные волосы развевались на ветру. Их тела были покрыты только грязными овчинными халатами. Они имели два вьючных пони, которые несли их принадлежности, одну палатку и некоторую утварь. Хорское приветствие «Або лам-нье» означает «Друг, хорошего тебе пути». Когда лицо высокого положения обращается со словами шаг-па — это означает «друг». Более вежливое выражение шаг-нье используется редко.
Мы остановились на ночь у подножья скалы на левом берегу реки Яг-ра. Место, известное своими горячими источниками, было названо Чу-цен пар-ма — «Средние горячие источники». Имеются два маршрута к Нагчу, один вдоль левого берега реки, другой вдоль правого. Нам пришлось следовать по левому берегу, так как этот путь был единственно реален для каравана тяжело груженных верблюдов. Другой маршрут использовался только ячьими караванами и был каменист и труден. Мимо нашего лагеря прошел в направлении к Нагчу караван из яков, нагруженный тюками плиточного чая. Каждый тюк содержал двенадцать плиток чая, или ча-ба, и двадцать четыре плитки чая составляли груз каждого яка.
Следующим утром мы возобновили путь по речной долине. Через примерно пять миль путь пересек низкий отрог и вышел в широкую долину, которая снова сузилась и скоро стала горным ущельем, прорезающим низкий хребет. После пятнадцатимильного легкого перехода мы разбили лагерь. Некоторые из животных были все еще утомлены после тяжелого перехода через Тангла, и нам приходилось быть с ними бережными. В лагерь зашли два молодых хорпа, вооруженные русскими винтовками образца 1899 г. Приклады винтовок были изготовлены в Нагчу. Они сообщили нам, что четырем иностранцам, которые были задержаны в Шенгди, разрешили перейти в Нагчу после двухнедельных переговоров. Они выразили сомнение относительно того, можем ли мы получить разрешение продолжить путь дальше на юг, и скоро оставили лагерь. Караванщики считали, что эти люди были шпионы, посланные верховным комиссаром Хора разведать о нашем продвижении и силе. Две хорские женщины, мать и дочь, прибыли в лагерь и дали нам немного молока яков и масла. В свою очередь они получили немного сухого туркестанского изюма. Они очень стремились узнать, видели ли мы голоков на маршруте из Синина, и жаловались, что голокские банды нападают на местных кочевников. Чтобы защитить себя, местные хорпы должны были сниматься и двигаться в отдаленные горные долины. Мы также пробовали обменять некоторые из наших монгольских лошадей на местных, цена которых была около двадцати пяти нгу-сангов за каждую. Наши запасы быстро подходили к концу, и нужно было закупить масло и цампу, чтобы добраться до Нагчу. Цена десяти кхе масла (один кхе — приблизительно пять фунтов) составляет двадцать пять нгу-сангов.
6 октября 1927 г. мы сняли лагерь очень рано, чтобы достигнуть Шенгди до полудня и иметь достаточно времени на покупку продовольствия у местных кочевников. Долина реки, которой мы следовали, расширилась, и на соседних склонах были замечены стойбища кочевников с отарами овец и стадами домашних яков. После семи миль легкого пути, мы внезапно заметили группу людей, стоящих на тропе. Они оказались милиционерами, имевшими приказ остановить нас и сообщить верховному комиссару Хора, находящемуся в Чу-на-кхе. Большинство из них были неряшливая молодежь без оружия. Вместо сабли у одного из них за поясом был рог антилопы. Старший по званию, высовывая язык в знак почтения и жестикулируя, просил нас задержаться на один день в Шенгди, чтобы они могли доложить о нас верховному комиссару.
Мы решили остановиться, потому что намеревались войти в страну мирно, не прибегая к применению силы в регионе, охраняемом заставами милиции. Шенгди представляла собой обширную долину с однообразным грунтом, покрытым хорошими пастбищами в короткие летние месяцы. Мы обнаружили, что вся трава уничтожена караванами из Внутренней Монголии, Цайдама и Китая, которые обычно задерживаются в этой долине, ожидая получения разрешения на посещение Нагчу. Поверхность долины была покрыта болотами, и ночной воздух был холодным и сырым. Примерно в трех милях от нашего лагеря было маленькое озеро, имеющее местное название Янцзе-ма тшо, расположенное у подножья холмов.
Все местное население пришло в лагерь. Молодые люди с длинным косами, висящими с обеих сторон лба, были наряжены в шубы из овчины, украшенные черными полосами ткани, и высокие тибетские сапоги, сделанные из кожи домашней выделки. У некоторых из хорошо одетых щеки были окрашены красным. У других лица были покрыты черной пастой, используемой тибетскими женщинами для защиты кожи от ветров тибетской зимы. Кочевники очень стремились обменять наших монгольских лошадей на местных. Начальник, наряженный в новую шубу из овчины, нанес нам визит и начертал проект длинного сообщения. Он снова спросил число людей и животных в караване и количество багажа. Мы сообщили ему, что это уже было выполнено заставами в Олун-норе, и что сообщение было послано оттуда в Нагчу. Он ответил, что застава милиции в Олун-норе была подчинена губернаторам Нагчу, а его обязанность — сообщить верховному комиссару Хора, Кушо Капшопа, который был выше по службе и по социальному положению, чем губернаторы Нагчу. Он соответственно продолжил писать свое сообщение и считал и пересчитывал животных каравана, которые бродили по пастбищу, и бедный человек каждый раз получал различное число лошадей и верблюдов и, наконец, должен был оставить это занятие.
Охрана милиции из четырех людей была размещена в лагере, а белая палатка была поставлена вне лагеря. Официальное объяснение, данное нам, было то, что палатка и люди были помещены в лагерь, чтобы охранять животных и багаж в течение ночи. В действительности люди были помещены туда, чтобы шпионить за каждым нашим движением. Мы не возражали, надеясь, что странное отношение вскоре изменится. Мы были все еще уверены в наших тибетских паспортах и хороших намерениях правительства Тибета. Нам разрешали покупать молоко и масло, но запретили продавать или обменивать караванных животных. Мы возразили против такого нарушения нашей личной свободы, но начальник извинился, говоря, что он действует согласно приказам от более высоких властей. По его словам, среди четверых русских, которые были задержаны в Цомра, был японец и им позволили посетить Нагчу только потому, что кхан-по из Нагчу был его личный друг. Им было отказано в разрешении посетить Лхасу и вероятно предложат идти в Синин или Ладак.