31 октября 1927 г. Снова солнечный день. Утро было пронзительно холодным, и колонки дыма поднимались от каждой палатки тибетского лагеря. Термометр зарегистрировал -25 °C. Майор нанес свой ежедневный визит и принес тридцать два фунта масла, зашитые в шкуру яка, которые стоили двенадцать нгу-сангов, и несколько шкур местного изготовления очень плохого качества. Мы также купили двух яков за тринадцать мексиканских долларов. Майор проинформировал нас, что он получил предсказание известного тантрического ламы, и согласно пророчеству ламы правительственный ответ будет получен через четыре или пять дней.
Следующий день был теплым с ярким солнцем и безоблачным небом. Твердый смерзшийся снег начал таять, и большие лужи образовались вокруг лагеря. Ранним утром большой верблюжий караван прошел в северном направлении. Наши монгольские погонщики вышли поговорить с путешественниками, но были возвращены милиционерами. Монголы ужасно возмутились и жаловались нам на это нарушение их личной свободы. У меня был жаркий спор с начальником милицейской заставы, в результате которого нашим монголам, наконец, разрешили подходить к караванам.
Караван состоял из цайдамских и кхалка-монголов, возвращающихся в родные страны. С караваном шел алашанский монгольский князь. Он сообщил нашим монголам о причинах затруднительного положения и об отношении к нам тибетских властей: власти не в состоянии решить, можно ли разрешить нам следовать дальше или возвращаться. Потому правительство Лхасы ожидало дополнительной информации о нас. Тибетцы были очень встревожены, так как кто-то распространил слух о том, что мы являемся большим корпусом монгольской кавалерии. Отряды помчались к границе, и правительство даже послало несколько горных пушек, чтобы держать под контролем наше продвижение. По словам князя, все монголы собираются оставить Лхасу, где власти угнетают монгольскую колонию. Старшины Хора сообщили нашим людям, что они не понимают политики правительства Лхасы, и что наше принудительное пребывание в Чу-на-кхе было большим бедствием для местных кочевников, которые должны были снабжать нас топливом, продовольствием и поддерживать большое количество людей и лошадей. Все деньги, полученные от нас для пополнения ресурсов, оказались у майора и лишь очень немногое попало к ним. Были их слова истинными или нет, но они были весомы и показали, что задержка вызвана не местными властями и условиями, а более высокими чиновниками в правительстве. На встрече всех членов экспедиции мы решили послать новый запрос губернаторам Нагчу и просить их передать телеграммы из Лхасы в Соединенные Штаты и полковнику Ф.М.Бейли, официальному британскому представителю в Сиккиме. Положение каравана становилось отчаянным. Каждый день мы находили умирающего мула или лошадь. Скопища голодных собак осаждали окрестности, и большие стаи ворон кружили вокруг лагеря. Бедные караванные животные получали только один фунт зерна в день, травы же совсем не было. Ночью голодные животные скитались вокруг лагеря, и мы наблюдали странное поведение лошадей и мулов. Находящиеся при смерти животные неизменно пытались войти в палатки, словно пытаясь найти более защищенные места. Утром мы часто находили лошадей и мулов мертвыми, и наши монголы, очень привязанные к животным, неистово сетовали на отношения тибетских властей.
В полдень прибыли эмиссар из Нагчу, глава и инспектор службы почтовых станций путей сообщения. Они привезли письмо от губернаторов Нагчу, в котором те писали, что они возвращают наши подарки и не могут пока сделать ничего для нас, что в целом дело касается не их, а верховного комиссара Хора. Они предоставили нам один мешок риса и три мешка продовольствия для лошадей. Посланники сообщили нам, что письмо из Лхасы, снабженное печатью йир-цанг, или судебного министерства, и адресованное Кушо Капшону, проследовало через Нагчу четыре дня назад. По их же словам, письмо от верховного комиссара, как ожидалось, достигнет Чу-на-кхе через четыре или пять дней. Они также информировали нас, что доктор Филчнер и его сопровождение, состоящее из двух миссионеров, путешествуют из Нагчу в Ладак, и что они проследуют путем на Намру и Нагтшанг. Пока они находятся на тибетской территории, будут сопровождаться местными тибетскими чиновниками. Старшина Нагчу сообщил, что было трудно получить яков в достаточном количестве. Мы послали с нарочным письмо губернаторам и телеграмму для передачи ее в Лхасу и затем в Индию.
4 ноября 1927 г. Прекрасное утро с небольшим юго-западным ветром, принесшим облака. Днем снова были снег и туман. Чиновники Нагчу сначала отказались брать наше письмо и телеграмму, они боялись получить неприятности, передавая сообщение от иностранцев. В Тибете никто не смеет передавать сообщение, данное иностранцем, если он не уполномочен на это правительством. Чиновники, получившие письменное сообщение от иностранца, будут тщательно скрывать этот факт. Другие никогда не примут письмо, а если оно все же вручено, то швыряют его на пол, демонстрируя отказ. Запрет на иностранцев и необходимость непрерывного шпионажа за некоторыми подозрительными лицами или замаскированными иностранцами сделало народ этой страны чрезвычайно подозрительным. Согласно законам Тибета, каждый человек, встретивший иностранца на территории Тибета, вынужден сообщить об этом ближайшему правительственному чиновнику или представителю милиции.
Валютный курс китайских долларов улучшился, и мы получили шестнадцать шо и пять кармов, то есть нгу-санг, шесть шо и пять кармов за один серебряный доллар. В течение сезона этого года монгольские паломники и тибетские торговцы возвращались в Синин и Цайдам и потребность в китайской серебряной валюте увеличивалась.
5 ноября 1927 г. За ночь выпало много снега, и к утру лагерь был захоронен под несколькими футами снежного покрова. Пришлось откапывать палатки, поскольку некоторые из них напоминали сугробы. Наши бедные верблюды лежали вне лагеря. Некоторые из наиболее сильных поднялись и пробовали отряхнуть с себя снег. Многие уже никогда не поднимутся, они замерзли насмерть, вытянув длинные шеи по земле. Это было печальное зрелище, и наши монгольские погонщики верблюдов серьезно заметили: «Священные писания говорят, что Тибет будет страной Бурхана, и сострадание будет главной добродетелью. Но тибетский Бурхан не имеет никакого сострадания к живым существам». По словам наших караванщиков, многие из которых были ламами, паломники из Цайдама не совершают более опасного паломничества в Тибет, которое в большинстве случаев полностью разоряет их. В настоящее время наибольшее количество паломников из Цайдама и внутренней Монголии идут в Пекин или Ву-тай Шань, чтобы молиться Панчен ламе, и только некоторые просачиваются в Лхасу.
В лагерь приходил цайдамский монгол из Махай, который следовал из Лхасы и нес письмо от Далай ламы монгольскому князю курлуков. Этот человек ехал с женой и детьми на двух верблюдах. Он очень хотел купить нескольких наших верблюдов, так как его собственные животные были измотаны путешествием из Лхасы. Милиционеры возразили против его входа в наш лагерь, но мы приказали им держаться в своей палатке. Они не имели никакого права останавливать посетителей, прибывающих в наш лагерь, поскольку, согласно словам верховного комиссара, мы были гостями тибетского правительства, а не заключенными. Некоторые из наших погонщиков, которые имели собственных верблюдов, попросили разрешения послать их обратно в Цайдам, но майор отказал, так как, по его словам, ни людям, ни животным не разрешалось оставлять лагерь прежде, чем придет ответ от правительства. Наши монголы настаивали на своем праве сделать это и возвратились в лагерь с жалобой на майора. Мы сразу отправили ему письмо, предлагая разъяснить его действия и требуя, чтобы он дал разрешение и позволил выход без каких-либо иных задержек. Строгая формулировка нашего письма произвела желаемое впечатление, и нашим монголам разрешили передать верблюдов паломнику.
Монгол сообщил, что чрезвычайно трудно достигнуть Лхасы в настоящее время. Много отрядов размещены по маршруту, и два горных орудия недавно были приобретены правительством. Это была та же самая история, известие о которой мы уже получили от проходящих караванов. Пять больших монгольских караванов были по некоторой неизвестной причине задержаны в Нагчу, и животным каравана нечего было есть из-за исключительно тяжелых снегопадов.
6 ноября 1927 г. Снег продолжал падать всю ночь и следующий день. Мы должны были оставаться в своих палатках. Все были утомлены ужасным морозом, который начинал истощать силы. Сохранять собственное тепло внутри палатки на таких больших высотах было почти невозможно. Держать огонь в каждой палатке было также невозможно, так как мы получали ежедневно очень ограниченное количество аргала и его едва хватало для нашей кухни и кухни монголов. Нам приходилось сохранять тепло, гуляя вверх и вниз вдоль лагеря по пешеходной дорожке, специально проложенной для этой цели. После получасового сидения в палатке приходилось снова выходить и двигаться, чтобы согреться, и так продолжалось в течение целого дня. Чтобы сохранять ноги в тепле, мы сделали дополнительные войлочные чехлы из седел верблюдов, которые умерли.
На следующий день один из наших торгутов, приехав в лагерь, сообщил, что лошади и мулы находятся в состоянии ужасной агонии. Скудная трава на пастбище была покрыта несколькими футами снега, и местные охранники не были способны очистить ее. Прекрасный большой мул из Сучоу и одна лошадь замерзли ночью и еще один мул оставлен умирающим.
Майор нанес очередной визит и принес десять маленьких мешков зерна для лошадей и один мешок цампы для персонала экспедиции. Эта провизия была собрана с большим трудом у местного населения, которое испытывало недостаток зерна и других ресурсов. Мы снова попросили майора разрешить продать наших животных торговцам и паломникам из Нагчу, но он ответил то же самое, что не имеет никакой власти делать это без разрешения правительства, которое запретило ему разрешать нам торговать с местными жителями. Как предполагалось, мы получали наше продовольствие от правительства. Майор сообщил забавную историю, которая хорошо отобразила умственный уровень тибетских властей. Экспедиция везла от Сучоу одного петуха и двух куриц. Птицы питались зерном, но поскольку мы нуждались в любом зерне для наших животных, то отдали их майору. Исчезновение птиц из нашего лагеря было быстро замечено, и так или иначе об этом было сообщено губернаторам. Майор адресовал им письмо, говоря, что, согласно его наблюдениям, мы были религиозными людьми и воздерживались от убийства животных. На это он получил ответ, что его утверждение было неправильным, поскольку мы, очевидно, съели петуха и двух кур, которые, согласно их частной информации, исчезли из нашего лагеря. Майор был так возбужден этим ложным измышлением, что послал другое письмо, информи-ровавшее губернаторов, что петух и две курицы переданы ему и теперь содержатся у него. Ветер выл на перевалах, и полузамороженный посыльный пробивался вперед через снега, неся письма о петухе и двух курицах, исчезнувших из лагеря иностранцев!