пор еще являются любимым вооружением тибетских кочевников. Важные находки текстиля и металлических предметов в «неозверином стиле» были обнаружены генералом П.К.Козловым в Монголии в горах Ноин ула на севере от Урги, но ничего не было известно о существовании этого искусства в Тибете. Из открытий экспедиции Рериха видно, что очень схожий стиль был популярен в металлообрабатывающем регионе Дерге, одной из самых лучших в художественном отношении провинций Тибета, и среди племен Северного и Северо-Восточного Тибета. Среди хорпов этот стиль все еще культивируется, и прилагаемые иллюстрации показывают несколько предметов в тибетском «зверином стиле».
1. Сумка для огнива и кремней. Сумка привезена с запада региона Хор. Она сделана из черной выделанной кожи, украшена медными фигурами животных. Несомненно, центральноазиатская вещь, выполненная в «зверином стиле». Фигуры животных представляют собой самки ланей с детенышами. Изготовление фигур животных и их декоративная обработка свидетельствуют о близкой связи с центральноазиатским кочевым искусством. В центре сумки — медная пластина с изображениями восьми счастливых символов (та-ши таг-гье).
2. Сумка для огнива и кремней. Привезена из того же региона. Она сделана из черной выделанной кожи, украшена медными фигурами живот ных. Мы видим на ней две стилизованные фигуры лис, срывающих плод с дерева. Такая обработка двух фигур и размещение дерева между ними часто появляются на сцитианских и сибирских древностях.
3. Медная пряжка, представляющая двуглавого орла внутри круга. Пряжка доставлена из Чинг-кара, место западнее Нагчу. Бляшки с изображением орлов с двумя головами были обнаружены в кубанских могильниках Северного Кавказа. Мотив с изображением двуглавого орла прослеживается даже до Хиттитского искусства Малой Азии.
Сумки для огнива и пряжки в таком «зверином стиле» были найдены нами только среди хорпов. Чангпы из региона Великих Озер уже имеют обычные тибетские сумки для огнива, украшенные коралловыми, бирюзовыми и металлическими гвоздями из серебра, меди, но редко из золота.
4. Бегущая лань. Эта фигура была взята с медной амулетной сумки, привезенной из Дерге, находящейся в настоящее время в коллекции г-на С.Н.Рериха. Восемь счастливых символов тибетских украшений сочетаются с фигурой бегущей лани. Фигура лани, несомненно, принадлежит искусству кочевников, характеризуемому как «звериный стиль». Голова лани повернута назад, и это характерный и часто замеченный мотив в сцитиансих и сибирских древностях. Обработка морды и глаз животного имеет свои аналогии в древних предметах, найденных в могильниках южных российских степей и Южной Сибири.
5-6. Два изображения были взяты с посеребренного железного футляра для ручек из Дерге. На этом футляре, сделанном из массивного железа, среди обычного цветочного орнамента мы видим фигуру сидящих оленя и лебедя. Мотивы с изображениями сидящих ланей, лосей или оленей общеизвестны в сцитианских и сибирских древних предметах. Фигура лебедя изображена уже под сильным влиянием китайского орнаментального искусства. Эта фигура — изделие китайской мастерской, производящей художественные изделия для пограничных племен. Интересно заметить, что лебедь на нашем футляре соответствует почти во всех деталях фигуре длинношеей птицы с распростертыми крыльями (лебедь?), найденной на части вышивки, обнаруженной генералом П.К.Козловым в горах Ноин ула. Поза птицы и расположение крыльев подобны в обоих случаях. Левое крыло поднято, правое опущено — образуют острый угол. Несомненно, что эти две фигуры прибыли из одного общего центральноазиатского источника и представляют некие мифологические персонажи.
7. Львиная пряжка из коллекции С.Н.Рериха. Другой замечательный пример центральноазиатского кочевого искусства в «зверином стиле», найденный для коллекции С.Н.Рерихом. Привлекает внимание железная посеребренная пряжка с рельефом, привезенная из Дерге в Северо-Восточный Тибет. Этот уникальный предмет представляет льва с головой, направленной налево к зрителю. Грива животного висит вокруг головы толстыми пучками. Обработка тела животного необычно мощна. Он изображен сидящим на задних ногах с поднятым хвостом, как будто привлеченный каким-то шумом и готовый к прыжку. Фон сформирован из двух стилизованных деревьев. Под фигурой льва видна холмистая местность с высоко стилизованными холмами.
Трудно определить, для чего была использована эта пряжка. Два квадратных отверстия с обеих сторон, видимо, сделаны для полоски кожи, которая пропускалась под пряжкой. Пряжка могла быть использована как нагрудное украшение или как пряжка для ремня. Среди предметов, обнаруженных Козловской экспедицией в курганах гор Ноин ула, найдены металлические пряжки с рельефами, изображающими стоящего быка с опущенной и повернутой влево головой.
При сравнении двух пряжек можно увидеть близкое подобие композиций. На обеих основная фигура — это животное, стоящее слева направо с головой, обращенной к зрителю. Трудно сказать, изображен ли на козловской пряжке як. Я склонен думать, что она изображает зубра. Обработка меха животных в обоих случаях аналогична. Обе пряжки имеют как фон два стилизованных дерева. Пряжка из коллекции С.Н.Рериха имеет фоном два дерева, разветвляющиеся над головой льва. Эти деревья предполагают страну с более теплым климатом, тогда как Козловская пряжка изображает две сосны, что говорит о северном происхождении предмета. Создается впечатление, что два предмета изображают животные мотивы, занесенные в кочевое искусство Внутренней Азии, но львиная пряжка изготовлена в южных частях этой провинции, занимающейся художественными промыслами, а пряжка с зубром — на северной границе. Обе пряжки изображают сильно стилизованные горы, вероятно покрытые лесом.
М-р Персиваль Йеттс в своей статье о козловской находке высказывает мнение, что козловская пряжка использовалась как фалара, или украшение упряжи. Он привлекает внимание к определенным особенностям, которые напоминают сассанианскую серебряную пластину, найденную около верхнего течения Камы.
Древняя пряжка из собрания С Н Рериха — поразительный пример искусства кочевников, так как она найдена среди племен Северного Тибета в большом металлообрабатывающем регионе Дерге и Амдо.
Все эти предметы неопровержимо доказывают существование древнего центральноазиатского кочевого искусства в Тибете. Горный характер страны с недоступными долинами помогает сохранить большое количество воспоминаний об отдаленной старине, и кочевое население сильно дорожит центральноазиатским прошлым. Пока внимание было привлечено только к религиозному искусству Тибета, красочным знаменам и прекрасным бронзам. Теперь открыта новая сфера тибетского народного искусства, которая являет собой добуддистское искусство тибетских кочевых племен, оставшееся с отдаленного прошлого.
XVIIНАГЧУ
4 января 1928 г. Шаругон. Холодная ночь, на термометре -300С. К утру холод усилился, и мы дрожали под брезентом летних палаток. Около половины седьмого из-за горы, напротив нашего лагеря, выглянуло солнце и слегка согрело воздух. День обещал быть солнечным. Утром мы, как обычно, шли вдоль берега скованной льдом реки и заметили бородачей-ягнятников, замерших на утесах недалеко от монастыря с таким видом, что это навевало мысли об их будущих жертвах и смерти. И действительно, ближе к вечеру один из местных солдат принес известие о том, что жена майора утром умерла. Свое известие он прокомментировал так: «Господин, майор притеснял бедных людей этой местности, причинил много вреда Вашей Чести, и поэтому боги, покровительствующие монастырю, наказали его». За несколько дней до этого я сказал майору, что пневмония на такой высоте и в таких ужасных условиях неизлечима.
Дошли слухи, что губернаторы Нагчу после прибытия в Цомра снова возвратились к себе. Местный старшина, невысокий человек с лукавым лицом и тихими манерами, зашел ко мне в палатку и поведал обычные местные жалобы. Он сообщил, что область перешла во владение правительства Лхасы около двенадцати лет назад. «Под китайским господством мы жили намного счастливей, — убеждал старшина, — но теперь страдаем от непосильных налогов, установленных тибетцами, это довело наших людей до крайней бедности. Не верьте тибетцам. С тех пор, как мы стали тибетскими ми-сер (крестьяне или подчиненные), сменились четыре чьи-чьябы, или верховных комиссара, но мы ничего от них так и не увидели». Наша беседа была прервана солдатом, посланным майором, который сообщил, что губернаторы Нагчу должны прибыть на следующий день.
Все радовались, видя в этом возможный конец вынужденной задержки. Местные жители были особенно довольны, поскольку они были утомлены обслуживанием нас, майора и его солдат. Вечером, когда луна взошла над скалами, часовые пели сагу о Гесере и сопровождали свою песню таинственным танцем. «Сегодня конь Гесера прибыл, сегодня взойдет солнце, лев пройдет по леднику», — пели хорпы отрывок из песни о войне Гесера против правителя Хора. Их пронзительные голоса далеко разносились в безмолвии ночи. В песне о Гесере они желали нам удачи на пути к далекой Индии. Их песня была резко прервана Кхам-па. «Не пойте так громко, — сказал он, — иначе тибетцы в монастыре услышат вас и рассердятся». Песня резко оборвалась, публика рассеялась, и каждый направился к своей палатке. Мы задержались еще на некоторое время, разговаривая о той необычайной притягательности, которую имеет песнь о Гесере для этих простодушных кочевников. В ту ночь мы спали мало. Майор приказал за ночь соорудить лагерь для губернаторов, и время до утра прошло в непрерывном движении и ожидании. На следующее утро, около десяти часов прибыли двое тибетцев: доньер, или представитель, и повар губернатора. Они были одеты в традиционном тибетском стиле, в огромных меховых шапках и несли га-у, или шкатулки с магическими заклинаниями. Они были вооружены русскими винтовками, украшенными кхатагами и разноцветными флажками.
Около полудня всеобщее волнение известило о прибытии губернаторов, которые сразу же направились к своим палаткам. Через час губернаторы официально известили нас о своем прибытии. Мы собрались в палатке-столовой. Губернаторы появились в сопровождении множества слуг, которые несли для нас подарки — два мешка ячменя для сотни животных, цампу и чай очень плохого качества. Кхан-по Нагчу был человек среднего роста, лет шестидесяти, одетый в обычное красно-пурпурное одеяние ламы. Он считался очень опытным дипломатом в Тибете и был известен под именем гарпона Гоманга. В юности он приехал в Гоманг дацан монастыря Дрепунг, но затем уехал оттуда в Китай, где вел странствующую жизнь, посещая различные районы Китая, Монголии и даже Сибири. Впоследствии он провел пять лет на правительственной службе в Пекине, где встретил Рокхилла, и семь лет пробыл в качестве тибетского торгового агента в Синине, в провинции Кансу. Он бегло владел китайским и немного знал монгольский. Это был джентльмен с квадратной челюстью, имевший репутацию чрезвычайно высокомерного человека, с которым трудно иметь дело. Он носил темные китайские очки, пытаясь, очевидно, запугать нас сво