Сердце принцессы забилось быстрее, дыхание сперло.
— Что случилось, папа? — спросила она.
— Ничего. Почему ты спрашиваешь?
— Почему вдруг ты решил, что теперь можно показать мне ее?
Теперь и в глазах короля сверкнула улыбка.
— А почему вдруг моя дочка, которая всегда с нетерпением ждала дня рождения, вздумала о нем позабыть?
Она покраснела и отвернулась. Отец видел ее насквозь, а вот она его — нет.
— Надеюсь, ты ведешь себя осторожно? — Эти слова прозвучали беспомощно. Отец знал, что может выполнить любой каприз дочки, кроме одного. Он не мог дать ей друга. Не мог и запретить ей найти его самой.
— В основном, — отозвалась Ирабиль. — А… А что на завтрак?
Чудеса продолжались. Обычно Ирабиль завтракала в одиночестве, хотя и предпочла бы разделить трапезу с кем-нибудь из слуг-людей. Например, с Акрой, доброй служанкой, у которой всегда находилось доброе слово. Сегодня за столом напротив принцессы сидел папа. Не ел, смотрел на дочь и улыбался, думая о чем-то далеком. Под его взглядом принцесса вовсе не испытывала неудобства.
Стол находился посреди загнутого полумесяцем зала. Того самого, где недавно прошел грустный бал. Кажется, потолок над этим залом просто висит, потому что с трех сторон — лишь громадные окна, через которые можно разглядеть пышный сад, окружающий дворец. В саду, то тут, то там виднеются выложенные камнем площадки с фонарями и скамейками.
— Идем? — поднялся отец, когда принцесса отложила вилку и промокнула губы салфеткой.
— Поехали!
Они ехали через весь город на лучшей из карет. День выдался солнечным, только далеко на западе, над деревнями, нависли тучи. Принцесса выглядывала из окошка и видела, как встречные люди кланяются. Некоторые, впрочем, делали вид, что не замечают кареты, а иные так и вовсе плевались.
— Почему они так себя ведут? — спросила Ирабиль.
— Может быть, не хватает денег на развлечения. А может, слишком много денег, но они не заработаны. Бедняки редко находят время осуждать власть, которой нет до них никакого дела.
Сейчас он говорил, как монарх. Принцесса закрыла окно, заметив, как корчит рожу очередной мальчишка, примерно ее возраста.
— Они бедствуют? — спросила принцесса.
— Нет, это исключено. Они могут испытывать недостаток в алкоголе, но не в еде. За этим строго следят.
Помолчав, король добавил:
— Ты должна понять, хоть это и неприятно. Мы следим за их благополучием не из любви. Просто нищета — это грязь и зараза. Стоит выпустить из виду, пойдут эпидемии. Так было в прошлом, и нам не нужно повторение в будущем.
Принцесса вспомнила миссию Паломника и решила еще раз влезть в государственные дела:
— Но разве это не опасно? Почему в деревнях работают такие, как Санат, а в городе — нет?
— Деревня кормит город. И нас, и живущих здесь людей. В основе всего лежит деревня. Поэтому ей мы уделяем пристальное внимание. Если деревня страдает, то начинается голод среди людей в городе. Беспорядки, смерти. К тому же закономерно возрастают поборы с горожан. Сейчас речь идет о крови, дорогая.
— Я все еще не понимаю…
— Ты не понимаешь главного. — Отец потрепал ее по голове. — Видишь ли, может показаться, будто мы ведем такую работу в деревнях, чтобы обезопасить себя от возможного бунта. Но на самом деле все ради спасения деревни. Какими бы милостивыми ни были поборы, раз в двести-триста лет вспыхивают недовольства, перерастающие в бунты. Всегда находится человек, который скажет верные слова и поведет людей за собой. Поведет на смерть, потому что ни один человек не сумеет причинить вред вампиру. Результат — разорение деревни, которое немедленно сказывается на городе. Вот и вся история, милая. Мы спасаем людей от самих себя, вовремя подбрасывая им того, кто скажет нужные слова. Если слова падают не на ту почву, то ничего не происходит, деревня живет дальше. Правда, я такого не помню. Если же за ним идут… Мы приходим и напоминаем людям, кто есть кто. После такого ужаса они долго не могут оправиться. Еще двести-триста лет мы обрастаем легендами и мифами. А потом — потом все повторяется.
Карета выбралась за пределы города. Притихшая принцесса снова открыла окно. Песчаная почва, усеянная низкими кустарниками, казалась мертвой. Принцесса поежилась, потом вздрогнула, когда рядом с окном промелькнул часовой с алебардой. Она проводила его взглядом. Вампир стоял у дороги и даже не шелохнулся, когда мимо проехала карета. Отвернувшись от одинокой удаляющейся фигурки, принцесса вскрикнула — еще один часовой встретился с ней глазами.
Ирабиль отстранилась от окна.
— Зачем они здесь стоят? — спросила она.
— Это берсерки, — ответил король. — Они стоят здесь… Двенадцать лет. Ни единого движения, никакой пищи, кроме нарушителей.
— Нарушителей? Ты о людях?
— Им строго запрещено двигаться по этой дороге, но иногда, надо думать, находятся смельчаки. Не знаю, что их ведет. Любопытство или бунтарство. Никто из них не возвращается.
Свистнул кучер, карета остановилась. Расторопный слуга спрыгнул на землю, и дверь кареты отворилась. Король вышел сам, помог спуститься дочери. Ирабиль замерла, глядя на громадину храма. Колонны из белого мрамора взмывают в небо. Монолитные плиты, белые, как снег, кажутся легкими, почти невесомыми. Храм словно спустился с неба, соткался из облаков.
Ирабиль поставила ногу на первую ступень и замерла. Нога не прошла сквозь молочно-белую плиту. Ступень была твердой.
— Смелее, — подбодрил отец.
— Он как будто не настоящий.
— Я знаю. Если бы я мог поставить его не на земле, то сделал бы это.
Пустая арка без дверей манила зайти внутрь. Принцесса миновала колоннаду, звук шагов эхом раскатился по огромному залу. Король в мягких туфлях ступал почти не слышно.
Подняв голову, принцесса увидела множество витражей, через которые мягко струился разноцветный свет.
— Это сделал ты? — шепотом спросила Ирабиль, а эхо закружилось вокруг нее, повторяя вопрос на разные лады.
— Нет. Она.
Ирабиль посмотрела туда, куда указывал отец. В середине зала она увидела девушку и удивилась, как не заметила сразу. Подойдя ближе, Ирабиль поняла, что перед ней невероятной красоты скульптура. Принцесса остановилась в двух шагах от нее и, забыв обо всем на свете, смотрела.
Лицо девушки было мраморным, как и руки. Только мрамор использовали другой, не такой белый, отчего издалека девушка и казалась живой. Волосы выглядели настоящими, мягкими, но Ирабиль поняла, что их с невероятной тщательностью отлили из золота и серебра. Изумрудные глаза смотрели на принцессу. Ирабиль совсем растерялась, пытаясь понять, из чего созданы одежды незнакомки. Каменья и металлы переплетались в непостижимую вязь, походившую на мягкую ткань.
— Это…
— Да. Это — королева Ирабиль. Такая, какой я ее запомнил за тысячу лет.
Принцесса бесшумно опустилась на колени. В этом жесте смешалось все — и нервная дрожь, и внезапно пришедшая усталость, и молчаливое преклонение перед самым прекрасным, что только может существовать в мире.
— Мама, — прошептала принцесса, и лицо статуи расплылось у нее перед глазами. Слезы закапали на мраморный мол. — Мама, мамочка…
Король стоял чуть поодаль и молчал. Не было нужды вмешиваться в разговор между живой и мертвой. Он достаточно говорил с обеими.
Принцесса опустила голову, не в силах удержаться от рыданий. Хотелось ползти вперед, коснуться руки этой женщины, ощутить ее тепло и ласку, но она не смела. Понимала, что лишь коснется камня, и боялась разрушить это сладостное, гнетущее чувство.
Что-то коснулось ее волос. Принцесса замерла. «Папа?» — подумала она. Но рука, гладившая волосы, гораздо меньше руки отца. Меньше и нежнее. А вот и вторая… Затаив дыхание, на грани между жизнью и не-жизнью, принцесса впитывала ощущение ласковых рук, которые ласкали, прикасались к щекам, щекотали подбородок. Принцесса не могла открыть глаза, боялась, что сказка исчезнет, останется холодная статуя.
Родился тихий звук, и принцесса не сдержалась, громко всхлипнув. Стараясь не дышать, слушала мелодию без слов, которую напевала мама. Ту же самую, под которую она танцевала на поляне под луной.
Принцесса подняла голову, не открывая глаз. Протянула руку, и почувствовала, как пальцы переплелись с другими. Легкое дыхание на виске.
— Ты совсем выросла, любовь моя, — угадывались едва слышные слова. — Я рада, что после меня осталась ты.
— Мама, — шептала принцесса. — Мне без тебя так… так…
— Не говори ничего. Не мучь себя. Я знаю о тебе все, даже то, о чем ты не догадываешься. Ты прекрасная девочка, моя дорогая И. Ты красива душой и телом. Мне больно думать о том, что тебе предстоит вынести, но ты справишься. Когда ты любишь и веришь, нет никого сильнее тебя.
Губы коснулись глаз принцессы, запечатлев на веках поцелуи.
— Теперь иди. — Голос почти исчез, но принцесса жадно ловила каждое слово. — Ты живая, так иди и живи. Подари жизнь другим. Не мне. Я отдала тебе свою.
Морок исчез. Принцесса лежала на мраморной плите, не в силах унять бешено бьющееся сердце. Сильные руки отца подняли ее и понесли прочь.
— Это было по-настоящему? — спросила Ирабиль, когда карета ехала обратно.
— Я хочу, чтобы это было по-настоящему, — сказал отец.
Ирабиль подняла взгляд и увидела слезинки в глазах отца. Лицо его стало непривычно старым, морщинистым. Таким принцесса его никогда не видела.
— Папа, не надо, — испуганно шепнула она, и взяла сухую старческую ладонь в свои руки, ощутила толчки крови.
— Я устал, милая, — проговорил старик. — Если бы ты знала, как я устал… Меньше всего хотелось бы свалить на тебя все заботы, но я не знаю, сколько еще продержусь. Знаешь… Беги. Беги, куда глаза глядят, и забудь обо всем. Если впереди вечность, то лучше потратить ее на то, что любишь, чем на то, что должна.
— Папа, перестань! — задрожал голосок принцессы. — Я тебя не брошу!
Он улыбнулся. Пожал ее ладонь.