го самолюбия. Вместо этого он молча смотрел на Эмариса и думал, что тот выглядит плохо. Глаза будто провалились в глазницы, морщины глубоко врезались в кожу. Кастилос понял, что видит старость вампира. Не человеческой составляющей его, а бессмертной. Должно быть, когда иссякает дух, тело не спасет ничто.
— Наконец, главное, — вздохнул король Эмарис. — У меня есть к тебе просьба, лорд Кастилос. Не приказ — просьба. Но это такая просьба, отказать в которой нельзя.
— Что вам угодно?
— Найди мою дочь. Защити мою дочь.
В тишине три раза прокричала сова. Кастилос тряхнул головой, пытаясь осмыслить услышанное. Король говорил тихо, но слова раскаленным клеймом врезались в сознание.
— Что значит…
— В ночь, когда закончилась процедура подавления бунта, принцесса Ирабиль исчезла.
— Но это же было месяц назад! Почему вы…
— Скольким вампирам я могу доверять?
Кастилос опустил взгляд.
— Двоим, — шепнул он.
— Именно. Я тщательно скрываю пропажу, но слухи уже поползли. Я могу пустить их по ложному следу, но… Ты должен найти ее прежде, чем это сделают другие.
Кастилос не обратил внимания на слово «другие». Ощущение, что это — скользкая тема заставило его заговорить о другом:
— Найти ее, привести сюда…
— Нет, ни в коем случае. По крайней мере, не сейчас. С тобой пойдет Аммит, у которого более подробные инструкции. Он постепенно раскроет тебе их. Просто ему я доверяю больше. Ничего личного, но мы с ним знакомы так давно, что я даже не помню, с чего все началось.
— Хорошо, но как, где мне ее найти? Если даже примерно не…
Кастилос осекся. Лицо побледнело, рот приоткрылся. Вспомнил, как обостренным чутьем новообращенного почувствовал присутствие в колодце двоих: живого и мертвой. Испуганного и Ждущей. Значит, принцесса не вернулась. Пропала вместе с мальчиком той ночью.
— Не произноси догадку вслух, — попросил король. — Да, я думаю, все так и есть. На это указывает многое. Я знал, что у нее появился друг из людей. Слышал о той накладке, которая вышла в Сатвире. Ирабиль умная девочка, она наверняка спланировала все заранее, но в ее планы вмешалось что-то еще. Поэтому прошу тебя найти ее и защитить. Не нужно отправляться сейчас. Когда будет пора — ты поймешь, или тебе скажут.
— Но почему я? Если Аммит, ее телохранитель…
— Скажем так: я хочу удалить тебя на время из Кармаигса. Когда нужно будет вернуться — ты поймешь сам. Итак, выполнишь ли ты мою просьбу?
— Почту за честь.
— Спасибо, лорд Кастилос. Герцог. Иди, оставь меня здесь.
Кастилос сделал шаг назад, поклонился и обернулся летучей мышью. Предельная концентрация, необходимая для того чтобы сохранить каждую частичку облачения, казалась сейчас желанным отдыхом. Слишком много вопросов в голове, слишком мало ответов. Влетев в раскрытое окно своего дома, Кастилос вернул человеческий облик. Осушив одну из пробирок, лежащих на туалетном столике, глубоко вдохнул. После жизни в Сатвире никак не мог отделаться от этой глупой болезненной привычки — быть человеком.
Кастилос сидел в кресле и вертел пустую пробирку между пальцами. Перебирая в памяти слова, произнесенные королем, и слова, сказанные в ответ, думал, почему так легко согласился выполнить странную просьбу. Нет, конечно, это просьба короля, и он в любом случае принял бы ее к исполнению. Но его больше волновало то, что происходило при этом у него в душе. Он знал Ирабиль, видел ее несколько раз, хотя и случайно, сопровождая герцога Освика. Избалованная глупая девчонка — такое мнение он составил о ней. Наконец, Кастилос признался себе: он пойдет искать не ее, а Левмира. Мальчишку, который потерял все, и которому необходима помощь.
— Мне нужно поменьше дышать, — пробормотал Кастилос, бросив пробирку в корзину для мусора.
— Хоть бы погулять сходила, что ли.
— Что? — вздрогнула Исвирь, отвернувшись от окна. За окном трепещущая осина роняла ярко-красные листы на землю.
— Погуляла бы хоть, а то сидишь тут, как старуха, — повторила мать, не прекращая месить теста. — Месяц уж в окно выглядываешь. Придет он к тебе, как же! У него там, в городе, знаешь, красавиц сколько? Не перечесть. А ты? Тоже мне, миледи!
Исвирь, задохнувшись от избытка чувств, вскочила со скамьи. Дверь за ней хлопнула так, что горшки задребезжали.
— То-то же, — сказала мать, будто не заметив вспышки дочери.
Заборы, дома, люди — все это мелькало в глазах Исвири, пока она, глотая слезы, бежала по деревне. Будто маленькая обиженная девочка, хотела спрятаться и выплакать все наболевшее. Потом должно стать легче, пусть ненадолго. Только некуда ей бежать. Не знала таких мест, где можно спрятаться от себя.
Исвирь остановилась у колодца. Уперлась руками в сруб, перевела дыхание. Слезы капали вниз, в бездонную глубину. Какая разница? Все равно после того как достали тело старосты, никто больше из этого колодца пить не рисковал. Как будто в трех шагах отсюда другая вода течет.
Отвращение к людям, среди которых прошла жизнь, переполнило сердце Исвири, и она, всхлипнув, ударила кулаком по навесу.
— Ты чего дерешься? — послышался мужской голос. Исвирь обернулась. Приближался Саквобет.
— Ничего, — огрызнулась Исвирь. Принялась крутить ручку ворота.
Саквобет остановился рядом и молча следил за ее движениями. Когда он заговорил, Исвирь ощутила запах перегара:
— Отсюда ведь не пьют больше.
— Не пьют.
— А ты что же?
— А я — пью.
— Там ведь этот… староста валялся.
— Валялся.
Разговор явно не клеился, и Саквобет, почесав затылок, перешел к главному:
— Слушай, ты бы это… Ну, хватит уже по этому-то своему чахнуть. Мы с парнями почти дом мне построили, скоро новоселье справим.
— И что?
— Ну как что… Один ведь я теперь. Хозяйка нужна.
— Блевотину за тобой подтирать?
Исвирь сама не ожидала, что так резко ответит. Но слово вырвалось. Она взяла ведро обеими руками, вылила часть воды обратно, чтобы не так тяжело было, и приникла губами к холодному железу. Глотнула ледяной воды, вспомнив, как впервые коснулись ее губы любимого. Какими холодными они были… По телу пробежала сладкая дрожь, будто девушку трясло от холода.
— Чего ты сразу? — оскорбился Саквобет. — Я ведь по-хорошему хотел.
— А по-плохому как будет? — посмотрела на него Исвирь. — Ты с тех пор хоть день трезвым провел?
Ведро загремело о стенки колодца, плеснула вода.
— У меня мать убили! — стукнул себя кулаком в грудь Саквобет. — Бабку сожгли! Сестру…
— А ты и рад стараться. Вот счастья-то привалило: пей — не хочу! И слова ведь никто против не скажет, горе у него.
Саквобет тяжело дышал. Кулаки сжались так, что костяшки пальцев хрустнули. На шее вздулись жилы, глаза налились кровью.
— Ох, подумала бы ты, — прорычал он. — Наговоришь грубостей, а потом сама ведь приползешь. Кто тебя еще такую возьмет, порченую, да еще и вампиром?
Исвирь молча взялась за ворот, а когда ведро поднялось, перевернула его на голову остолбеневшему Саквобету. Холодная вода окатила парня, а ведро так и осталось на голове. Выглядел он при этом настолько забавно, что Исвирь, не удержавшись, хихикнула. Потом, правда, поняла, что лучше убраться подобру-поздорову, и побежала обратно к дому. Позади ревел обиженный Саквобет.
Вечером вернулся из города поддатый отец. Никто не знал, какими правдами и неправдами он упросил взять у него кровь, но кровь взяли.
— Благодетель чертов, — ворчал отец, распаковывая привезенные свертки. — Вольную он дал! Спросил бы кого, что ли… При Эрлоте хоть и тяжко было, а денег давали досыта! Что смотришь? Про хахаля твоего говорю! — прикрикнул отец на сидящую в углу Исвирь.
— Он же как лучше хотел, — отозвалась та.
— Вот я и говорю — благодетель чертов. При Эрлоте хоть на жратву не жаловались.
Многие в деревне с грустью вспоминали недолгий период правления лорда Эрлота. Все помнили, что денег тогда было много, правда, никто не говорил, что все эти деньги улетали на еду, чтобы как можно скорее восстанавливать кровь. Зато о вкусной еде, что при Эрлоте была, говорили много и с удовольствием, заканчивая разговор неизменным плевком при упоминании предателя Саната.
— Вот, примерь-ка, — сказал отец, развернув светло-зеленое платье с оборками. — Если большевато — подшей.
— Зачем оно мне? — удивилась Исвирь.
— А замуж ты в чем собираешься?
Отец прятал глаза, говоря это.
— Замуж? — ахнула девушка. — За… За кого?
— Саквобет на днях интересовался…
— Ни за что!
— Ты прекрати голосить-то, тебе ж дело говорят!
— Не пойду!
Конечно, этим дело не кончилось. Разговоры о замужестве начинались каждый день, с обязательными криками и скандалами. После долгих боев Исвирь примерила платье. После ссоры с матерью — подшила. Но про Саквобета слышать не желала, несмотря на все увещевания.
— Да как ты не поймешь, что никто кроме него не интересуется! — убеждал отец.
— И что теперь? — отвечала Исвирь. — Так и кидаться, лишь бы муж был?
— А ты как хотела? Пока не спуталась с этим кровососом недоделанным, сколько за тобой парней ходило? Рожи друг другу чуть не били! А с тех пор — как отрезало. Устроила себе смотрины, никто больше не виноват! А Саквобет — парень нормальный, хозяйственный. Я абы за кого дочурку выдавать не стану. Ну выпивает. Ну не красавец. Так что ж теперь?
Приходил в гости и сам Саквобет. Исвирь в его присутствии вела себя спокойно, а на подмигивания и намеки не отвечала, взгляд оставался холодным, щеки если и краснели, то лишь от сдерживаемой злости.
— Да выходи ты уже за меня, пока зима не началась! — не выдержал однажды Саквобет. — Хоть погуляем всей деревней, по теплу-то!
— Никогда, — глядя в глаза, сказала Исвирь.
Когда дверь хлопнула за Саквобетом, отец и мать налетели на Исвирь, словно воронье на падаль. Ссорились до поздней ночи, а утром, выйдя из дому, Исвирь увидела, что забор облили кровью. Свиной, скорее всего — ночью у кого-то поросенок визжал. По засохшей крови не то углем, не то еще чем-то черным вывели слова: «Вомпирава сука». Исвирь засмеялась над ошибками в первом слове, а второго будто и не заметила. Заметил отец. Взяв ремень, оттащил взрослую дочь на сеновал и долго порол, перемежая удары самыми страшными ругательствами, которые мог придумать. Исвирь вытерпела все без единого звука.