смотрел, пока они не разошлись: Лили достала деньги и отдала гадальщику. Они обменялись рукопожатием, и Лили двинулась обратно к магазину. Я поспешно уткнулся в книгу, которую держал в руках. Не спрашивайте, как она называлась. Не знаю. Лили вошла и сразу направилась ко мне, дружелюбно улыбаясь.
— Что скажешь, любимый? Пойдем?
— Еще пять минут. Хочу кое-что посмотреть.
Она пошла искать Линкольна, а я спросил у женщины за прилавком, где лежат книги по Таро. Их оказалось две. В первой говорилось: «Жезлы. Масть указывает на живость и предприимчивость, энергию и рост. Жезлы, изображенные на картах, всегда увиты листьями, что означает непрерывное обновление жизни и рост. Ассоциируются с миром идей, а также с творчеством во всех его формах». Вторая гласила: «Жезлы — масть начинаний, бесформенной огненной энергии. Она требует четких целей и планов, требует твердой основы, чтобы энергия не сожгла саму себя. Заметьте, что рыцарь едет по пустыне, где нет ни домов, ни людей, ни деревьев, ни воды. Если ни одна субстанция не донесет энергию до цели, пустыня не откроется для жизни».
Чаще всего я делаю «Скрепку» так: сперва рисую две фигуры и то, что их окружает, потом придумываю подпись. Обычно я заранее знаю, как все должно выглядеть и звучать, но бывают случаи, когда в процессе рисования заключительные слова полностью меняются.
Строчка, которую я придумал, когда мы ехали домой с пляжа, гласила: «Правда — как кислород: глотни чуть больше, и тебе не поздоровится». Я изобразил двух своих персонажей: вот они сидят с удочками в руках, лески уходят, как в озеро, в экран позади них. Одному на крючок попалась такая огромная рыбина, что нам видно только край ее рта и гигантский глаз. Откуда взялась такая мысль? Я ведь не раскопал ничего по-настоящему дурного о Лили, никакой ужасной истины. И все же. Все же я нутром, костным мозгом чуял: надвигается что-то важное и безусловно плохое. Тяжелое предчувствие. Шепот шушукающихся бесов…
Я нарисовал двоих удильщиков, рыбину, подписал «Правда — как…» внизу и остановился.
Взял новый лист бумаги. Двое бегут от собственных гигантских изображений на экране. Подпись: «Честность — самая пугающая политика».
Новый лист.
Я сделал четыре разных варианта и нарисовал бы и пятый, если бы в комнату не вошла Лили и не позвала меня спать. Как обычно, она положила руку мне на плечо и посмотрела, что у меня на планшете. Я внутренне сжался. Что она скажет? Может ли догадаться, почему я нарисовал это?
— Ого, Макс, как цинично. Это на тебя не похоже. Или ты не в духе? Ты что, серьезно так думаешь?
— Думаю, что правда — не всегда то, что о ней болтают.
— Разве? Ты мне говорил, что редко врешь.
Мне многое хотелось сказать. Обернуться и посмотреть ей в глаза, поинтересоваться: «А ты — часто? Ведь ты напугала меня, Лили. Чем дальше я ищу, тем больше распоясывается мое воображение. Что происходит? Открой мне тайну. Скажи правду. Нет, солги. Скажи, что все хорошо. Даже если я ни на миг тебе не поверю».
Когда она ушла, я начал еще один рисунок. Двое смотрят на читателя. Из экрана за ними поднимается большая волосатая лапа чудовища. Ясно, что в следующий миг оно схватит их и сожрет на обед. Не замечая надвигающейся гибели, один говорит другому: «Поверь, паранойя — единственная надежная отрасль индустрии девяностых».
— Мистер Фишер? Это Тони Гофф.
— Простите?
— Тони Гофф из агентства «Известное — неизвестное».
— Ах да, конечно. Извините.
— Я собрал для вас досье. Хотел бы договориться о встрече в любое удобное для вас время.
— Там много?
— Да, оно довольно основательное. У меня… сейчас посмотрим… почти сто страниц материала.
— Сто?!
— Да, ну, в федеральных делах неизбежно очень много писанины.
— Федеральных? Господи, хорошо. Сегодня мы можем встретиться?
— Я в вашем распоряжении.
— Боже, какие они оба красивые! — Я вскинул глаза, чтобы увидеть, как отреагировал Гофф на мой порыв. Но, впервые увидев Майеров, нельзя было удержаться от восхищения. Сыщик показал мне три фотографии. Фотографии порой вводят в заблуждение, свет или ракурс могут сделать человека красивее или уродливее, чем на самом деле. Но выстройте в ряд три фотографии, и узнаете правду. Анвен и Грегори Майеры были красивы. Таким место на торжественных открытиях, на страницах глянцевых журналов, рекламирующих масло для загара и кружевное белье. Если вы увидите такую пару на улице, то почувствуете к ним и любовь, и зависть — пополам. Счастливчики. Золотая молодежь. Ничего еще о них не зная, сразу предполагаешь, что они богаты, удачливы, настоящие боги секса и вообще живут замечательно.
— Подождите, самое интересное — потом. — Гофф нашел в толстой папке листок и толкнул его по столу ко мне. — Немного изменилась, а?
— Это другая женщина!
— Та самая.
— Невероятно. Она выглядит на пятьдесят и так, словно умирает от рака.
— Ей сейчас всего тридцать три, а снимок сделан несколько лет назад. Но скажу вам, я видел, как из людей уходила жизнь по менее веской причине, чем у нее. Не хотите чашечку кофе?
— Нет, спасибо. Рассказывайте, мистер Гофф. Сыщик потер затылок и несколько долгих мгновений пристально на меня смотрел.
— Вы журналист, мистер Фишер?
— Нет. Почему вы спрашиваете?
— Из-за этого. — Он показал на папку. — Я знаю, сейчас очень популярны документальные детективы. Читали Майкла Мьюшоу? Мой любимый автор. Помните ту историю про мальчика, который убил своих родителей? Выдающаяся вещь.
— При чем здесь Майеры?
Он, похоже, не торопился. Отодвинул стул от стола, сцепил руки за головой, широко развернув локти, и уставился в потолок.
— Сейчас в Америке пропадает миллион детей в год. Миллион. По последним данным. Мы уже к этому привыкли. По-моему, все пошло кувырком еще в шестидесятые, когда дети стали исчезать, а потом оказывались в коммунах. Знаменитости вдруг тоже начали баловаться наркотиками, а не только всякие психи-битники. А свободная любовь! Раз девственность больше ничего не значила, ребята творили с собой что хотели и чувствовали себя взрослыми с момента, как достигали половой зрелости. Что могут родители рассказать ребенку такого, чего он еще не знает? Мгновенная независимость. А теперь еще, ко всем прочим бедам, пятьдесят процентов разводов, что означает: каждый второй ребенок — из неполной семьи. Появляется реальная статистика — дети подвергаются насилию дома. А тут еще новые, дешевые наркотики-убийцы… А, да что я завожусь. Мы ведь сейчас даже не о подростках говорим. Убегают дети лет пятнадцати-шестнадцати, они вполне взрослые. Может быть, и глуповатые, но о себе позаботиться могут… А у Майеров украли ребенка. Двухмесячного. Они тогда жили в Гарамонде, штат Пенсильвания. Грегори Майер был банкиром в Филадельфии. Он окончил колледж Хейвер-форд, а его жена — Брин-Маур, по соседству. Оба родом из Нью-Джерси. Насколько я понял, они полюбили друг друга еще в колледже. Были женаты два года, когда родился ребенок. Мальчик. Его назвали Брендан. Брендан Уэйд Майер.
— Мальчик. Сколько с тех пор прошло? Гофф заглянул в бумаги.
— Девять лет. Девять лет и… три месяца.
— Продолжайте.
Но он замолк. И уставился на меня.
— Вы ведь ничего об этом не знаете, так?
— Ничего.
— Вы не знаете этих людей?
— Нет.
— Забавно, я бы поклялся, что знаете. Просто по тому, как вы говорили о них в первый раз. Дали их фамилию и велели разобраться… Словно рассчитывали, что и я узнаю, кто они… Так или иначе, однажды днем миссис Майер отправилась в Гарамондский торговый центр. Ее муж любил французские булки, и она хотела купить батон в специальной пекарне. Согласно ее показаниям, она оставила коляску с ребенком у входа в магазин, но только потому, что витрина там стеклянная, и все отлично видно изнутри. Говорит, она много раз так делала. Других покупателей в булочной не было, так что все заняло не больше двух-трех минут. Она вышла, сунула батон в пакет, который висел сбоку коляски, и покатила ее прочь. И тут наступает ключевой момент. Миссис Майер говорит, что, выйдя из магазина, не заглянула в коляску. Просто положила батон в пакет и пошла дальше по делам. У дверей в следующий магазин она опустила глаза, чтобы посмотреть, как там ребенок, и обнаружила, что он исчез.
— Что… — Я остановился; мне пришлось откашляться. — Что произошло дальше?
— Что произошло? Все есть в папке, но если коротко — на пакетах с молоком появилось еще одно младенческое личико: «Вы не видели этого ребенка?». Ребенка не видели уже девять лет, мистер Фишер… Майеры сделали все, что могли, но ничего не нашли. Насколько мне известно, они по-прежнему тратят уйму денег, пытаясь разыскать сына. Но, понимаете, когда случается такая трагедия, очень часто едва ли не самое худшее происходит с родителями. Я узнал, что у мистера Майера было что-то вроде нервного срыва. Потом они переехали из Гарамонда в Миссури…
— Фаулер, Миссури?
Гофф некоторое время листал папку.
— Да, Фаулер, штат Миссури. Правильно.
— Где она попала в аварию?
Гофф кивнул, все еще просматривая документы.
— У меня нет никаких веских причин так утверждать, но лично я думаю, что это была не авария. Создается впечатление, что эта женщина пыталась покончить с собой.
— Почему вы так решили?
— Чутье.
— Нельзя поконкретнее?
— Посмотрите на последнюю фотографию. Она сделана как раз перед их отъездом в Миссури. Совершенно истерзанная женщина. И единственное описание дорожного происшествия только увеличивает мои подозрения.
— Я читал заметку.
— А вы подумайте. — Гофф поднял руку и стал загибать пальцы. — Она признала, что ехала слишком быстро. Машина потеряла управление на совершенно ровном шоссе, хотя погода стояла хорошая…
— Откуда вы знаете?
— Проверил сводки метеобюро. Не справилась с управлением как раз, когда чисто случайно проезжала мимо одной из толстенных железобетонных опор эстакады? Нет, слишком сомнительно.