— Что за шутки? — выдавила она.
— У меня веснушки, в отличие от вас, — произнесла довольная тем, что ей удалось привести соперницу в смятение, Валентина, — можно войти?
— Конечно-конечно! — спохватилась нынешняя хозяйка квартиры и пригласила прежнюю пройти. Проводив ее в детскую, Светлана сняла фартук, зашла в зал, где ее супруг с увлечением смотрел «Смак», и выключила телевизор.
— Колись, гаденыш! — приставила она к груди его виртуальный нож, — по образу и подобию выбирал?
— А! — протянул тот, догадываясь, — никак моя бывшая пожаловала! И чем же ты не довольна, банька моя?
— Тем, что ты мне не сказал, что твоя бывшая — моя точная копия!
— Или ты — ее?
— Какая, к дьяволу, разница?!? — внезапно ее осенило и она тихо спросила:
— Ты ее так сильно любишь?
— Тебя больше! — уверенно ответил Олег Палыч, — куда больше! Заметь, я тебя ни разу Валькой не назвал! Да ты и лучше!
Через некоторое время они решили завести еще одного ребенка, на этот раз совместными усилиями. Но все попытки оказывались тщетными. Как мрачно шутил Булдаков: «Каждый выстрел — вхолостую».
Визит к врачу принес успокоение. После взятия многочисленных анализов выяснилась их обоюдная плодоносность. Посоветовали стараться.
Затем Олега Палыча перевели на «Бобруйск-13». За два года ничего и близко похожего на беременность! И вот, наконец, видимо под воздействием катаклизма, получилось. Боясь сглазить, Светлана ничего не говорила мужу. И тут, как назло, поездка за три тысячи километров в этот злосчастный Париж!
— Выдюжу! — подбодрила она себя, затем встала, оделась и вышла из дому в направлении штаба.
Там уже сверкал своими новыми звездами подполковник Булдаков. Заметив, что к нему приближается жена, он нахмурился и отвернулся. Она подошла сзади и обняла его.
— Я решила ехать! — прошептала она, уткнувшись носом в широкую спину супруга. Он обрадовано повернулся, — только возьмем с собой повивальную бабку.
Глаза Олега Палыча сошли со своих орбит и запульсировали в бешеном ритме. Жена кивнула в ответ на его немой вопрос.
— Я на четвертом месяце.
Глава 22.
— Никогда раньше не думал, что мосты — такое славное удобство! — кряхтел Санька Воробьев
— Это тебе не ногти красить! — смеялся Абрамович.
Солдаты спихивали в воду понтон и ругали местные виадуки, все как один, узкие и неспособные выдержать вес пятнадцатитонного «Урала». Переправа через Виселу не отняла много времени. Гораздо больше заняла распаковка и упаковка понтона, навеска на него двигателя, снятие оного и прочая техническая ерунда.
Неподалеку несколько польских шляхтичей наблюдали за форсированием реки необычным кортежем, но подойти не решились. Завершив переправу, «посольский поезд» отправился дальше на запад.
— Эх, ребята! По такой гадской дороге я, честно говоря, еду впервые! — говорил Витек Плятковский сидящим в кабине его «Урала» Саше Кимарину и Андрею Лазаренко.
— До автобанов еще лет шестьсот, — отозвался Кимарин, — а не то бы мы мигом!
— Сколько топлива лишнего вылетает в трубу! — горестно вздохнул Андрей, — «Урал» и так жрет сорок четыре литра на сотню, на по такой дорожке — все шестьдесят.
— Мужики, порежьте сала! — умоляющим тоном произнес Витек, лихо крутивший баранку, — у меня от ваших разговоров слюнки текут.
— Коллега, обратился к Андрею Кимарин, — привяжите этому обжоре слюнявчик! Держи, Виктор!
Он протянул водителю бутерброд с огромным ломтем свинины.
— Ты в Париже всех свиней перетрескаешь! Экий парадокс! Фамилия — польская, а сало лопает, как истинный хохол.
— Да не хохол я! — оправдывался Витек, но как увижу что-нибудь вкусное — сразу урчит в животе.
— Тоже мне вкуснятина — сало! — хмыкнул Лазаренко, — может майонезику подбавить для лучшей вкусовой гаммы?
— Майонезику себе в компот капнешь! — беззлобно отбрехивался Плятковский, — для гаммы.
Караван трясся по земле польской, оставляя за собой запах выхлопа и следы от колес. На протяжении всего длительного и непростого пути «из лохов во французы», так окрестил сей анабасис Булдаков, люди встречались крайне редко, так что ориентироваться приходилось по картам двадцатого века старушки Земли, оказавшихся весьма приблизительными в этой реальности. Старший прапорщик Мухин изобрел инструмент, с помощью которого, как он уверял, можно было делать привязку к картам, но вскоре выяснилось, что лучше всего этот прибор вскрывает консервы. Проведав о таком утрировании его военного опыта, Мухин орал из раскрытого окна в зимний лес протяжно и неистово. Он успокоился только получив в свои цепкие ручонки фляжку со спиртом.
— Леня! — окликнул его Булдаков на привале, — сколько в тебе лошадиных сил?
Мухин поскреб небритый подбородок, разгладил мешки под глазами, и глотнул из фляжки для создания некоторой паузы.
— Смотря для чего, — наконец изрек он, — если землю пахать, то лошади здесь — полный приоритет. А вот ежели водку трескать, то тут ни одно копытное за мной не угонится!
— А если с женщиной? — лукаво глянул на него Олег Палыч?
— Вы, товарищ подполковник, путаете символику с атрибутикой, — старший прапорщик высморкался и погладил чресла, — у меня с моим партнером договоренность: он не тягает меня по бабам, а я не околачиваю им груши. Каждому свое.
— Не понял, — признался Булдаков.
— Одному дано жрать водку, другому — ублажать дочерей Евы, а третьему — превращать воду в вино. А четвертый сидит в бочке, покуривает, пьет пивко, и в ответ на недоуменные взгляды сограждан выставляет самый главный американский палец и, при каждом восходе солнца провозглашает: Lecken sie mir Arsch!
— Упанишады? — осведомился полковник.
— Евангелие от Иуды Искариота, — ответил Мухин, снова высморкался и приложился к фляжке. Булдаков пытливо взглянул на него.
— Что-то я не пойму, Иваныч. Ты философ или алкоголик? — Мухин икнул.
— Все философы либо алкоголики, либо сумасшедшие. Чтобы не сойти с ума я потихоньку общаюсь с Бахусом.
— Удобная позиция, — одобрительно сказал Булдаков, — я, господин мыслитель, вообще-то, подошел посоветоваться. Сколько, по-твоему, нам еще жарить до Парижа? Уже десятый день трясемся.
— Еще суток пяток, — зевнул старший прапорщик и почесал ухо, — Европа — она не такая уж и маленькая, как на глобусах рисуют. Заметил: дороги стали лучше, мосты каменные появились. Я, Палыч, вздремну чуток. Когда появится Эйфелева башня, разбудите.
— Ишь ты, как тебя разобрало! — подумал подполковник и, молодецки гаркнув, отошел по нужде.
Лесное эхо уже привычно отозвалось матерщиной и заглохло через пару минут.
— Восьмое чудо света, — раздался над ухом его голос жены. Сделав вид будто рассматривает раскидистый платан, он обернулся. Передним стояла улыбающаяся Светлана.
— А это ты! — выдохнул он, — а я тут, понимаешь, на дерево загляделся! Чудное такое. Интересно, как называется?
— Которое? — невинно спросила жена, — которое поливал, или на которое засмотрелся?
— Мн-э… Оба!
— То, что дерево — платан, а то, которое другое — жимолость. Хотя оно и не дерево вовсе… А уж после подполковничьего душа и вовсе! — Олег Палыч открыл рот для оправдания, но она приложила палец к губам.
— Тс! Я все понимаю. Тебе иногда необходимо уединяться, дабы «отправлять естественные надобности», — подполковник ошарашено глянул на нее.
— Ну ты даешь, старушка! Проницательна, как Барбаросса, красива, как Клаудиа Шиффер, умна, как Альберт Эйнштейн и неуязвима, как Герберт Карл Фрам!
— Какой такой Герберт Карл?
— Ну, ты его знаешь под именем Вилли Брандта.
— Что-то тебя на Германию потянуло? — недоумевала Светлана.
— Мы ведь в Германии, либо приблизительно там, где у нас должна быть Германия? Так?
— Не путай порнографию с детскими комиксами, дружок. На этом месте у нас отроги Альп, а страна эта в наше время называлась Австрией. Где-то неподалеку родился Арни Шварц — величайший Терминатор всех времен и народов.
— Так бы и сказала! — буркнул подполковник, — я не географ. Я — внук тех, чьи копыта в сорок пятом будут топтать эту землю. Кстати, ты осведомлена, что на этой землице аборигены выращивают по четыреста центнеров с гектара картофеля и по восемьдесят — пшеницы?
— Пшеницы — вполне возможно, а вот насчет картофеля не уверена… Погоди-ка? То, что ты не географ — это и козе понятно, а вот откудова ты таких агрономических познаний нахватался? Это мы сейчас разъясним! Кайся, кобель! — Светлана приставила к мужниной генитальности ствол АКСУ, — к этой сучке, Худавой, таскался? Кайся, самец, а не отстрелю тебе сейчас одну звездочку нахрен!
— Убери ствол, пузатая! — зашипел Олег Палыч, — на кой мне сдалась Сонька, когда есть ты?
— Пузатая? — задохнулась от возмущения Светлана и отвела автомат, — да я еще и полнеть не начала!
Булдаков взял супругу за руку и повел к биваку, по дороге громко сетуя на судьбу.
— Ясный мой свет, я не устаю поражаться вашей сестре. Правильно сказал Шерлок Холмс, что правило Штирлица в данном случае не действует.
— Не так быстро, — попросила запыхавшаяся Светлана, и он сбавил шаг, — я, мой дорогой, вроде как и не совсем дура: два высших образования имею; но порой я теряюсь в твоем словоблудии, как лошадь Пржевальского в музее боевой славы имени С.М. Буденного. Слова понятны, а смысл теряется. Как тебе это удается, хотела бы я знать? Тебе бы быть военным атташе в какой-нибудь маленькой кокосовой республике, желающей получить в МВФ кредит на сумму в полтора триллиона долларов.
Олег Палыч щелкнул супругу по упругому носу.
— А я, дитятко, и есть атташе. Только триллионов не требую. Нахрена они? — Светлана скосилась на него, — а насчет остального… У товарища Булдакова есть два железных правила: никогда не вступать в словесную перепалку с женщиной, но если хочешь, чтобы последнее слово осталось за тобой — скажи ей то, что она не в силах понять ввиду своей женской логики. Умная женщина никогда не признается, что не поняла ответа, задумается. И в этот благоприятный момент нужно вежливо приподнять шляпу и удалиться победителем.