На лежанке, куда Костров и Снежко тотчас же забрались, было жарко, точно в парной. Решили сначала раздеться и отогреться, а потом уже ужинать.
Пока жена Полищука, энергичная подвижная старуха, хлопотала насчет еды, Костров и Снежко, вытянувшись на лежанке, беседовали с хозяином о делах.
Широкоплечий, толстый, с большим, выпирающим вперед животом, староста сидел на скамье, широко расставив колени и упершись в них руками. Его белое, с аккуратно подстриженной бородой лицо и грузная фигура, казалось, выдавали в нем человека, не привычного к физическому труду. На самом же деле было не так. Несмотря на свои шестьдесят два года, Полищук владел топором и пилой не хуже молодого, так как всю свою жизнь провел в лесу. Родился он в лесу в шалаше смолокура, в лесу собирался и умирать. Он начал свою самостоятельную жизнь лесорубом, работал трелевщиком, каталем, потом освоил полюбившуюся ему профессию сплотчика, вязал плоты и водил их по рекам. А начав стареть, Полищук вернулся в лес и уже более пятнадцати лет служил в этом леспромхозе на разных должностях. Когда его в шутку спрашивали, что надо есть для того, чтобы отрастить такой живот, как у него, он обычно отвечал, что надо пять раз в день пить чай по десять стаканов сряду, а съестное употреблять лишь раз в сутки, в завтрак.
Докладывая Кострову о делах, староста сказал, что из города вернулась Анастасия Васильевна Солоненко. Костров попросил позвать ее и, спустившись с лежанки, стал натягивать подсохшую рубаху. Его примеру последовал и Снежко.
Полищук хотя и был осведомлен о том, что партизаны пользуются услугами Солоненко, но не знал, какие именно поручения она выполняет. На этот раз Солоненко должна была принести от Беляка документы, с которыми Костров и Снежко могли бы открыто показаться в городе.
Полищук почти сейчас же вернулся вместе с Солоненко. Анастасия Васильевна, сорокадвухлетняя женщина, рано потерявшая мужа и работавшая до войны истопницей в бане, выглядела старше своих лет. На ее худом, белом, испещренном морщинами лице молодо выглядели лишь большие черные глаза.
– Здравствуйте, – тихо приветствовала она гостей.
– Здравствуйте, Васильевна. Что нового? Как дела? – спросил Костров.
– Как всегда, ребятки. Хвалиться особенно нечем.
– Садитесь, рассказывайте.
Вошедший вместе с нею староста вышел. Васильевна села на край табуретки, серая шерстяная шаль упала с ее головы на плечи.
– Рассказывать особенно нечего… – начала она. – Видалась с Дмитрием Карповичем. Жив-здоров, хлопочет все, велел кланяться. Сказал, что в гости ждет, и вот передал пакетик. – Она вытащила из-за пазухи небольшой конверт и подала Кострову.
– Как в городе? Чем там дышат? – расспрашивал Костров.
– Беспокойно что-то…
– Почему?
– Ничего не поймешь, – махнув рукой, ответила Солоненко. – Одни болтают, что на фронте наших бьют, другие говорят, что фашистов бьют. Открылись три новых госпиталя. Военных понаехало – полным-полно. Опять много людей в Германию угнали… Иду обратно, а на сердце как-то неспокойно, ноет. «Не иначе быть беде», – думаю. Говорят же, что сердце – вещун.
– А вы особенно на сердце не полагайтесь, – заметил Костров. – Лишь бы голова была в порядке. В наших с вами делах, если только с сердцем считаться, то, конечно, беды не миновать. Уж такая наша жизнь.
– Хорошо тебе говорить, сынок, – вздохнула Солоненко. – Одно дело – вы, мужчины, другое – мы, женщины.
Костров рассмеялся.
– Во-первых, в сынки вам я никак не гожусь, – сказал он.
– А во-вторых, – подхватил Снежко, – дай бог, чтобы все женщины были такие, как вы, Васильевна. Вы вот уже две правительственные награды имеете, а побьем врага, у вас вся грудь в орденах будет. Так что сиротой не прикидывайтесь.
– Что же я, по-твоему, не сирота? Ведь я же вдова, – не без лукавства сказала Солоненко.
– Вдова – это не сирота. Отца с матерью нажить второй раз невозможно, – ответил Трофим, – а насчет мужа – как сказать… Товарищ Пушкарев прямо сказал: жив не буду, если не найду Васильевне мужа, а он слова бросать на ветер не любит.
– Да ладно уж тебе, – махнула рукой смущенная женщина, – кому я нужна…
– Ого! – не унимался Снежко. – А вы не слышали такую поговорку, что в сорок лет баба – ягодка?..
Пока происходил этот разговор, Костров вскрыл конверт, извлек из него записку Беляка и две справки, отпечатанные на пишущей машинке на русском и немецком языках. Согласно этим документам Костров и Снежко командировались в город из соседнего района для разбора конфликтного дела, возникшего между финансовыми отделами двух управ.
В обстоятельном письме Беляк подробно инструктировал разведчиков и объяснял суть дела, по которому они якобы присланы в город.
Беляк, в обязанности которого входило разбирать подобные дела, уже несколько раз ездил в это село и в обе районные управы и теперь решил воспользоваться конфликтом, чтобы узаконить пребывание в городе Кострова и Снежко под видом представителей соседнего района.
– По дороге вам патрули попадались? – спросил Костров Анастасию Васильевну.
– Нет. Только в самом городе проверяли.
Расспросив связную, Костров отпустил ее. Но уйти Анастасии Васильевне помешал Полищук, заявивший, что она должна остаться поужинать.
– Да я уже отчаевала, – отговаривалась Васильевна. – И поздно.
– Для брюха никогда не поздно, и ты много не разговаривай, – отрезал Полищук. – Староста есть староста, и население обязано беспрекословно выполнять все его требования. Так гласит инструкция, а ты ее должна знать. – Положив руки на плечи Солоненко, он усадил ее за стол. – Давай, Мефодьевна! – скомандовал он жене.
На столе появились две большие эмалированные миски с холодцом, банка с хреном, соленые грибы, нарезанный большими ломтями свежеиспеченный хлеб.
К зданию городской управы Костров и Снежко подошли перед концом занятий. Расспросив, где помещается финансовый отдел, они направились прямо туда. В большой комнате несколько человек низко склонились над столами, щелкали костяшки счетов, жужжал арифмометр. Машинистка со старомодной прической вызвалась провести посетителей к Беляку.
Беляк сидел в компании трех других сотрудников. Когда Костров и Снежко представились, он рассмеялся.
– У деда было мочало, начинай сначала, – заметил он. – Сказка про белого бычка. Документы при вас?
Костров и Снежко подали удостоверения.
Беляк нарочито долго и внимательно знакомился с ними. Возвращая документы, спросил:
– То я в ваше село ездил, а теперь вы пожаловали. Так, так… Есть знакомые в городе?
Гости ответили отрицательно.
– Тогда прошу ко мне. Угощать нечем, но крыша и постель будут. Кстати, о делах поговорим.
Костров и Снежко рассыпались в благодарностях.
Беляк уложил бумаги в стол, запер ящик на ключ и в сопровождении Кострова и Снежко вышел из управы. Уже по дороге к дому, поглядывая на экипировку партизанских ходоков, он, смеясь, сказал:
– Честно признаюсь – ожидал с минуты на минуту вашего прихода и только потому узнал. А если бы не ждал и встретил где-нибудь на улице, ни за что бы не догадался.
– Значит, трудно узнать? – спросил довольный Костров.
– Не только трудно, а почти невозможно, – заверил Беляк.
– Это все Георгий Владимирович, – пояснил Снежко. – Уж больно он старался в этот раз.
– Правильно, совершенно правильно, – одобрил Беляк. – А как пульс работает? – спросил он подмигивая.
– Немного повышенно, – признался Костров.
– Страшновато?
– Есть маленько.
– Естественно. Экскурсия необычная, но, как говорится: волков бояться – в лес не ходить.
Вопреки утверждению, что «угощать нечем», Беляк кое-что припас, соорудив вполне приличный обед.
Он был очень рад приходу друзей, особенно Кострова, которого не видел давно. Когда Костров протянул ему письмо от дочери, Беляк и вовсе просиял.
– Как немного радости нам требуется, – взволнованно сказал он. – Получишь маленькую весточку – и сразу преобразишься, другим человеком становишься… Правда ведь?
– Что правда, то правда, – согласился Снежко. – Но когда о тебе думает кто-то близкий, то это не так уж мало… По себе знаю: пришлет жена пару строчек – и сразу молодым становишься.
Беляк ухмыльнулся.
– Старым себя считаешь?
– Угу… – подтвердил Снежко, энергично пережевывая жестковатое мясо.
…Костров и Снежко пришли в город с двумя заданиями. По поручению бюро подпольного окружкома они должны были провести заседание бюро партийной организации города, а по заданию командования бригады – собрать сведения об учреждении, укрывавшемся под вывеской психиатрической больницы.
С обсуждения этих вопросов и началась беседа.
Беляк, еще в сентябре принятый в члены партии, был теперь секретарем бюро подпольной партийной организации. Кроме него в это бюро входили Костров, Снежко, Микулич и учитель Крупин. Сегодня предстояло рассмотреть новые заявления о приеме в партию, и присутствие Кострова и Снежко было обязательным.
– Заседать будем под разрушенным элеватором, – сказал Беляк, – там теплее, чем где-либо, и почти безопасно. Под грудой развалин столько клетушек и ходов, что хоть целую роту приведи, не разыщешь. Человек там, что иголка в сене.
– А сам ты, Карпович, был там? Проверил? – поинтересовался Костров.
– Проверил.
– А кто порекомендовал?
– Якимчук.
На Якимчука можно было положиться. Он уже оказал немало услуг партизанам и продолжал добросовестно выполнять все задания.
– Сколько заявлений поступило? – спросил Снежко.
– Четыре.
– А сколько будем рассматривать?
– Все.
Беляк назвал лиц, подавших заявления. Ни с кем из них ни Костров, ни Снежко лично знакомы не были, хотя и знали подпольную работу каждого.
– Они предупреждены о времени и месте заседания бюро? – спросил Костров.
– Это зачем же? – покосился на него Беляк. – Совсем за простачка меня считаешь, Георгий Владимирович. – Он тихо рассмеялся. – Нет, с этим я не торопился. Решим вместе.