Наконец дверь открылась и ввалился Редькин. Автомат висел у него за спиной. Предатель был уверен, что его здесь встретят радушно, и ничего не опасался. Увидев Кострова и командира отряда Бойко, он озлобленно и тревожно уставился на них, но тут же спохватился и попытался изобразить на своем лице улыбку.
– А вы как сюда попали, товарищи командиры? – спросил он.
От слова «командиры» Волохов беспокойно заерзал на скамье. Он, кажется, начинал соображать, с кем имеет дело.
– Руки вверх! – приказал Костров и навел на предателя пистолет.
– Быстрее шевелись! – прикрикнул Бойко.
Он подошел к Редькину, сорвал с него автомат, нож, обшарил его карманы.
– Не ожидал, что так получится? – спросил Бойко.
– Нет! – делая вид, что ничего не понимает в происшедшем, ответил Редькин.
– Частенько бывал в этом доме?
– Нет…
– А ротенфюрера, которого я из-за реки привел, помнишь?
– Нет…
– Давно продался, подлец?
– Нет…
– Недавно! – усмехнулся Костров. – Ну, ладно. Нам нет времени твои «неканья» слушать.
– В лагере у тебя, надеюсь, язык развяжется, – добавил Бойко.
Редькину и Волохову завернули назад руки и прочно связали их.
– Вперед, марш! – скомандовал Костров.
На улице поджидал Снежко.
– Все в порядке, – шепнул он на ухо капитану, – староста подкатил на паре… быстро довезет.
Не успел Костров по возвращении рассказать об удачно проведенной операции, как вошедший в землянку дежурный доложил командиру бригады, что крестьянин Сурко хочет его видеть.
Зарубин недоуменно пожал плечами. «Неужели опять какая-нибудь новость? Может быть, что-либо спутали или не того, кого надо, взяли?»
– Веди его сюда, – приказал он дежурному.
Вошел Сурко. В его всклокоченной редкой бороде и в усах торчали сосульки, и с них сразу же начали падать капли.
– Прямо сюда пришел и не побоялся? – спросил его Зарубин…
– Теперь уже не боязно. Сволочугу убрали. Я наблюдал все время…
– Его взяли? – задал вопрос Костров.
– Его.
– Какие же ты новости еще принес? – поинтересовался Зарубин.
Сурко доложил. После того как увели Редькина и Волохова, примерно через час к дому на санях подъехали двое. Один из приехавших, по словам Сурко, старик, вылез из саней, вошел в избу и через несколько минут вышел оттуда с дочерью Волохова. Та ему что-то говорила, а старик расспрашивал. Потом, сев в сани, он со своим спутником укатил обратно.
Сурко считал, что Костров и Бойко допустили оплошность. Следовало не торопиться с уходом из дома, а подождать часок. Тогда бы удалось захватить еще двух фашистских приспешников.
На этот раз Сурко явно ошибался. Неизвестным стариком и «фашистским приспешником» был, вне всяких сомнений, Дмитрий Карпович Беляк. Было условлено, что он появится в деревне не ранее семи вечера и желательно с кем-нибудь из свидетелей. Беляк так и поступил, захватив с собою одного из работников управы.
– Этот неизвестный, что заходил в дом, действительно старик? – спросил Добрынин.
– Не хочу брехать… – ответил Сурко. – Ночью можно и ошибиться… По голосу вроде как пожилой.
– Ладно, товарищ Сурко. Спасибо, что пришел и сообщил, – поблагодарил его Зарубин. – Если еще раз появится – скажи, мы его подкараулим и словим… Обязательно словим, – добавил он, сдерживая улыбку.
– Да нет, теперь его не споймать, – с разочарованием заметил Сурко.
– Ты только за этим, батенька мой, и приходил? – тоже улыбаясь, спросил Пушкарев.
– Еще есть дело.
Сурко расстегнул полушубок, достал из внутреннего кармана пиджака небольшой голубой конверт и подал его Зарубину.
Не поинтересовавшись, кому адресовано письмо, Зарубин разорвал конверт, извлек из него маленький листок бумаги и, быстро пробежав глазами, обвел всех недоуменным взглядом.
– Не понимаю. Убейте – ничего не понимаю! – И он прочел вслух: – «Дорогие товарищи! Я жив. Далеко меня завезли, но теперь я уже близко от родного края. Доберусь или подохну. Ваш Бакланов».
Рузметов растерянно поднялся с места.
– Тьфу… Тьфу, – сплюнул Пушкарев, – что-то невдомек мне. Дай-ка я сам прочитаю. – И, взяв из рук Зарубина письмо, медленно прочел его вслух.
– Ничего не происходит в природе такого, что не должно происходить, – съязвил Добрынин.
– Да, да… – подхватил Пушкарев. – Вот именно так и выходит.
– Воскрес из мертвых! – радостно воскликнул Рузметов. – Значит, при взрыве в гостинице он не погиб. А мы его зачислили в покойники. Вот узнает Беляк!..
– Значит, жить ему сто лет! – рассмеялся Зарубин.
– Как же попало к тебе это письмо? – спросил Костров у Сурко.
– Жена Бакланова живет по соседству. Она и передала.
Как попало письмо к Баклановой, Сурко не знал.
5
Ночь. Канун Нового, сорок третьего, года. Большая заснеженная поляна, огражденная черной стеной леса. Снег по колено, пушистый, мягкий. Мороз – за тридцать градусов. Лес угрюм и молчалив.
Партизаны слушают своего начальника штаба. Рузметов посматривает на часы и говорит спокойно, не торопясь, дорожа каждым словом:
– Наступление наших войск продолжается. Эта весть, пожалуй, самая радостная для сердца советского человека, сердца партизана. Красная армия идет на запад. Удар за ударом наносит она зарвавшимся гитлеровцам. Только в среднем течении Дона за последние десять дней бойцы Красной армии освободили от оккупантов более восьмисот населенных пунктов…
Пар от дыхания сотен людей клубами поднимается в морозный воздух и тает в нем. Мигают огоньки цигарок. Партизаны вслушиваются в каждое слово молодого командира. Все надо запомнить. Завтра многие из них пойдут в села и расскажут крестьянам о последних событиях на фронте, сообщат, сколько взято пленных, сколько разбито и захвачено немецких танков, орудий, сколько сбито самолетов, какие потери понес враг в живой силе. Народ знает, что победа измеряется не только пройденными километрами.
– Слово за нами, товарищи! – продолжал Рузметов. – Новый год надо отметить новыми ударами. Мы сегодня в штабе бригады рассмотрели и утвердили план тринадцати операций. Есть среди них простые и сложные, большие и малые, трудные и легкие, но все их надо осуществить. Это дело партизанской чести. И крайний срок – завтрашняя ночь…
Рузметов поднял руку с часами к самым глазам и умолк, вглядываясь в светящийся циферблат.
– Ну вот, дорогие друзья, – продолжал он взволнованно, – вот и Новый год… Сейчас, в эту минуту, в Москве кремлевские куранты отбивают двенадцать ударов. Их слышат на Дальнем Востоке, на севере, на юге, в окопах и землянках на фронте, в цехах заводов, в колхозных клубах… Мы с вами не слышим курантов, но они бьют и для нас. Разрешите мне по поручению бюро подпольного окружкома и командования бригады поздравить вас с Новым, сорок третьим, годом, который приблизит победу и разгром врага… Мы не можем поднять новогодних бокалов по той простой причине, что их нечем наполнить. Так давайте вместо этого прокричим наше победное «ура». Пусть враг слышит и чувствует, что мы готовы к бою. За победу! Ура!
Многоголосый протяжный клич прогремел над поляной подобно грому и раскатился эхом по лесным просторам.
А с утра боевые группы покинули лагерь и вышли на новогодние задания.
Пушистый иней покрыл деревья и строения небольшого поселка, в котором до войны находился стекольный завод. Густой лес вплотную подошел к поселку. Дым из труб курчавыми столбиками поднимается над домами и растворяется в черном небе.
В натопленной большой избе, где размещаются местные полицаи, только что окончили «работу». На столе горит керосиновая лампа. Старший полицай и его ближайший подручный пересчитывают деньги, отобранные у мирных жителей. Предатели довольны – они собрали приличный куш.
Вот уж скоро два года будет, как они безнаказанно творят свое гнусное дело: грабят стариков, издеваются над измученными женщинами, беспощадно расправляются с семьями красноармейцев, партизан.
Но партизаны все знают и все помнят. Рано или поздно для каждого предателя подойдет черед расплаты.
Полицаи оканчивают подсчет денег и укладывают их в стол. На столе появляется литровая бутылка с самогоном и яичница.
– Садись, а то остынет, – приглашает полицай своего начальника и сам первый усаживается к столу.
Начальник следует его примеру. Отломив изрядную краюху хлеба, он подносит ее ко рту.
Но что это? В комнату вваливается поздний, непрошенный гость. От заиндевелого, ободранного и перехваченного в поясе веревкой зипуна валит пар. Брови и ресницы человека опушены снегом.
– Чего тебе надо? – грубо спрашивает старший полицай.
Вошедший робко оглядывается, дует на озябшие руки, кашляет в кулак, постукивает ногой о ногу и молчит.
– Тебя спрашивают, скотина безрогая, что надо?
– Мы из соседней деревни, – тихо говорит посетитель. – Кто тут будет господин старший начальник?
– Не видишь? Я начальник!.. С какой бедой тебя черт принес?
– Дело есть к вам… с жалобой мы…
– А кто это «мы»?
– Как «кто»? – удивился вошедший. – Мы – я!
– Ну, так и говори, что «я», а не «мыкай», – проворчал старший полицай.
– Да нам все одно, что «мы», что «я». Мы люди темные, неграмотные, – не торопясь, возразил посетитель.
Полицай бросил косой взгляд на стол. Яичница остывает. Вновь поднялась досада против незваного гостя.
– Ну, давай выкладывай, что надо, да и убирайся ко всем чертям, – поторопил он вошедшего.
– Мы можем и побыстрей, – ответил тот. – Мы с жалобой к старшему начальнику. Партизаны доняли, господин начальник.
– Что? Партизаны? Какие партизаны? – взволновался полицай.
– Какие? Самые что ни на есть обыкновенные. Вам-то лучше знать, вы ведь оберегать нас поставлены.
– Где? – заорал полицай и вскочил с места. – Где партизаны?
– Известное дело, где. В лесу, – спокойно ответил гость. – Они каждую ночь у нас ночевать повадились.
Полицай окончательно разозлился. Стынет ужин, соблазнительно блестит на столе литровая бутыль. А тут возись с этим оборванцем.