– Отдыхать будете? – спросил Полищук, зайдя в барак и пытливо поглядывая на партизан. Полищук потратил целые сутки, чтобы привести барак в порядок, остеклить разбитые окна, вымыть нары, и теперь староста явно хотел услышать похвалу себе.
– Конечно, неплохо бы тут и отдохнуть, – ответил ему капитан Костров. – Видно, что ты рук не пожалел, поработал. Прямо гостиница!
Полищук самодовольно ухмыльнулся.
– Так что же, отдохнете? – повторил он.
Костров отрицательно покачал головой.
– А кто за нас работать будет? – сказал Рузметов. – Сколько заготовлено дров?
Староста почесал в затылке и сказал, что заготовлено маловато.
– То-то и оно! – заметил Рузметов. – Нет, папаша, нам работать надо.
– И то дело, – согласился Полищук.
– Струмент готов? – поинтересовался подошедший Макуха.
– Все, как полагается, – заверил староста.
Не теряя времени, принялись за работу. Зазвенели пилы, застучали колуны. Партизаны сбросили верхнюю одежду.
Штабеля березовых дров быстро росли вдоль стены барака.
И все-таки к ночи сделали лишь третью часть всей работы. Рузметов выразил опасение, что когда сани придут, их нечем будет грузить, но партизаны его успокоили.
– С утра работа споро пойдет.
– Успеем. Дело привычное.
Решено было встать пораньше.
Как ни хорошо было в бараке, как ни вкусны были пшенная каша и настоящий чай, который пожертвовала для партизан жена старосты, разговоры не клеились. Партизан после трудового дня тянуло ко сну. Когда Рузметов, проверявший посты, вошел в освещенный фонарем барак, он услышал лишь дружный храп.
Во вторник поднялись чуть свет. А в полдень, в самый разгар работы, кто-то крикнул:
– Едут!.. Едут!..
В поселок медленно въезжали сани.
– Ну, ребята, глядите в оба и насчет болтовни поосторожнее, – предупредил Охрименко. – И не глазейте… Пусть себе едут, а вы работайте.
– Раз, два, три, четыре, пять, шесть, – считал Снежко. – Всего шесть возчиков. Это замечательно!
– Да, это неплохо, – сказал Костров. – Ожидали не меньше десяти.
Все продолжали работать, как будто не замечая появления обоза.
Обоз стал у крайних домов, под стеной леса. Возчики выпрягли лошадей, задали им корму, а сами отошли в сторонку и задымили самокрутками.
– Папаша! – обратился Рузметов к Полищуку. – Пойди-ка понюхай, что за народ. Тебе по должности надо поинтересоваться.
Полищук зашагал к возчикам. С ним пошел и Макуха. Через несколько минут они вернулись.
– Ну как? – спросил Рузметов.
– Леший их знает, – ответил староста. – Сразу не доберешься. Сопят себе под нос, хмыкают, приглядываются, принюхиваются. Я их хочу прощупать, а они норовят меня.
– А откуда они? – поинтересовался Костров.
– Двое из Клепановки, четверо из Крапивной.
– А ты слыхал, – обратился Макуха к старосте, – что сказал про тебя тот чернобородый, когда мы от них пошли? Он, видать, думал, что я не услышу, а у меня уши – первый сорт.
Полищук, опасаясь подвоха со стороны острого на язык старика, попробовал отмолчаться.
Но Макуха не унимался.
– Ты слыхал? – спросил он посмеиваясь. – Или не хочешь признаться?..
– Не слыхал я ничего, – угрюмо сказал староста.
– Я скажу. Не обидишься?
– Чего же обижаться, – буркнул Полищук.
– Он говорит: «Вот бы этому борову немецкому воздух из брюха спустить. Ишь, нагулял жиру!» Он тебя, видно, за фашистского прихлебателя принял.
– Скажи, пожалуйста!.. – поежился Полищук. – Вот разбойник! Гляди, еще в самом деле пырнет.
– Не пырнет, – уверенно сказал Костров. – Но, по-моему, надо подумать о том, где достать «горючего». Тогда легче будет разобраться, что к чему. Возможно, язычки у возчиков развяжутся.
– Хм! Горючего! – ухмыльнулся Веремчук. – Легче летом снега достать…
Но староста неожиданно заявил, что «горючего» он может достать, сколько потребуется. Для этого ему надо лишь отлучиться из леспромхоза на полтора-два часа и взять из бригадных запасов, хранящихся у него, полмешка зерна. И хотя запас зерна был неприкосновенным фондом, Рузметов, в виде исключения, разрешил.
Полищук ушел. Через десять минут, сидя на санях и похлестывая пегую леспромхозовскую лошаденку, он выехал из поселка и быстро скрылся в лесу.
Возчики долго держались особняком, около своих лошадей. Они о чем-то мирно беседовали и густо дымили самокрутками. Потом один из них – тот самый бородач, что высказался по адресу старосты, – подошел к работающим партизанам. Он сел на большое нераспиленное бревно и достал кисет.
Борода у него была черная, вьющаяся и аккуратно подстриженная. Глаза с прищуром, умные, хитроватые. Сам крепкий, широкогрудый, приземистый. По виду ему было за сорок.
– Бог в помощь! – баском прогремел он.
– Спасибо на добром слове, – ответил кто-то из партизан. Бородач молча наблюдал за лесорубами.
Подошли остальные пятеро возчиков, поздоровались и расселись тут же на бревнах.
– До ночи управитесь? – поинтересовался вдруг чернобородый.
– Не управимся, вы подсобите, – весело ответил Охрименко.
– И то дело. Мы к этому привычные, – оживленно заговорил маленький худощавый мужичок. – Мы с Климычем, если начнем пилить, – небу жарко станет. У нас рука в руку идет, с песенкой да с присказкой. Уж если работать, так только с Климычем! Как, Климыч?
Чернобородый заерзал на бревне, кашлянул и не без иронии ответил:
– Известное дело! Ты у меня как хвост у коня болтаешься.
– Веселые вы, видать, хлопцы, не унываете, – заметил дед Макуха.
Он отставил пилу, разогнул спину и болезненно поморщился. Выпрямился и его напарник Охрименко, устало вытирая ладонью вспотевший лоб.
– А что толку унывать? – затараторил худощавый мужичонка. – Унывай не унывай, лучше не будет. Тоска сердце точит. А веселому и помирать легче. Я и помирать буду весело. У меня дружок был, Вавилой звали. Весельчак…
– Ну и балабон ты, Сидор, – оборвал чернобородый Климыч. – Нет тебе остановки ни днем, ни ночью. Одно – болтает и болтает.
Он затянулся последний раз, бросил окурок на снег, примял его ногой и встал.
– Ладно! Соловья баснями не кормят, – сказал он громко. – Давай подсобим ребятам. Ну-ка, Сидор, засучай рукава да впрягайся, а вы маленько передых сделайте.
Пила из рук Макухи и Охрименко перешла к Сидору и Климычу. «Сознательные ребята, с совестью», – подумал дед Макуха. Они с Охрименко присели в сторонке и закурили. Включились в работу и еще трое. Только шестой возчик, длинноногий рыжеватый дядя, продолжал сидеть, чертя хворостинкой на снегу.
Поработав с полчаса, Климыч повернул голову, сурово посмотрел на сидящего мужика и с укором в голосе сказал:
– А ты, Поликарп, чего сидишь? Видишь, парень обмозолил руки до крови. – Он кивнул головой на Кострова. – А ну, смени!
Поликарп ухмыльнулся и воткнул хворостину торчком в снег.
– Что-то в носу щекотка и работать неохотка, – ответил он. – Коли б еще водка предвиделась…
Он все же поднялся, взял из рук Кострова колун и встряхнул его, как бы испытывая прочность.
– Таким не обмозолишь! Разве что с непривычки, – усмехнулся он.
Костров смутился. Конечно, мозоли он натер с непривычки. Ему почти и не приходилось колоть дрова. За всю свою партизанскую жизнь расколол в землянке несколько поленьев. А до войны и совсем не случалось. Ведь в Москве в доме было центральное отопление, газовая плита. «Вот нелепо, – подумал Костров, – прожил жизнь и не колол дров. Объяви сейчас об этом – засмеют».
В это время на улицу поселка въехали сани Полищука. Пегая брюхатая лошаденка быстро семенила мохнатыми ногами. Староста грозно улюлюкал, потряхивая вожжами. Он проехал мимо работающих и даже не взглянул на них.
– Ну и борова послал вам Бог на голову, – провожая взглядом удалявшиеся сани, сказал Климыч.
– Почему нам? – спросил Рузметов.
– А кому же еще? Не нам же…
– А нам на него тоже чихать, – вмешался в разговор Борис Веремчук. – Подумаешь, начальник нашелся!
– Начальник не начальник, – возразил Климыч, – а шишка на ровном месте.
Сидор хихикнул и поплевал на руки.
– Хочь и мал, да вонюч… – добавил он.
– Ерунда! – небрежно бросил Рузметов. – Вот прикажем ему водки поставить, и поставит.
– А нет, так забастовка, – рассмеялся Веремчук.
– Ого!.. – многозначительно протянул Климыч. – Курносый, а туда же – забастовка.
«Как будто неплохие ребята, – подумал Костров, слушая беседу партизан с возчиками. – Но почему так скоро вернулся Полищук? – Он посмотрел на часы. – Как быстро прошло время! Неужели он ничего не достал?»
Но опасения его рассеялись, как только он увидел старосту. Полищук вышел без полушубка, без шапки, с расстегнутым воротом и, слегка покачиваясь, зашагал к лесорубам.
«Привез… достал, – радостно подумал Костров. – Да он и сам уже успел приложиться».
– Чего его сюда нечистая несет? – злобно пробормотал Климыч. Ему никто не ответил. Полищук громко, с широкой улыбкой на хмельном лице, объявил:
– Хлопцы! Дотемна закончите – угощаю.
Сидор покосился на него, но ничего не сказал.
– Смотря чем! – бросил дед Макуха.
Староста рассмеялся, потер руки и сказал:
– Два бидончика первачка достал и порося заколоть пришлось. Жаль, правда, хороший бы кабанчик выгодувался, да уж ребята вы больно славные. Угостить надо.
Возчики с недоверием смотрели на Полищука.
«Как бы не сболтнул чего лишнего с пьяных глаз», – с опаской подумал Веремчук.
– Это ты последнего зарезал? – весело спросил Снежко. Староста мотнул головой, усмехнулся:
– Да нет, еще пара осталась.
– Опять пара?
– Опять, – махнул рукой Полищук и нетвердой походкой направился к своему дому.
Ночь. В бараке светло от фонаря «летучая мышь» и большой керосиновой лампы, жаром пышет от раскаленной добела железной печки. Пир идет горой. Староста не ударил лицом в грязь и организовал все как следует. На столе мясные щи, жареный поросенок, пшеничные лепешки, соленые огурцы.