— К офтальмологу…острая травма…
Увидев доктора, Алиса приготовилась плакать, но передумала и дала себя осмотреть.
— Пойдем, Алиса, посмотрим картинки, — позвал ее врач, — Нет-нет, вы останьтесь! — сказал он мне и взял Алису за руку.
Дверь за ними закрылась, и я осталась одна. Какое-то время я молча сидела на стуле, потом поднялась, заходила по комнате. В голову полезли поганые мысли, одна страшней другой. Отвлечься получалось плохо — мешала дрожь в руках и яркие вспышки недавних событий: мой утренний визит в «Альбатрос», звонок Валерии, мамашина выходка, лицо Алисы, залитое кровью.
«А теперь я сижу на больничной кушетке, ломаю пальцы и гадаю: ослепнет мой ребенок или нет, будет он видеть или останется инвалидом, по той простой причине, что наглая циничная старуха решила за что-то меня наказать!
Ребенок не может, не должен отвечать за подлость взрослых! Нельзя, чтобы он расплачивался так жестоко!»
Дверь приоткрылась и тут же захлопнулась, голоса по ту сторону стихли. Еще минута мучительного ожидания, и в кабинет вернулся врач. Я поднялась ему навстречу.
— Могу сказать, вам очень повезло, — спокойно начал он, — травмировано только внутреннее веко. Зрение в пределах нормы.
— И глаз будет видеть? — произнесла я с недоверием.
— Молодец, кошка, не задела ни склеру, ни роговицу — аккуратная кошка.
— Спасибо, доктор, — мой голос дрогнул, веки набухли.
— Смотреть надо за ребенком, раз животное в доме! — пожурил меня врач, — Знали бы вы, какие к нам привозят травмы! У вас обошлось без последствий — глазное яблоко не пострадало, — он сел за стол, — Я выпишу рецепт. Закладывайте мазь за веко.
Тут в кабинет вошла Алиса, оглядела меня одним глазом и гордо изрекла:
— Я вздерну несчастную Тошку на рее! Мам, покрасишь мне повязку в черный цвет?
Врач рассмеялся:
— Через три дня к своему окулисту! А кошке — привет! — и он потрепал Алису по золотым кудряшкам.
Только на улице, я поняла, что добраться домой нам решительно не на что — в кармане болталась одинокая двушка. С тоски я набрала домашний номер.
— Митька приехал? — перебила я бабку.
— Когда он приезжал в такое время! Даже не звонил! Как Алиса?
— Все обошлось, правда мы без копейки.
— А что же делать?
— Прорвемся! — рявкнула я и повесила трубку.
У турникетов я взяла Алису на руки, подошла к контролерше:
— Нам не на что ехать, пустите нас в метро!
— Все в порядке? — тетенька сочувственно посмотрела на Алискин пиратский глаз.
— Обошлось, слава Богу!
— Проходите, — улыбнулась она, — Какой разговор!
Мы спустились на станцию, дождались поезда и заняли свободные места. Вагон качнулся, поезд тронулся и весело помчался по тоннелю. Под любопытные взгляды пассажиров Алиса улеглась мне на колени, закрыла глаза и тихонько заснула.
Глаз зажил на удивление быстро, и окулист разрешил снять повязку.
— Теперь я больше не пират! — объявила Алиса, — Теперь я страшный охотник за кошачьими усами!
— Забудь! — оборвала я полет ее мысли, — Любая маленькая драка, и кошка отправится обратно на Арбат.
Алиса насупилась:
— Тогда веди меня гулять! Видеть не могу, как гадкая Тошка сидит под кроватью!
Она нацепила панамку, подошла к окну, поднялась на цыпочки, попрыгала на месте, придвинула стул, взобралась на него:
— Все приходится делать самой! Даже погоду узнавать!
— Давай узнавать вместе, — предложила я и пальцем провела по градуснику.
— Сто градусов! — объявила Алиса, — Придется надевать еще одну панамку!
С приходом лета все мои студенты разбежались, и у меня появились свободные дни. Мне вдруг нестерпимо захотелось увидеть бабушку, рассказать ей про Алису, показать фотографии. Мы редко виделись в последнее время, и только между строк угадывался бабушкин нехитрый быт и почти механическое существование в привычном русле сельской жизни. Я старалась не тревожить ее дурными вестями, а она, в свою очередь, регулярно писала, что здорова, благополучна и вполне довольна жизнью.
— Внуково, шеф, и никаких отговорок! — объявила я спящему Митьке и сунула билет ему под нос.
Был полдень, когда я открыла калитку и медленно вошла во двор. Сад показался мне заброшенным. Пионы повернули свои лохматые мордочки, а калина тряхнула шарами и обдала ароматом заблудившейся росы. Дверь дома оказалась заперта, и на стук мне никто не ответил. Я заглянула в сарай, в огород, на всякий случай стукнула в окно — ни шороха, ни звука…
Оставалось надеяться, что бабушка на почте или в магазине, но царившее повсюду запустение путало мысли. Минут пятнадцать я крутилась во дворе, потом зашагала к соседнему дому.
Во дворе бабы Евы незнакомка кормила цыплят. Я поздоровалась через забор и попросила хозяйку.
— Я хозяйка, — отозвалась женщина и вытерла руки о передник, — сейчас загоню пса и пущу вас во двор.
— Не загоняйте, пес меня не тронет.
— Мой тронет.
И, словно в ответ на ее слова из-за сарая вышел черный мохнатый кобель, опустил голову и грозно зарычал.
— Пошел, Яшка, пошел! — крикнула женщина, и пес послушно отошел в сторонку.
— А где же Рекс? — спросила я.
— Рекс? Там же, где и Ева. Помер сразу вслед за ней.
— А почему же мне…, - и вдруг я поняла причину странного покоя, наполнившего бабушкины письма.
— Не знаете, где Марта?
— Это которая жила напротив?
— Что значит жила?
— Уехала она еще весной.
Я растерялась окончательно:
— Куда уехала?
— А вы ей кто?
— Я — внучка, Вероника, может, слышали?
В селе меня знали, и я знала большинство из соседей, но эту женщину видела впервые.
— Тебя не знаю, я не местная, — вздохнула хозяйка и сильно прищурилась против солнца, — Дом этот купила месяц назад, и Марту твою не застала.
— Выходит, она уже месяц как съехала?
Женщина пожала плечами:
— У тебя здесь еще кто-то есть?
— Да, двоюродный дядька Богдан.
— Тогда иди к нему, он больше подскажет.
Богдана дома не оказалось, зато его жена приняла меня радушно, усадила за стол, налила мне борща и, покопавшись в бумажках, извлекла сложенный вдвое тетрадный листок:
— Марта в городе, в стардоме, вот ее новый адрес.
— В стардоме? — поперхнулась я.
— Ты только не злись! Она последнее время плохо ходила, а с больными ногами не похозяйствуешь. Она оставила нам дом, а мы ее за это похороним.
Я сидела оглушенная, не зная, что сказать. Хозяйка меня не торопила, внимательно следила за выражением моего лица.
— Нет, нет, — спохватилась я, — мне дом не нужен! Раз бабушка так решила…
— В мае, в самом начале, — защебетала тетка, — Да ты не обижайся, она не хотела тебе лишних хлопот, а дом этот сейчас ничего не стоит — у нас хаты не в цене. Вся молодежь в городе, а нам, старикам, с хозяйством тяжело.
Тетка снова засуетилась у полок:
— Где-то тут была сберкнижка. Марта велела отдать ее тебе. Только на книжке деньги старые, ничего теперь на них не купишь. Тут еще письма и фотографии, заберешь?
— Фотографии возьму, а сберкнижку оставьте себе, — я посмотрела на часы, — Не знаете, до которого к ней пускают?
— А тут рядом с адресом время написано, — тетка ткнула пальцем в листок.
Пока я переписывала адрес в записную книжку, она возилась со старыми письмами, доставала из сундука альбомы:
— Ты ночевать-то приезжай. Богдан будет рад тебя видеть. Поговорим, все обсудим.
Я положила в сумку пачку писем, посмотрела на увесистые альбомы и покачала головой:
— Ну, я поехала, а вы меня не ждите, постараюсь сегодня же уехать в Москву. Альбомы не потащу — неизвестно, как сложится с билетом.
— Передавай Марте привет, скажи, что будем у нее в воскресенье. А если не достанешь билет, возвращайся к нам, — тетка проводила меня до калитки, похлопала по спине и заспешила по хозяйству.
Я добрела до остановки, пристроилась на лавочке в тени могучего каштана и от нечего делать раскрыла журнал. Мир заливало жаркое полуденное солнце, оно плавило воздух, стекало по высокой каменной ограде и беспощадно слепило глаза, отражаясь от свежей побелки.
Через проем в стене виднелся сельский магазин. До меня долетал аромат бакалеи, чей-то смех и обрывки чужих разговоров. У входа в магазин суетился народ: мальчишки с мороженым, хозяйки, груженные авоськами, пьянчужки с их вечным Беломором. Заводская труба острым колом торчала в глубокое синее небо, тополя журчали на ветру свою забытую историю, ласточки на проводах, словно записные хохлушки, тарахтели куплеты, которые всегда заканчивались протяжной чуть скрипучей ноткой. Грузовики, пыля и задыхаясь, тащили в своих деревянных чревах мешки и бидоны. Солнце лисьим хвостом мело забор, играло тенями, беспечно ныряло в просвет меж листвой. Вдали отчаянно ревел мотор, а за соседним забором разгоралась куриная потасовка. Пес, спавший у крыльца, поднял морду и тщательно облаял мотоциклиста. Из дверей вышла старушка, обернулась, что-то крикнула вглубь магазина, услышав ответ, рассмеялась и, переваливаясь, словно утка, затопала вниз по ступенькам. Пацаны с грохотом пронеслись на мопеде, и к огорчению пса, не расслышали его грозного лая.
Из-за поворота показался автобус. Он медленно подъехал к остановке, и на меня пахнуло жаром и соляркой. Я бросила прощальный взгляд на село и поднялась со скамейки.
Автобус тронулся в путь, и навстречу нам хлынули белые стены домов, каскады акаций, цветники и заборы, уютные дворики и чисто выметенные дорожки, ровные контуры огородов и длинные картофельные ряды.
За третьим виражом село закончилось, и до самого города потянулись поля. Мир ускользающего детства остался позади.
За окнами омытый солнцем край вершил свой новый день.
С бабушкой я увиделась ближе к вечеру. Она вышла ко мне в опрятном халате и легкой косынке. В этот неурочный час я была здесь единственным посетителем, и нашей беседе никто не мешал.