На кухне появилась Лера, закутанная в плед. Она окинула нас тяжелым взглядом, вздохнула, всхлипнула и неожиданно заговорила. В тот день ее словоохотливость была на самом пике. Сначала Лера долго жаловалась на тяжелое детство, на все свои беды и напасти, потом переключилась на первого мужа, брак с которым был коротким, но бурным: побои, рождение сына и снова побои, его ультиматум свекру: «Забирайте свою потаскуху, пока я ее не убил». Жизнь с родителями и, наконец, тот счастливый трамвай, в котором ей встретился Сашка.
Тут у Леры случился приступ философии на тему одиноких душ и судьбоносных встреч:
— Мы с Сашей, как две половинки, — грустно пела она, — не успокоятся, пока друг друга не найдут. Нам повезло — мы встретились и жили душа в душу. Вот смотрю на других, — продолжала она, не давая опомниться, — живут без любви. А у меня каждый день бы как праздник! Как меня Саша любил! Он даже с работы звонил каждый час. Не мог без меня ни минуты. Вот какая у нас была любовь! Сижу теперь и думаю: хорошо, что все это случилось с ним, а не со мной… Я сильная, я выдержу, а Саша бы не перенес…
Я перевела взгляд с Леры на ее свекровь, пытаясь понять, кто более безумен: та, что несет этот бред или та, что кивает. Элла Ильинична всхлипнула, вытерла слезы, а Лера меж тем продолжала:
— За что мне все эти несчастья, разве я их заслужила? Никто меня так не любил! А теперь я осталась одна, — тут Лера возвела глаза, — Нет, только не он! Пусть лучше кто-то из детей!
Я подскочила с места:
— Выпей таблетку, ты не в себе!
— Кончились таблетки еще вчера, — процедила она и уставилась мне в лицо.
И было в этом взгляде столько усталости, и так ее утомляло мое бесконечное присутствие, что я немедленно вызвалась бежать в аптеку.
Когда я вернулась в квартиру, груженая транквилизаторами, антидепрессантами и прочей ересью, Лера находилась в эпицентре словесного потока. Говорила она размеренно в типичной обывательской манере. К этому моменту она уже полностью переключилась на Белякова, гада ползучего, на жену его Наташку, что пристегнулась, сволочь, перед самой аварией и осталась жива. Мое появление сменило ход Лериной мысли: потекли туманные аналогии и скользкие намеки. Тема вечных любовниц была раскрыта досконально, равно как участь ревнивых завистливых дур.
— Жалко Антона, — вздохнула она, — вот кому сейчас тяжело.
Я с подозрением покосилась на Леру:
— Мы тут все вместе, он один. Ему тяжелее всех.
Валерия поежилась:
— Сколько гадостей он сделал Саше! Сколько раз подставлял его, как подло себя вел!
— Да это все Амина! — вставила Элла Ильинична, — Она им вертела, как хотела.
Лера повернула к свекрови свое хорошенькое заплаканное личико и назидательно произнесла:
— Свои мозги иметь надо! Как он теперь жить-то будет? Вот уж кого жалко, вот кто действительно места себе не находит. Как он, должно быть, раскаивается! — в ее глазах мелькнуло почти сочувствие, — Я создала для Саши мир, о котором он мечтал, в котором был счастлив, а другие только завидовали и пользовались нашей добротой. Саша всегда ко мне прислушивался, знал, что я плохого не посоветую. Умные люди всегда понимали, как важно поладить со мной, ведь мы — две половинки одного целого. Чего захочу я, того захочет и Шурик… Ну, теперь-то понятно, что от всех этих мнимых друзей нужно держаться подальше.
И мне стало страшно оттого, что в минуту скорби кто-то пытается устроить свои мелкие и грязные делишки, уесть и зацепить, кому-то что-то доказать. Самолюбование на смертном одре выглядело тошнотворно. С головой у Леры все было в порядке, а вот с душой намечались большие проблемы. Что за цель преследовала новоиспеченная вдова? Зачем произносила она эти гадкие и непорядочные слова? Обида на всех, на меня в том числе, за то, что не страдаю? Неужели сам факт, что чужие мужья еще живы, был для нее оскорбителен? Я слушала Валерию, а сама надеялась, что приедет Антон и положит конец этой муке.
Ровно в полдень раздался звонок. Я кинулась к дверям, как к спасательному кругу.
В тусклом свете коридорных ламп Антон казался бледной тенью. Был он сер и небрит, под глазами — круги. За спиной у Антона стоял Беляков, его явно пошатывало.
— Ты здесь? А как же переломы?
— Сбежал, — ответил Беляков, — сейчас не до них — дел по горло…
— Мы едем в церковь, — объявил Антон, — Потом заедем к Сашке на работу — посмотрим, что там с панихидой.
Все разом засуетились, засобирались. Началась суматоха. Пока Лера приводила себя в порядок, Элла Ильинична давала указания мужу, а я таскала кофе то Антону, то Белякову, совала бутерброды в их ватные руки и все пыталась усадить за стол.
Наконец, Лера изъявила готовность и, побросав свои дела, мы потянулись на выход.
Всю дорогу Беляков описывал сценарий похорон, время и место прощания с телом. За разговорами мы не заметили, как добрались до храма. Антон сразу прошел к алтарю, а мы встали в очередь за свечками. Женщина с усталым лицом объяснила, где ставить за упокой и как заполнять поминальный листок.
Антон появился минут через пять:
— Я обо всем договорился, сейчас к нам выйдет иерей.
И действительно, в глубине зала возник бородатый сановник с надменным лицом:
— Кто насчет отпевания?
— Я, — отозвался Антон.
— Усопший, говорите, не крещен? — осведомился иерей и принял монументальную позу.
— Время было такое, — пояснила Элла Ильинична и скорбно опустила плечи, — Родители партийные, отец депутат…
— И посему решили не крестить? Вот так и живем, не помышляя о грядущем, — прогудел батюшка, — Пока час не пробьет, о господе нашем не вспоминаем, а в храм идем только по великой нужде.
Из глаз Эллы Ильиничны покатились слезы:
— Нам бы отпеть по христианским законам.
— Не подлежит он отпеванию! — густо пропел иерей, — Грех на матери! Наш приход за это не возьмется.
— Неужели ничего нельзя сделать? — в голосе Антона послышались панические нотки.
— Церковь не будет отпевать вашего брата! — отрезал сановник и гордо удалился.
Мы застыли в безмолвии.
Антон первым нарушил молчание:
— Поехали в другую церковь, попробуем договориться там.
— А если и там? — спросила мать убитым голосом.
— Значит, будем искать!
Подавленные и тихие, мы вышли из храма.
— Заедем в офис, — предложил Беляков, — Осмотрим зал, договоримся насчет транспорта.
В офисе было убийственно тихо. Женщины скорбно вздыхали нам вслед, мужчины выражали сочувствие, жали руку, просили крепиться. Лера молча шла по коридору, не реагируя и не откликаясь. У входа в зал она остановилась, оглядела нас всех исподлобья, странно дернулась, всхлипнула и с громким криком кинулась к Антону:
— Поклянись, что не бросишь нас с Женькой!
Антон оторопело заморгал.
— Пропустите! Ей нужно на воздух! — объявил Беляков.
Народ загудел, расступился, но Лера не двинулась с места. Она схватила Антона за плечи, ее голос сорвался на визг:
— Поклянись, что не бросишь меня! Поклянись!
— Лера, я вас не оставлю! — смущенно произнес Антон.
— Нет-нет, ты поклянись!
Антон подхватил стенающую Леру и сквозь толпу повел к машине.
Так мы и шли сквозь строй зевак: безумная вдова на шее у Антона, притихший Беляков под руку с Эллой Ильиничной и я — бесполезный постылый придаток.
Антон открыл заднюю дверь, усадил несчастную вдову, которая тут же обмякла и завалилась на сидение. Антон нырнул в салон, привел вдову в вертикальное положение. Вдова вздохнула с явным облегчением и рухнула к нему на грудь.
— Я сяду за руль, — прошептал Беляков, — Забирайся к Антону.
В этот момент Элла Ильинична рывком открыла дверь и плюхнулась на заднее сиденье. Следующие несколько секунд я растерянно топталась на месте, а из окна меня буравили три пары глаз, чужих и мрачных. Убитая горем вдова лежала в объятиях Антона и холодно смотрела мне в лицо. И была в этом взгляде почти бычья тяжесть, усталость от моего вечного присутствия, а еще презрение к мелкой возне на фоне столь возвышенного чувства. В груди у меня разорвался снаряд, он брызнул осколками, оглушил тоской и отчаянием. Ноги мои подкосились. Смысл Лериной истерики стал прост и очевиден. Со стороны все выглядело безупречно: брат утешает младшую сестру. Любые сомнения звучали дико и бессердечно, упреки и недовольство выставляли меня полной истеричкой. Момент был выбран идеально, спланировано виртуозно — мне оставалось лишь смириться.
Как бы то ни было, сесть в эту машину я уже не могла. Что-то чудовищно неправильное творилось в ней. Я это чувствовала собственным загривком, кончиками нервов. Загнанная в угол, я готова была разорвать себе горло, чтобы не завыть на всю улицу, не кинуться, куда глаза глядят, подальше от приступов скорби, исходивших от Леры. Беляков подскочил ко мне, схватил под локоть:
— Тебе нехорошо?
Я пыталась вдохнуть и никак не могла.
— Пойдем, я посажу тебя в машину. Дыши глубже. Вот так!
Удрученная Лерина физиономия по-прежнему маячила в окне.
«Опять твои фокусы!» — эхом из прошлого долетел голос Аллы Васильевны, — «Как надоел твой вечный выпендреж! Тут люди делом заняты, а ты все портишь!»
Мы доехали до дома, и Антон потащил на себе ослабевшую Леру. Беляков побежал открывать им подъезд, а тучная Элла Ильинична так и осталась на заднем сиденье. Я помогла ей выйти из машины, довела до квартиры и оставила там утешать самую безутешную в мире вдову.
Что Лера наплела Антону, осталось для меня загадкой, но только вышел он какой-то странный:
— Ты знаешь, я принял решение: я Сашкину семью не брошу и дом на Рублевке я тоже построю. Будем жить в нем все вместе, одной большой семьей: и Лера, и мама.
— Амину тоже позовем? — не удержалась я.
Он посмотрел на меня невидящим взглядом, открыл машину, бросил короткое:
— Лера, садись!
Я взорвалась:
— Пошел ты к черту вместе с твоей Лерой! То Лера, то Амина — меня здесь просто нет!