Он решил, что утром, пока все спят, возьмет аквариум и отнесет в зоомагазин. Сдаст друга, но сохранит ему жизнь. Окажись Сашка рядом, обязательно бы сказал: «друзей не предают». От мысли, что придется избавится от хомяка становилось еще хуже, хотя казалось, что хуже уже не может быть. Он закусил угол подушки, чтобы сдержать стоны и всхлипы. Никто не должен узнать, как много боли и страдания умещено в его маленькое тело. Голос брата в голове все повторял и повторял: «друзей не предают».
Он еще долго лежал скрюченный, словно кот перед грозой, мысли крутились одни и те же, но чаще проступали подталкивающие к уходу из дома. Он готов был даже жить в арке между домами, в коробке из холодильника, вместе с дядей Валей, лишь бы не видеть и не слышать нелюбящую приемную семью. Сашка давно подначивал уйти и говорил правильные слова о том, что сдерживает Антона только страх неизвестности.
Антон не заметил, как уснул, а когда проснулся за окном все еще были сумерки. Кровать деда пустовала. В аквариуме под кроватью возился хомяк, а в розетке на стене стоял гул. Антон взглянул на щель под дверью. Темно. Вышел из комнаты босиком и на цыпочках прошел в туалет.
Лоток кошки убран, но не до конца. Тетя Таня оставляла немного старого наполнителя, пахнущего мочой, чтобы кошка могла по запаху найти свой туалет. Антон повернулся к входной двери, глянул на шкафчик где лежали его кроссовки. «Ага, как же знает она где ее туалет», подумал он и спустил воду в унитазе. Над ванной, на прищепках висела стираная одежда. От нее пахло ромашками и веяло свежестью горных трав. Прям как написано на упаковке стирального порошка. Футболка Антона ближе к стене, скомканная, зажатая, словно ребенок в плотном автобусе, набитом толстыми взрослыми. Он встал на край ванной, дотянулся до футболки, сдернул ее, расправил и повесил поверх кофты Насти. Стянул её розовые носки и бросил на пол, рядом с лотком кошки. Спустился и протер носками по кошкиному туалету. Усмехнулся, вновь залез на край ванны и повесил скомканные и пахнущие кошачьей мочой носки ближе к стене.
Вышел из туалета и так же на цыпочках, стараясь не наступать на квадраты на линолеуме, побрел досыпать. Всем известно, что стоит наступить на квадрат, как поглотит лава из адского жерла вулкана.
В зале темно, но Антон уловил краем глаза фигуру на диване. Он настороженно остановился, всмотрелся. Это был дядя Миша. Он держал в руке бутылку, а во рту незажженную сигарету. Антон решил, что дядя Миша спит, и чтобы его не разбудить медленнее и тише покрался к своей комнате. «Странно, что не заметил его, когда шел в туалет», – подумал он, – «наверное, сидит там уже давно».
– Антон, подойди. – Трезвым, не заспанным голосом позвал дядя Миша.
Ничего не оставалось как подчиниться. Он встал напротив дяди Миши, гадая что тот от него хочет. Обычно, дядя Миша хотел поговорить с Антоном в двух случаях: когда был пьян или, когда его просила это сделать тетя Таня. Бутылка оставалась полной, алкоголем не пахло, а значит он был трезв.
– Сядь рядом, – попросил он.
Антон осторожно сел на край, подальше от дяди Миши.
– Ты ведь знаешь кем я работаю?
Антон кивнул, хоть и знал, что в темноте не было видно этого движения.
– И ты помнишь, как я договаривался с доктором Чеховым, о твоем лечении?
Антон шумно сглотнул и затаил дыхание. Вновь кивнул, но уже не так уверенно, как в первый раз.
– Я не буду ходить вокруг да около, скажу прямо. – Он чуть помолчал, накаляя обстановку. – Если не перестанешь выводить тетю Таню, то мне придется договориться с доктором Чеховым о приеме.
Перед глазами у Антона появились белые круги, голова закружилась. Если бы был включен свет, то он видел, как двоится телевизор и шкаф, как кружится ваза с леденцами. Дыхание перехватило, в ушах застыло эхо, а во лбу появилось давление. В одной точке, словно на лоб нажимали сильным, сухим пальцем.
– Иди, спи, – сказал дядя Миша и по-отечески потрепал Антона по голове.
Он поднялся с дивана и побрел. Ног не чувствовал, но шел. Куда не знал, вернее не думал, его вела память. Открыл дверь на автомате, даже закрыл. Лег в кровать, сжался клубочком и глядел на стену, окутанную темнотой. Так он пролежал долго. Не моргал, смотрел на стену, пока в темноте не начали прорисовываться непонятные фигуры, словно рисунки на скалах, оставленные древними людьми. Под кроватью шумел хомяк, но кроме этих звуков появились другие: скрипы, шаги, взмахи простынки, как когда-то делала мама прежде чем постелить. Антон не обращал внимания на все то, что происходило вокруг, подсознательно он знал, что засыпает, пусть при том и лежит с открытыми глазами. Мозг отключался и посылал видения из прошлого. Среди них попадались образы больницы для психически нездоровых, палаты с больными людьми, три месяца изоляции и выглядывании в небо через решетчатое окно. Эти видения посылал страх надвигающегося возвращения в больницу, только на этот раз уже не на три месяца. Толстый маленький дядька, лежащий на соседней койке говорил, что после второго раза уже не выходят на свободу. Но кроме неприятных, были добрые и хорошие видения, вперемешку с воспоминаниями из прошлого. Их посылали думы о Сашке и его словах о бегстве из дома. Он закрыл уставшие глаза и, под несмолкаемые слова брата: «друзей не предают», погрузился в прошлое, первую встречу с братом…
Жена смотрителя кладбища
Ботинки скользили на влажной глине. К подошве приклеилось так много листвы и желтых сосновых иголок, что их можно было сдать в качестве домашнего задания по естествознанию. Промыть, приклеить в альбом и получить заслуженную пятерку. И никого не будет волновать, что материал раздобыт не в лесу, а на городском кладбище. Мария Петровна примет альбом из мертвых листьев и вежливо улыбнется Антону, а может даже приведет в пример остальному классу.
Антон угрюмо бродил среди могил, словно бездомный пес, рыщущий пропитание, оставленное родственниками умерших на надгробных плитах. Вот уже третий час он не мог отыскать место, где похоронили отца. Он даже не представлял, что кладбище может быть таким большим и бескрайним, сродни какой-нибудь деревни или даже немногочисленному городу где-нибудь в забытом всеми месте.
Он читал фамилии, смотрел фотографии и вычитал год жизни из года смерти. Попадались долгожители, но были дети. Когда натыкался на могилу ровесника, по телу пробегал легкий озноб, в груди словно что-то обрывалось и ледяным комком падало в ноги. В голову лезли страшные картины, он представлял себя бездыханно лежащим в деревянном ящике, заколоченном ржавыми гвоздями. Один из них непременно погнулся, когда забивали. Но никто не стал вытаскивать испорченный гвоздь, просто вбили рядом другой. Ведь в конце концов не табурет сколачивают для выставки.
Он лишь однажды был на похоронах, когда умер дед со стороны отца. На всю жизнь запомнил печальные лица родственников, потухший взгляд отца, хвойный запах, рыжий песок вперемешку с глиной, деревянный крест, сколоченный наспех, белую подушечку под сухой головой и цветную фотографию, с улыбающимся молодым дедом. Антон с другими детьми разбрелись по кладбищу, они придумали игру: «найди самого молодого мертвеца». Тогда он впервые ощутил озноб и ледяной ком в груди, разглядывая фотографию умершего ровесника. У девочки был голубой бант под цвет глаз, довольная улыбка, а в руках кукла. Именно тогда Антон понял, что смерть не выбирает стариков или безнадежно больных, а охотится на всех. Будь ты самым здоровым и молодым, бесконечно любимым и богатым, если понравишься старухе с косой, она наложит на тебя костлявые руки.
Он поднял взгляд. Сквозь ветки деревьев проступало голубое небо и белые облака. Кричали вороны и шелестела листва. Ночью прошел дождь, превратил тропинки в склизкую кашу и оставил стойкий запах влаги и размокших сосновых иголок. Не смотря на подходящие условия: влага и лес, под ухом не жужжали надоедливые комары, а мошки не лезли в глаза.
Антону хотелось есть и пить, он не взял с собой ничего съестного, собирался впопыхах, ведь не думал, что придется несколько часов бродить среди мертвецов, выискивая нужную могилу. Он все еще надеялся управиться до заката, чтобы не пришлось выбирать: идти домой или оставаться ночевать здесь. И даже так сразу не скажешь какой из вариантов хуже.
Дорогие, высеченные из мрамора надгробия давно позади, Антон бродил среди погнутых крестов, ржавых оград и поросших травой могил, похожих на болотные кочки, за которыми прячется кикимора или водяной. Отец где-то здесь, среди бедных людей с жадными родственниками. Все чаще попадались фотографии, пожелтевшие от времени и влаги либо вздутые и черные, словно после пожара. Он устал, ноги ныли, плечи отяжелели, словно на них носили ведра с водой, в горле пересохло, а в животе сосало. Он все чаще посматривал на яблоки и яйца, лежащие у надгробий. Но чем глубже пробирался, тем реже встречались скоропортящиеся продукты, их сменяли растаявшие конфеты и черствые куски хлеба. Людей видел всего два раза и оба раза издалека. Хотел подойти, спросить не видели ли, не натыкались ли на могилу его отца, но понимал, что вряд ли кто-то способен запомнить все фамилии, прочитанные на надгробиях. Даже он не помнил какую фамилию прочитал последней. Вроде это была Марунова или Тарасов… А может вовсе Салатова. За прошедшие три часа прочитано столько фамилий, что хватило бы на толстый телефонный справочник.
Антон подумывал вернуться ко входу, к избе охранника, спросить у него про отца. Возможно он ведет журнал, в который записывает покойников, а может у него есть даже карта кладбища, с начерченными крестиками и фамилиями. Было бы здорово! Да, так он и сделает, но для начала дойдет до той сломанной сосны с висящим на ветвях пыльным венком, а затем пойдет обратно, другим путем, мимо других могил.
Справа хрустнула ветка. Антон резко повернулся, сердце заколотилось быстрей, в позвоночнике кольнуло, как от акупунктурных иголок. Он поежился, словно снова ощутил на спине прикосновение холодных пальцев врача и, на удивление, теплых иголок. Так давно это было, лет шесть прошло, но лицо улыбчивого доктора с глазами разного цвета все еще не стерлось из памяти.