Поднял мокрый ботинок, поднес к лицу, поморщился. В носу защипало, а глаза заслезились. У шкафчика, который поставили персонально для вонючей обуви Антона, стояли лакированные красные туфли на шпильках. Их купили день назад Насти. Антон занес свой старый ботинок над туфлями и перевернул, выплескивая котиную мочу.
– Сколько раз тебе говорила, ставить свою обувь в шкаф? – передразнивая тетю Таню проговорил Антон.
Далее он швырнул ботинок об стенку и открыл дверцу второго большого шкафчика. На стене осталось пятно. Скорее всего его уже не вывести, оно подсохнет, пожелтеет и останется на память об Антоне. В шкафчике хранилась обувь тети Тани, дяди Миши и Насти. У каждого своя полка. Антон сунул руку в глубину средней полки и выудил кроссовки дяди Миши. Они конечно же были велики Антону, но зато новые и красивые. А то что велики – не беда, теперь его нога будет расти быстро и очень скоро он сможет перепрыгнуть сразу семь ступеней, а в этих кроссовках и все восемь. Глаза блестели, а уголки губ подрагивали. Пусть он сдерживал радость на лице, но в душе улыбался так широко, что ненароком мог порвать губы, если бы у души они были.
Прежде чем сунуть ноги в кроссовки, хорошенько протер ступни. Между пяткой и задником помещалось три пальца. «Всего-то» – подумал Антон и вышел в подъезд. Перед тем как хлопнуть на прощанье дверью, так, чтобы штукатурка с потолка посыпалась, он услышал голос Насти. Она напевала. Некоторые слова произносила тихо, так, что они терялись в звуках улицы из открытого окна подъезда. Но даже не разобрав всех слов, он смог вспомнить где слышал мотив. Там, у пруда, в зарослях камыша.
Он не заметил, как вошел в квартиру, прикрыл дверь и, словно завороженный песней факира змей, поплыл на кухню.
Она стояла у плиты, спиной к Антону, молчала. Часто мешала и пробовала на вкус. Нос защипало от съестных запахов, а в животе громко заурчало. «Сейчас бы съел всю кастрюлю», – подумал он. Только теперь он задался вопросом: «а зачем я сюда пришел?» и тут же нашел ответ: «конечно для того, чтобы позлить Настю, чтобы она увидела какая обувка на ногах, чтобы рассказала дяде Мише, а тот покраснел и надулся от злости и бессилия».
Настя обернулась, словно услышала мысли Антона. Ложка застыла у края кастрюли. Из нее валил густой дым, словно там варился гудрон или асфальт. Через съедобные ароматы, будоражащие желудок, заставляющие его изрыгать кислый привкус, Антон разобрал тонкий запах гнилых водорослей. Все-таки правду говорят про ил, от его вони не легко отделаться. Губы сами по себе растянулись в улыбке от мысли, что он пометил Настю, почти как кошка метила его ботинки.
– Что надо? – спросила слегка раздраженно. Ответа не требовала и не ждала. Скорее это была просьба уйти из кухни, оставить её одну.
– Ты только что пела? – спросил он.
– Чего? – уставилась не понимающе, – я по-твоему, что дурочка с какой-нибудь передачи типа «пой, детка, пой»?
Антон подумал: «показалось. Да и откуда ей знать слова той песни, её то там не было». Подошел к столу, раз уж Настя не обратила внимание на обувь, то хотя бы заберет всю еду, что найдет – не зря же он вернулся. Будет что перекусить в бегах. Черт знает, когда теперь удастся поесть.
В пакете лежало полбулки хлеба, рядом яблоко, с застывшими на красных боках блестящими капельками воды. Оно походило на то, которое съела красавица, прежде чем погрузиться в сон. Рядом с яблоком шоколадная конфета, вроде «красная шапочка» или «мишки в лесу». Антон не особо разбирался в названиях, ему нравились любые шоколадные конфеты. Когда удавалось раздобыть такую, времени на чтение оберток не было, нужно быстрей разворачивать и съедать, пока не отобрали.
Он смотрел на конфету с синей оберткой и чувствовал, как во рту скапливается слюня, словно смотрел на лимон. «С вафельной прослойкой», – подумал он.
Должно быть яблоко и конфета – обед Насти. Она могла себе позволить сначала съесть похудательное яблоко, а затем закусить сладким, восполняющим утраченные калории. А суп – если это можно назвать супом – варила для других. Сама есть его не собиралась.
Интересно, а когда она будет откусывать от конфеты, то какой запах ударит в нос: шоколада или ила? Он надеялся, что она еще долго не сможет наслаждаться запахом и вкусом еды, а во рту, в горле и носу будет стоять омерзительный дух перегнившей плоти мальчишек, убитых кикиморой.
Антон потянулся к хлебу, украдкой поглядывая на затылок Насти. Когда пальцы коснулись шуршащего пакета, замер, представил кипящую от ярости тетю Таню, узнавшую, что Антон забрал продукты. Внизу спины похолодело, в ушах загудело, а перед глазами поплыли мушки. Чуть было не убрал руку с пакета, но быстро совладал с секундной слабостью, выбросил образ тети Тани, помотал головой, прогоняя испуг, поднял хлеб и громко объявил:
– Я забираю хлеб!
Делал вид, будто его не интересовала реакция Насти, но сам поглядывал в ее сторону, пытался унять трепыхающееся сердце, привести рваное дыхание в норму, стараясь не обращать внимание на запах супа, сводящий желудок с ума.
– Мне плевать. – Она обернулась, подняла ложку ко лбу. На лице ухмылка, глаза блестели. С ложки текла зеленая капля. Она оскалилась и спросила, – хочешь попробовать мой фирменный суп?
– Нет, – растерянно ответил Антон и замотал головой, борясь с жгучим голодом. Не хватало еще Насти решить, что ему что-то от нее нужно. Лучше уж умереть с голоду, чем признаться, что хочет её суп.
– Гороховая похлебка со шпинатом, – сказала она и слизнула стекающую каплю.
Чтобы побороть желание подойти к плите, оттолкнуть Настю, вырвать из ее рук ложку и слопать все, что было в кастрюле, ему пришлось представить, что там не суп, а горячий, бурлящий, черный ил, приправленный сломанными панцирями улиток. Вот он засовывает в рот ложку, а между зубов застревает частичка футболки съеденного мальчика, а на языке комок волос, в горло попадает оторванный ноготь с ноги, впивается в желудок и загнивает. Фантазии подействовали.
У Антона заурчало в животе, на языке появился горький привкус. Ему показалось, что вот-вот вырвет прямо на стол или на Настю, уж как повезет. Наверное, желчью и кислотой с слюнями, больше нечем.
Она бросила взгляд на стол, ухмылка сменилась недовольным выражением.
– А где моё яблоко и конфета? – зрачки расширились, щеки покраснели.
Антон убрал руки за спину. Он хоть и сказал только про хлеб, но забрал всё, что лежало на столе и возвращать не собирался.
Она хищно взглянула на руки Антон, прищурилась.
– Отдавай, – повелительно сказала и двинулась на него.
Антон не шелохнулся, сжал скулы и воинственно поднял подбородок. Напряг глаза, стараясь изобразить на лице презрение и бесстрашие. И судя по удивлению, проскользнувшему в глазах Насти, у него получилось. Она словно оробела, остановилась, не зная, что предпринять. Дернула было рукой с ложкой, с желанием ударить Антона по наглой физиономии, но сдержалась. Казалось, что впервые у нее промелькнула мысль, что Антон может ответить, а получать по лицу она не хотела. А ведь он мог не просто ударить, а мог достать припрятанную банку с илом и влить ее содержимое в рот Насти. Она отступила, на лице отразился испуг.
– Верни, – сказала она, но уже без гонора. Скорее прося, нежели требуя.
– Нет, – отрезал он, почувствовав превосходство. Это случилось с ним впервые. Улыбнулся, сделал резкий выпад, заставив Настю отпрыгнуть к плите, и локтем сдвинуть кастрюлю с конфорки.
Она ахнула, поспешно развернулась и поймала кастрюлю, не дав ей соскользнуть на пол. Но в спешке прикоснулась к конфорке, прожгла рукав кофты, а вместе с ней пострадала рука. Кожа покраснела и на глазах налился большой волдырь. Завопила от боли. Слезы залили глаза и смочили щеки.
– Ты за это поплатишься! – кричала она, рыдая, – Папа упечет тебя в больницу! Сдохнешь там!
Антон не намеревался выслушивать оскорбления, да и сорвавшийся от крика голос Насти не ласкал слух. Вышел с кухни.
– Куда пошел, псих! Скоро приедут родители, будешь ждать их в своей комнате. Ты наказан!
Антон усмехнулся, склонился к кроссовкам, поправляя шнурки и произнес фразу, которую мечтал сказать уже давно:
– Не волнуйся, я уйду, и ты меня никогда больше не увидишь.
В груди словно опустело, словно большая машина вывезла мусор и грязь, скопившиеся за последние пять лет. Ему даже показалось, что он резко похудел, стал легким как снежинка. Выпрямился и подпрыгнул, задев кончиками пальцев потолок.
– Погоди-ка! – Настя словно очнулась после недолгого замешательства.
Она нагнала Антона, поймала его руку в тот момент, когда он собирался толкнуть дверь.
– Это что кроссовки отца?
Она глядела так, словно увидела огромную змею. Удивленно и с интересом разглядывая узор на чешуе, но при этом держась на расстоянии, опасаясь укуса.
– Нет, теперь они мои, – Антон дернулся, высвобождаясь от её хватки.
– Но ты не можешь уйти! Смотри, что ты натворил, – она подняла обожженную руку на уровень глаз.
– А мне плевать, – сказал он равнодушно, – приложи лед или знаешь, что… – он взял её за предплечье и придвинул руку к груди, – вот так, приложи к своему ледяному сердцу. Должно полегчать.
Она не заострила внимание на его колкости, опустила руку и спросила:
– Ты сбегаешь из дома? – в её голосе слышалось волнение и даже испуг. Пожалуй, впервые за все время искренние чувства, а не та наигранность и показушность.
– Это не мой дом.
Антон толкнул дверь и занес ногу над порогом, но не успел выйти. Настя быстро сообразила, что дай она убежать Антону, как останется без объекта для насмешек. Некого будет дразнить, не на кого будет жаловаться и издеваться с подругами. Она решила его остановить, а единственное что придумала – наброситься со спины. Пусть это выглядит подло, трусливо, но зато эффективно.
Она прыгнула ему на спину и что есть сил толкнула. Антон почувствовал сильную боль в спине, отдающую в грудь и плечи. Он зажмурил глаза, скривил губы и, выставив вперед руки, вылетел из квартиры. Ударился головой об угол и потерял сознание.