Аврора подхватила меня под руку, вывела в галерею.
– Не волнуйтесь, Эни. Иногда ваш дядя просто требует внимания. Между нами говоря, Фернвальд очень одинок, и порой ему необходимо поговорить с кем-то близким. В данный момент это Алан, проживший с Фернвальдом под одной крышей больше десяти лет.
Здравый смысл подсказывал держать язык за зубами, но вино ударило мне в голову:
– Я очень за них рада! А вот мой близкий человек остался в Алерте. Я имею в виду Вэйну, сестренку со слабым здоровьем. Замок у нас хоть и красивый, но весь в трещинах, в нем сыро и ветрено. Постоянно думаю, как там она. А другой мой близкий человек, брат Рейнар, пропал без вести несколько лет назад, но я до сих пор его жду.
Я перевела дыхание, стерла выступившие слезы. Повисла неуютная пауза, Аврора выглядела обескураженной. Я продолжила:
– Мы с Аланом приехали сюда вместе. И мы вроде бы дружим. Так неужели я не заслуживаю простой вежливости? Отвлечься на минутку, объяснить ситуацию – разве сложно? Вместо этого он бросил меня в чужом доме. И еще, знаете, сложно сочувствовать одиночеству человека, которого любит полгорода, включая самого короля.
Я замолчала, опустила голову, рассматривая носки туфель Авроры. Хозяйка вечера молчала, и я боялась посмотреть ей в глаза. Зря я сорвалась. Аврора была приветливой, теплой; старалась, чтобы всем было уютно и приятно. Ну а шутка со змеей, верно, была своеобразным ритуалом.
– Прошу прощения. Я позволила себе лишнее.
– Энрике, сколько вам лет? – вдруг ласково спросила Аврора.
– Семнадцать.
– Вы еще так юны. Знаете, мой отец любил говорить, что все мы в молодости мягкие, как глина, и хрупкие, как хрусталь, а к старости превращаемся в камни. Кто-то – в булыжники, а кто-то – в алмазы. Я имею в виду…
Аврора хотела что-то добавить, но ее отвлек дворецкий.
– Прошу прощения, что прерываю. Мне только что передали срочное сообщение.
Он вручил хозяйке вечера записку, Аврора пробежалась по ней взглядом. Затем снова посмотрела на меня.
– Не знаю, что и сказать. Алан просит вас прямо сейчас приехать в академию.
– Что случилось?
– Об этом он не написал. Я провожу вас.
Глава 11Ветер
В карете я задремала. Проснулась у самых ворот академии, с трудом выбралась наружу. Осенний холод вцепился в горло, заставил поежиться. Я поспешила к основному корпусу, проклиная свою несдержанность: от выпитого во рту пересохло, начинала болеть голова.
Просторные помещения пустовали, настенные лампы едва светились. Не верилось, что академия, такая людная и шумная днем, с наступлением темноты становилась неуютной и мрачной. Я добралась до четвертого этажа, пересекла библиотеку, постучала в дверь нашего с Аланом кабинета. Ни звука. Дернула ручку – заперто.
Я встревожилась. Алан должен был ждать меня, верно?.. Впрочем, он мог справиться с делами и уехать в поместье, забыв отправить мне еще одну записку. Меня бы такой расклад не удивил.
Мои шаги гулко разносились по коридорам; если бы в академии кто-то находился, давно бы меня нашел. Я добрела до дядиного кабинета, но в нем свет не горел. Выгравированная на ручке ящерица неприятно напомнила о змее.
Накатила тошнота – ох, зачем только пила это вино! Я осторожно опустилась, садясь на пол, постаралась отдышаться. Ноги и поясницу обдало холодом.
Холод.
Из-под двери кабинета сочилась осенняя сырость. Фернвальд, наверное, забыл закрыть окно, когда уходил. Утром будет кашлять, кутаться в одеяло, перебирать отсыревшие бумаги.
Когда нахлынувшая муть немного отступила, я поднялась, потянула за ручку. Ящерица сверкнула изумрудным глазом; дверь неожиданно поддалась.
Так и есть, окно нараспашку. Ветер трепал занавески, страницы записной книжки, рассыпанные по полу исписанные и чистые листы. Может, и правда случилось что-то серьезное? Незапертая дверь, раскрытое окно, беспорядок на столе, странная записка Алана.
Я постаралась отогнать тяжелые мысли, собрала бумаги, положила на стол. Он был слегка пыльным, а протереть нечем: тряпки находились в кладовой, ключом владела старшая горничная, но она появится утром.
Казалось бы, какое мне дело до чужого стола, да еще и среди ночи – нет же, я почувствовала острое желание прибраться. Наверное, это все проклятое вино играло в моей крови.
В Алерте, в родовом замке, я запирала дверь своей комнаты, когда злилась или увлекалась чтением. Сидела так много часов подряд, даже прислугу не пускала. Ведь молоденькая Марта, веселая и разговорчивая, всегда мешала. Убирая, напевала песни, болтала об ухажерах Лилии или о своих пареньках. А пожилая Карла могла потратить полдня на уборку одной комнаты, и не было спасения от скрипа ее башмаков. Мы дарили ей новую обувь на каждый праздник, но на старые ноги что ни надень, все скрипит.
Чистоту я любила, поэтому постепенно приучилась убираться самостоятельно. Простая работа помогала отвлечься. Оказалось, это не так уж сложно – перестелить и проветрить кровать, стереть пыль со стола и полок, подмести пол, помыть его, вооружившись шваброй, чистой тряпкой и ведром. Однажды Лилия засмеялась, увидев, как я выношу грязную воду. Сказала: «Теперь-то уж точно понятно, что ты кукушонок. Видимо, прислуживать у тебя в крови».
Мне захотелось ударить сестру, но в этот момент в комнату вошла мама. По выражению ее лица я поняла, что она слышала последнюю фразу. Мама ничего не сказала, только отвернулась к окну, и мне внезапно захотелось ударить и ее тоже. Я так испугалась этого желания, что выбежала из комнаты.
Кажется, тогда стояла поздняя весна.
В палисаднике я ломала тонкие стебли, топтала сестрины цветы.
За оградой скулили и лаяли собаки. А может, то ругался отец и плакала Лилия. Уже и не вспомнить.
Вынырнув из воспоминаний, я взяла в руки дядину записную книжку, чтобы положить ее поверх остальных бумаг. Почерк – изящный, с наклоном вправо, с витиеватыми буквами «д» и «у» – привлек внимание. Лилия тоже пишет красиво. Красиво и сладко – всем своим ухажерам, надеющимся заполучить ее сердце.
У Ричарда размашистый почерк. Я отвечала ему, аккуратно выводя букву за буквой, но все равно получалось криво. Впрочем, какая разница, если я так и не отправила ни одного письма?
Алан совсем о почерке не заботится. Небрежные буквы, пляшущие строки. Когда мы только начинали работать вместе, я едва могла разобрать его записи. Впрочем, быстро привыкла.
Я пролистала несколько страниц дядиной книжки, любуясь почерком. Не вчитываясь, скользнула взглядом по ровным строчкам, названиям и формулам. Остановилась, зацепившись за собственное имя.
«День семидесятый, реакция на…», «Стоит оставить эту настойку без изменений, лишь увеличить дозу…»
Две недели назад, судя по дате. Я прикрыла глаза, вспоминая. В тот день дядя сказал, что немного изменил состав настойки. Она вызвала легкий зуд в желудке, а к вечеру меня затошнило. Прямо как теперь, после крепкого вина. Обеспокоенная, я кинулась к Фернвальду, но он лишь сказал: «Не страшно, милая, привыкнете».
Я просмотрела еще несколько страниц. Везде встречалось мое имя – и десятки сложных названий ингредиентов. Схватила листы, которые только что собрала с пола – кажется, там мелькали похожие слова. Так и есть: выписки о свойствах растений, рецепты. Страница, аккуратно вырезанная из какой-то энциклопедии: изображение стебля, усеянного колючками, уродливые листья топорщились в разные стороны. Рядом строчки, словно стелющиеся по земле побеги. Растение называлось «Тардус Вененум», в простонародье – «моредора», и встречалось почти в каждой моей настойке.
Я читала и перечитывала, пока воздух в легких не кончился, пока не задрожали пальцы, пока записная книжка не выпала из рук. Я не стала ее поднимать. Погасила свет и вышла из кабинета.
Виски ломило. Хотелось добрести до какой-нибудь кровати или дивана, хотя бы до скамейки. Но, как назло, в этой части корпуса не было лишней мебели. Я дергала за ручки каждой двери, мимо которой проходила, но они не поддавались.
Вдруг мне показалось: кто-то дышит в спину, крадется шаг в шаг, ступает так тихо, что не услышишь – почувствуешь. Я обернулась.
– Что ты здесь делаешь?! – Голос едва не сорвался на крик.
Я не ожидала увидеть в академии ребенка, который всего пару часов назад собирал пазлы, сидя на ковре в зале Авроры. Мальчишка выглядел растерянным и напуганным. Я протянула руку, чтобы погладить его по голове, успокоить, но ребенок увернулся от прикосновения.
– Как ты здесь очутился?
Он промолчал. Впрочем, у меня было предположение. Скорее всего, мальчик решил сыграть в прятки и забрался в мою карету, а взрослые не заметили за разговорами и вином. Или, может быть, он ухватился за ручку, встал на подножку: я не раз видела на улицах города, как мальчишки развлекаются, катаясь таким образом. Их, правда, гоняют; но сейчас ночь, в потемках никто не заметил детскую фигурку. А дальше все просто: мальчик спрятался, когда я выходила, незаметно проследовал в академию. Хорошо, хоть живой и здоровый, не сорвался по пути, не покалечился.
– Ты в порядке? Ничего не болит? Не волнуйся, утром разберемся, как отвезти тебя обратно к… твоему дедушке? – Имя старика, с которым Алан провел почти весь вечер, я не запомнила.
Мальчик кивнул, схватил мою руку, прижал к щеке. Его кожа была очень горячей. О, боги, так не вовремя! Еще жара не хватало! Я сама мучилась от головной боли и хотела спать, а теперь придется, видимо, поднимать на уши общежитие, выяснять, в каком из жилых корпусов искать доктора. Да и остается ли он в академии на ночь?..
Не успела я и слова сказать, как мальчик откинул мою руку и бросился бежать по коридору.
– Стой, куда ты?
Я ринулась следом, молясь богам, чтобы мальчишка не упал на лестнице и не вздумал выбежать на улицу: лишнее переохлаждение ни к чему. Бежать было тяжело, кровь стучала в висках. Я спустилась на этаж ниже, пронеслась по галерее. Цепочка фонарей за окнами, свет – по глазам, по нервам.