– Да уж, нелегкий выдался день. А сейчас еще и Фернвальд тобой займется.
– Давайте расскажем ему завтра. Я спать хочу.
Алан рассмеялся:
– Боюсь, завтра будет поздно объяснять, почему музыкальный зал превратился в руины.
Я решила, что тьма все-таки съест Алана…
Фернвальд выглядел заспанным, недовольным. Он проводил нас в кабинет, усадил меня в кресло. Алан остался стоять.
– Ну, и о чем вы хотите поговорить среди ночи, молодые люди?
Алан начал издалека: рассказал про вечер у Авроры, про случай с фонариком и про розыгрыш со змеей. Солгал, что очень захотел вернуться к работе прямо ночью, внезапно догадавшись о свойствах одного из артефактов.
Он лгал уверенно и гладко, а я сидела, опустив голову, рассматривая носки туфель и узор на ковре. Наконец Алан добрался до главного – до музыкального зала, в который я, по выдуманной версии, забрела, заблудившись. Не смогла сориентироваться в темноте, да еще перебрала с вином. Услышала шорох со стороны окна, испугалась, и…
И разнесла весь зал, разбив стекло с помощью своего дара.
Рассказ окончился. Фернвальд молчал. Подняв голову, я увидела лихорадочный блеск в его взгляде. Наверное, такими же глазами смотрят мальчишки, когда отрывают лапки насекомым. Захотелось убежать, спрятаться, но я осталась на месте, напряженная до боли в мышцах.
Лицо вдруг обдало ледяным ветром. Я обернулась, взглянула на закрытые окна.
– Результат не заставил себя ждать, – губы Фернвальда растянулись в хищной улыбке. Его голос с трудом пробился сквозь ветер, который вдруг зашумел у меня в ушах и которого на самом деле не было в комнате.
Алан ушел, а потом вернулся, неся в руках сундучок. Маленький, словно из детских сказок, с цветочным узором на выпуклых боковинах. Фернвальд откинул крышку, достал толстые свечи, расставил их по периметру своего стола, поджег. Воск странно зашипел.
– Теперь-то я возьмусь за вас всерьез, милая Эни.
Ветер вжал меня в спинку кресла; я постаралась поднять руку, но не смогла.
– Вот, это поможет, – в руках у дяди вдруг появилась лента. Широкая, из плотной темной ткани.
Он накрыл ею мои глаза. Попросил:
– Сосредоточьтесь, девочка. Вспомните: дома, в Алерте, в это время года бушует Ере, свирепый северный ветер, предвестник зимы.
– Да. Это он, – невпопад согласилась я. Не с Фернвальдом, а с тем, что это именно Ере шумит у меня в ушах.
– Очень, очень хорошо. А теперь представьте, что вы и есть этот ветер. Несетесь по миру, гоните облака, набухшие, полные студеной воды…
Дядя говорил что-то еще, но я не слышала. Ере вырвал меня из кресла, швырнул на пол, поволок словно тряпичную куклу.
Боли почему-то не было.
Миг, удар сердца, и я несусь над макушками деревьев, ныряю, блуждаю среди стволов. Вдруг перед самыми глазами появляется Вэйна. Я тяну руки, чтобы обнять ее, но вместо этого путаюсь пальцами в волосах, дергаю за пряди, лохмачу, набрасываю на лицо. Вэйна жмурится и надевает на голову платок. Меня охватывает ярость, я пытаюсь сорвать его, но узелок крепко завязан, лишь края ткани трепещут.
Вэйна очень красивая.
Я вижу, как ей холодно; сестренка подносит руки ко рту, чтобы дыханием отогреть их. Почему она одна, почему не дома? Где мама с папой, где Лилия или кто-нибудь из прислуги, в конце концов? Нужно скорее отвести Вэйну туда, где тепло, напоить горячим молоком. Проследить, чтобы не случился приступ. «Пойдем», – говорю я жестами, но сестра не понимает. Смотрит на меня и не видит.
Шум в ушах постепенно стихает, ветер больше не толкает меня в спину.
Чужие пальцы прикасаются к вискам, сдвигают повязку. Я вижу не Вэйну, а Фернвальда. Он взглядом указывает на свой стол. Свечи больше не горят, только бледный дымок курится над остывающими фитилями. Это я сделала?
Дядя смеется и хлопает в ладоши, словно ребенок:
– Теперь никто не посмеет назвать вас «кукушонком», моя милая. Ветер – чудесный дар!
Я пытаюсь обрадоваться, но вместо этого на глаза наворачиваются слезы.
– Ну полно, полно! Вам надо отдохнуть…
Я думаю о Вэйне.
Я продолжаю думать о ней, пока меня ведут в спальню, ловко переодевают и помогают умыться.
Во сне Вэйна приходит ко мне, садится на край кровати и смотрит. Мне кажется, что, если я спрошу сестру о чем-нибудь, она ответит, как отвечают обыкновенные люди. Голосом, а не знаками и запиской.
Я хочу спросить ее, но слова застревают в горле.
Вэйна улыбается и молчит.
Глава 12Откровения
В первый день зимы бог Вельдис покидает чертоги на самой высокой горе архипелага, чтобы принести одуванчики на могилу матери. Он собирал их по всей земле, срывал очень аккуратно, чтобы не потревожить пушистые венчики.
Но Вельдис не знает, где похоронена его мать: может быть, в деревне, которая ютится у подножия горы. А может, и на другом конце земли. Он дует на одуванчики, чтобы замороженные его дыханием пушинки покрыли всю землю от края до края. Где-то там мать Вельдиса, и в этом году она обязательно получит любимые цветы.
В первый зимний день водяная дева Анеледа покидает свои чертоги на дне Великой реки и отправляется в Северный приток. Там чернеет остов корабля, на котором когда-то плыл ее возлюбленный; шпиль торчит из воды. Рыбаки говорят: проклятое место! – и обходят его стороной.
В каюте возлюбленного Анеледа видит то, чего нет в ее богатых чертогах. Зеркало. Дева впервые за долгое время смотрит на свое отражение и вспоминает, что уже стара. Она плачет, закрыв руками морщинистое лицо, ее слезы поднимаются на поверхность и превращаются в лед. Каждую зиму замерзает приток.
А старые рыбаки все жалуются, что мелеет река.
В последний осенний рассвет бог Ларсис отправляется на охоту. Только в этот день его пленница Эйле может покинуть опостылевшие чертоги в лесной чаще.
В первый день зимы Ларсис отправляется на поиски Эйле. Это стало традицией. Бог говорит свите: мол, специально позволил пленнице сбежать. Смеется: «Надеюсь, эта охота будет забавнее прошлой». И хвастает, что до захода солнца отыщет Эйле.
У Ларсиса есть только день, чтобы вернуть пленницу. Ведь в его чертогах нет времени. И уже много веков прошло с тех пор, как бог похитил юную принцессу с брачного ложа и заточил в своих владениях, где год превращается в день и не оставляет седины на висках.
Но Эйле этого не знает. Кажется ей, что где-то там, далеко, все еще ждут родители и муж. Но даже страны ее нет больше на картах, а язык, на котором она говорит, забыли. Не знает принцесса и того, что в обычном мире магия божественных чертогов продлит ее юность всего на один день. А потом время отыграется с лихвой, и девушка умрет, прахом рассыплется по земле.
Ларсис ищет сбежавшую пленницу. Чей облик приняла она, чтобы скрыться?
Вон сгорбилась древняя старуха. Привалилась к колонне, вытянула дрожащую руку и впивается в прохожих жадным взглядом. Может, у нее глаза Эйле.
А вот куртизанка. Укуталась в рваные одежды, прячет под тканью гнойные нарывы. Вдруг у нее голос Эйле.
А у молодой исхудавшей девушки, которая смотрит на улицу из окна спальни и что-то шепчет бескровными губами, роскошные волосы. Такие же, как у Эйле… Узнает ли Ларсис ее в этом году, не потеряет ли?
Он хвастает перед свитой, что быстро поймает беглянку. Свита слушает и молчит: знают доблестные спутники бога, что в последний день осени Ларсис собственноручно отпирает замки и открывает ворота, а всю стражу забирает на охоту.
Помнят они, что жених принцессы не ведал жалости, убил собственного отца и посадил в темницу сестру. Родители знали об этом, и все равно отдали дочь замуж ради выгодного союза.
Понимает свита, что Ларсис никогда не откроет Эйле эту горькую правду.
Обо всем знает свита.
Знает, но молчит.
Я перечитывала эту легенду вслух, Алан внимательно слушал, в его обращенных к камину глазах плясали отблески пламени. «Большая книга легенд» приятно грела мне колени. За окном небо раздирали молнии, хлестал дождь. Мы с Аланом радовались, что защищены от бушующей ночи теплыми стенами поместья.
– Какая глупая легенда. И глупая Эйле. Неужели не ясно, что именно Ларсис отмыкает замки? – Алан подул на горячий чай. – А почему он ей обо всем не рассказал? Нелогично.
– Ларсис любит Эйле, но для нее он как был похитителем и насильником, так и остался, – я пожала плечами. – Надежда на возвращение домой – все, что у нее есть. Это единственное, за что она держится. Правда разобьет Эйле сердце, и Ларсис об этом знает, поэтому мирится с ролью злодея.
Алан хмыкнул и посмотрел на меня так, как обычно смотрят на маленьких детей, когда те говорят глупости.
– Значит, чтобы не разбить ее сердце, он разбивает свое. Допустим. Но тогда, скажи на милость, почему Ларсис позволяет ей сбежать? Ведь Эйле умрет, если он не найдет ее вовремя.
– Ну… – я задумалась. Алан ошибался, это я знала твердо. Но объяснить, в чем именно заключалась ошибка, не могла.
– Какая глупая легенда.
Я хотела возмутиться, встать на защиту любимой с детства истории, но тут в комнату вошел Фернвальд. По спине пробежал холодок, слова умерли, не успев сорваться с языка. «С каких пор я стала бояться дядю?..»
Резкий незнакомый запах – будто въедается в кожу. Мягкость полупрозрачной повязки на глазах. Ощущение, будто лишилась опоры и вот-вот упаду. Дядин голос: монотонный, убаюкивающий, вытесняющийся шумом и свистом. Бьющий в лицо ветер; грязь, пыль – в глаза. Погасшие свечи, разбитые окна. Черные буквы на белой бумаге, слова-цепочки.
– Вы, Алан, все-таки еще слишком юны, раз не понимаете такие очевидные вещи, – покачал головой Фернвальд. – Мальчишка.
– А вы сами-то понимаете?
Затянутые в перчатки руки – перед моими глазами. Приказ: «Глотай!» Горечь на языке, в горле, слезы на глазах. Выкрик-рыдание: «Не хочу!» Дядя качает головой, на лице странное выражение. Не сочувствие и даже не жалость. Любопытство. «А теперь…»