– Как ты поняла, что это город? Ты же никогда не видела городов.
– Но слышала ведь о них, слышала! Там башни и много домов. Жалко, что меня не пустили; хотя он был так далеко, я бы точно не дошла. Да и совсем скоро исчез, уполз в туман.
Мель, кажется, всерьез верила, что в том городе живет их мертвый бог вместе с погибшими пустынниками. Последние время от времени гостят в пустых шатрах, смотрят, что да как, а потом возвращаются в свои городские дома. Настоящие, из дерева или камня.
– Я спрашивала, есть ли у них сады и мост через речку, но Маа не передала ответ.
Мель рассказала и про другой мираж – огромное озеро, появившееся однажды на рассвете. Вода отражала небо, она подступила так близко, что Главный присвистнул: «Пожалуй, пора просить у бога лодки», а остальные пустынники не на шутку встревожились за шатры и припасы. Мало ли, озеро увеличится, расползется, затопит поселение? Но оно вскоре исчезло так же внезапно, как и появилось.
– Песок был сухим.
Еще одну странную историю рассказал Диего. В тот вечер он вернулся обессиленным, на скуле наливался синяк.
– Мы сегодня были рядом со Стеной: вчера Маа поведала, что в тех краях развелись сильки и клерсы. Поднялись на дюну, чтобы проверить, не бродят ли рядом чудовища. Никого не было. Мы уже готовились к спуску, когда я заметил внизу, у самой Стены… человека. Он стоял неподвижно, весь в белом – так выделялся на фоне багрового песка… Жаль, мне не удалось разглядеть лицо.
– Может, чудовище?
Но Диего покачал головой.
– Пустынники засмеялись, когда я привлек их внимание. Сказали, что мне мерещится, затылок, видимо, напекло. Но тот человек продолжал стоять, и в какой-то момент – я не знаю, что произошло – мне показалось, он именно на меня смотрит, подзывает. Ноги сами понесли вниз по склону, а потом Главный догнал, ударил так, что я потерял сознание. Когда пришел в себя, у Стены уже никого не было.
– Как он тебя звал? Ты слышал его голос?
– Нет, вокруг было тихо. Не знаю, как это объяснить.
– Мель рассказывала о чудовище, которое уводило детей, когда те оставались без присмотра. Они пропадали тихо и незаметно, а поиски не давали результатов. Так продолжалось довольно долго, а затем одного мальчика все же удалось спасти, охотники перехватили его на границе поселения. Мальчик рассказал, что его позвала мама, со дня смерти которой и месяца не прошло. Сказал, будто мама плакала, просила поторопиться. И он побежал к ней, не разбирая дороги. Хорошо, что охотники успели вовремя. А потом они выследили и убили чудовище, и с тех пор дети не исчезают. Кстати, тем ребенком был Ырк. Расспроси его как-нибудь о чудовищах. Он вроде бы много о них знает.
Ырк привязался к Диего едва ли не сильнее, чем Мель ко мне. Мужчина часто жаловался, что на охоте тот ни на шаг от него не отходит, а в минуты отдыха пристает с расспросами. А стоит Диего задать ему вопрос, пустынник расцветает, обнажает кривые зубы в улыбке. Ответив, долго гудит тихонько: «Ырк хороший. Ырк молодец».
Ырк и в самом деле хороший: никогда не отказывает в помощи, ни с кем не ссорится, делится тканями, утварью. На первых порах помогал носить воду из речки, учил правильно ее процеживать.
Хороший Ырк, что и говорить, да только тайны ему не откроешь, не объяснишь, почему женщины на общей кухне, разбирая улов, удивляются: где-то шкуры подпалены, а у иного клерса и вовсе мясо несъедобное, темное, пахнет гарью. «Словно кровь вскипела, – удивилась как-то Га, пытаясь вырезать сердце у равейлы и не находя его, – внутренности слиплись, перемешались. Дохлого зверя, что ли, подобрали?»
– Было бы славно подежурить у Стены денек-другой, но тайком этого не сделать.
– Диего, может, тебе и правда показалось, что там стоял человек?
– И ты мне не веришь? – спросил мужчина упавшим голосом.
– Я очень хочу верить. Но меня беспокоит, что тебе с каждым днем все хуже. И, честно говоря, не понимаю, почему этот странный человек так тебя взволновал, будь то чудовище или мираж. Кажется, мы сталкивались и с более удивительными вещами.
К таким вещам я относила багровый туман, который однажды пришел со стороны реки. Неравномерный, сбившийся в клочковатые сгустки, он льнул к земле, тек по ней, словно сироп. Помню, как сердце ушло в пятки, когда я вместо горизонта увидела лишь бесконечное марево. Красный песок, красный туман… Словно кто-то поставил вторую Стену, только на этот раз не серую, а багровую.
Тогда меня успокоили. Сказали, такое случается время от времени: просто мертвому богу снится, как его убивает брат. Целые сутки мы жили в чужом воспоминании, а потом туман рассеялся. И бледное дымчатое небо впервые показалось мне красивым.
– Как ты не понимаешь?! – между тем продолжал Диего. – Тот человек выглядел совсем нездешним. Словно пришел с той стороны Стены. А что другие не видели… Нас было шесть человек на дюне, по двое на сторону. Каждый осматривал свой участок, так что неудивительно, что остальные не заметили. А когда я привлек их внимание… Да они все к Главному как к божеству какому-то относятся, разумеется, они заняли его сторону. А он мог и солгать!..
Диего перевел дыхание, продолжил спокойнее:
– Я подумал: может быть, кто-то все-таки умеет проходить сквозь Стену и возвращаться. А мы гнием тут заживо, сразу сдались, даже не попробовав выбраться. А вдруг получится? Вдруг Стена не сплошная, и мы можем отыскать проход.
Я удивилась так, что на пару секунд потеряла дар речи. Не предположению Диего – оно было чем-то вроде сна, несбыточной фантазии. А его страху. Надежде. Которая, к сожалению, противоречила всякой логике.
– Пустынники поколениями ведут здесь хозяйство. Если бы существовал проход, они давно бы его нашли. А еще чудовища, те бы тоже своего не упустили.
Во взгляде Диего читалась досада.
– Я жить вообще-то хочу. Это ты пила настойки, зная, что они ядовитые, – чтобы что-то там доказать себе и окружающим. А меня плавит собственный дар, и это не мой выбор. Поэтому я буду хвататься за любую лазейку, за любой мираж или видение, только чтобы не чувствовать себя бурлящим котлом, с которого вот-вот сорвет крышку.
Оборвав разговор, мы разбрелись по разным углам шатрового поселка. Я весь вечер просидела у огня в общем кругу, вместе с Мель. Языки пламени плясали, жар дарил ощущение уюта. Кровь клерса, передаваемая из рук в руки в глубокой плошке, дурманила. Я закрывала глаза и проваливалась туда.
Там пестрело, цвело и пахло. Лилия ухаживала за растениями в оранжерее, папа возился с собаками, мама с Вэйной степенно прогуливались по парку, а я управляла ветром. Он был ласковым, как котенок, послушным. Шелестел в кронах, пускал рябь по речке, волновал травы. Казалось – не открывай глаза, и останешься там. Не нужно ничего придумывать, идти к Стене, искать неведомого спасения – все просто и ясно. Главное – не открывать глаза.
Но Мель безжалостно вырвала меня оттуда, потрясла за плечи. И на следующем круге не передала мне плошку, шепнула: «Тебе уже хватит!» Остаток вечера я смотрела на остальных пустынников: по их землисто-серым, измученным лицам блуждала мечтательная улыбка, каждый казался отстраненным, видящим сны наяву.
Я вдруг подумала о том, что пойду за Диего куда угодно, и эта мысль меня испугала.
Казалось, время текло по красному песку вместе с рекой. Текло очень медленно, было вязким и липким. Я чувствовала себя мухой, угодившей в банку меда. Не выберешься, сколько ни бейся.
Каждый день повторял предыдущий. Из событий – бури, смерти на охоте и в поселении от неведомых болезней. Я почти свыклась с мыслью, что однажды и вокруг нашего с Диего шатра соберутся пустынники. Помолчат, опустив головы. Омоют мое тело в воде, отнесут на другой берег, закопают в песок. А затем как ни в чем не бывало отправятся по своим делам.
Я старалась не думать об этом, но цепочка картинок упорно возникала перед глазами.
Впервые – когда я стала натыкаться на предметы, не вписываться в повороты. Тогда ноги вдруг онемели, я их не чувствовала, а руки безвольно повисли вдоль тела. Сделать шаг – усилие, поднять с пола ткань или какую-нибудь утварь – усилие. Вроде бы ничего не болит, и как-то смешно от собственной неловкости. А вот Диего смешно не было; он упорно разминал мои ноги-руки, растирал до красноты – и добился-таки того, что к ним вернулась чувствительность.
Другой раз – когда я налегке выбежала в ночь за водой для Диего, подстилка под которым грозила задымиться. И только на обратном пути поняла, что иду босиком, в легкой одежде, – и не чувствую холода.
И после было много странных моментов. Меня настораживало, что они не слишком походили на симптомы отравления моредорой, о которых я узнала из справочников в библиотеках академии и дядиного поместья. Наверное, из-за климата проклятых земель моя болезнь потекла по другому руслу.
Безусловно, были и подходящие под описания симптомы, один из них – отсутствие боли. Неприятные ощущения, легкая тошнота, головокружение – да, но зато рези, раньше появлявшиеся после каждой настойки, сошли на нет.
Больше всего я полюбила время заката: в такие моменты пустыня словно оживала, пускала рыжие прожилки по песку. Мутные тени вытягивались, растекались по барханам. Пустынники ловили миг, когда можно было освободиться от лишних слоев ткани, сбросить ее, словно шелуху, распустить волосы. Миг, когда жара спадала, а холод еще не наступил.
По моим ощущениям, миг длился около сорока минут. В это время мы собирались в круг на площади, от которой расходились лучи-улочки. Пели песни без слов, только переливами голоса. Что-то рассказывали – чаще всего меня просили в очередной раз поведать одну из застенных легенд. Вслед за Мель люди в поселке называли меня «Сказочницей».
Еще качали единственного ребенка в поселке, сына Га. Я свою очередь пропускала, потому что не могла смотреть на мальчика без грусти. Уже не крошка, он умел только ползать и складывал слоги в простые слова – бездумно, не постигая значений.