– Немеют, да? Знаю. У меня так же, – что и говорить, я сама чувствовала себя странно. В прошлый раз Главный не позволил настолько приблизиться к богу. – Ну, где ты видел людей?
– С другой стороны. Там была чернота – наверное, проем.
– Давай поищем.
Шаги давались тяжело, перед глазами все расплывалось, к горлу подступала тошнота. «Это от усталости, от голода. От того, что мы сегодня пережили». Я цеплялась за эту мысль и гнала прочь другую: «Мертвый бог разозлился, он отомстит, уничтожит».
Когда первый холод коснулся кожи, мы наконец увидели проем. От облегчения в мыслях чуть прояснилось, сердце выровняло ритм. Взявшись за руки, мы с Диего сделали шаг в темноту. Когда глаза привыкли, стал различим слабый свет жил. Спертый воздух пах кисло. Под ногами чавкало, хрустело: казалось, я и впрямь ступаю по раздавленным внутренностям. Но бог погиб тысячелетия назад, а значит, эта сырость – от близости реки.
После, как мне показалось, часа бесцельных блужданий мы набрели на узкий проход. Диего зажег огонек на ладони: проступил низкий свод с уродливыми наростами, уходящая в темноту цепочка красных луж.
– Попробуем?.. – неуверенно предложил Диего.
Пожав плечами, я согласилась.
Едва мы вошли под свод, огонек погас, темнота набросилась, поглотила, вобрала меня в себя. Вспомнилась вдруг история, которую однажды рассказывал Рейнар – про огромную рыбину, глотающую корабли.
– Диего! – Я с ужасом осознала, что он больше не держит меня за руку. – Диего!
Ответа не было. Ноги подкосились от слабости и страха; я упала прямо в лужу. Одежда намокла, по телу прокатилась дрожь.
– Энрике! – вдруг раздался голос. Женский. Смутно знакомый. – Ты снова плачешь? Ах, что за капризная девчонка!
Чьи-то бережные руки подхватывают мое неожиданно маленькое тело. Чьи-то голубые глаза смотрят с непередаваемой нежностю. Кто-то убаюкивает меня, поет мне колыбельную. Шепчет в паузах между куплетами: «Спи, моя милая, моя хорошая».
Спать действительно очень хочется, но я упрямо держу глаза открытыми. «Спи!» – настойчивее повторяет женщина. Я сжимаю кулаки, внутренне собираюсь и прогоняю сон из своей головы: представляю его шляпкой, которую ветер срывает и уносит далеко-далеко.
На красивом лице женщины появляется испуганное выражение. Она шепчет, глотая слова: «Значит, это правда, я не ошиблась… Бедная моя девочка. Но я помогу, я постараюсь прожить дольше отпущенного срока, чтобы снять с тебя хоть на время эту ношу».
Потом то ли я и правда засыпаю, то ли куда-то лечу, да так быстро, что начинает укачивать. От скорости мир перед глазами смазывается в пестрый водоворот. Иногда на поверхность выплывают какие-то моменты из жизни, лица, слова, записанные на бумагу, – я не успеваю приглядеться, узнать, понять. А где-то далеко, на границе слышимости, жалобно кричит птица.
– Энрике! Энрике!
Вместо того чтобы затянуть, водоворот выталкивает меня на поверхность, со всей силы швыряет на камни. Я лишь успеваю подумать, что все кончено; секунда, и я разобьюсь.
– Энрике! Энрике!
Спине больно, боль стреляет по рукам, едва получается согнуть-разогнуть пальцы. Но в остальном я, кажется, в порядке.
– Энрике!
Темнота уже не кажется густой, сплошной. Я вижу, как Диего мечется в ней, натыкаясь на стены. Падает и тут же поднимается, продолжает звать меня. Собственное имя катится по тоннелю, бьется о стены и отскакивает – теперь почему-то звуча голосами Лилии, родителей, Фернвальда, Алана… И всех остальных, кого я когда-либо встречала в своей жизни.
– Диего? – Мой голос, отражаясь от стен, тоже искажается, становится чужим.
Мужчина замирает. Шепчет:
– Отец?..
– Да нет же! – повторяю, едва не плача. – Это я, Энрике.
– Энрике, – мягко повторяет Диего и в два шага оказывается рядом.
Нащупывает мою руку, сжимает – горячо и больно, но я терплю.
Мы покидаем страшный проход.
Едва мы пришли в себя, я спросила:
– Слушай, ты рассказывал, что видел людей у Стены. Может, пойдем туда?
– Тут мы хотя бы как-то ориентируемся. Боги знают, сколько времени придется тащиться вдоль Стены, чтобы обнаружить хоть какую-то зацепку. Да и места те кишат чудовищами. А еще у нас нет еды. Слушай, а вообще-то здесь не так уж плохо, если не заходить в тоннели, – сказал Диего притворно бодрым тоном. – Переждем здесь какое-то время. Я буду охотиться в окрестностях, приносить еду.
– Воспламеняться время от времени, – не сдержалась я.
– А ты иногда жестокая.
– Неужели забыл, как издевался надо мной? А еще… – я осеклась. Незачем теперь вспоминать обиды. Я и так держалась за них слишком долго, чуть ли не всю жизнь. Отгораживалась ими, словно под одеялом пряталась. Из-за этого пропускала и упускала много важного.
Мы долго молчали, двигались почти наугад. Обнаружили еще несколько сужающихся отростков, но сунуться в них не решились. Но у одного прохода Диего все же остановился. Сказал с тяжелым вздохом:
– Думаю, если где-то и есть способ выбраться, то только в конце одного из этих тоннелей. Будь он на виду, пустынники давно бы воспользовались… Нам надо попробовать прорваться, – заметив мое смятение, он добавил: – Нам все равно некуда возвращаться, никто нас уже не примет. В таком случае смерть – вопрос времени. А еще, несмотря ни на что, я все-таки верю своим глазам, ощущениям. Точно знаю, что видел людей.
– Хорошо, хорошо, – я нервно перебила, а потом закричала что есть силы: – Эй, мертвый бог! Мне передали, будто ты согласен отпустить меня. Так отпусти!
Не успело эхо от моих слов затихнуть, я ринулась в проход, стремительно увлекая за собой Диего. Боялась, что передумаю, если замедлюсь хоть на секунду.
Нет ни пола, ни стен, ни потолка, вокруг дымчато-красное марево – такое однажды накрыло поселение пустынников. Я иду по нему босая, ноги вязнут. Мне холодно, и я крепче сжимаю чужую руку, теплую, даже горячую. Шепчу имя. Ничего не происходит. Шепчу снова и снова, как заклинание.
Я радуюсь, когда тот, кого я зову, делает шаг навстречу из тумана. И в следующую секунду замираю от страха: кого тогда я держу за руку? Поворачиваю голову и встречаюсь взглядом с безумными глазами Лилии. Рябь ползет по ее лицу, миг – и от скулы к подбородку тянется шрам, а губы Главного кривятся в ухмылке. Потом губы полнеют, наливаются чувственностью, блестят кровянистой слюной в уголках. Мель смотрит так, словно вот-вот заплачет.
Я пытаюсь вырваться, но руку держат крепко, тянут на себя. Упираюсь, но стопы скользят. Лишь бы не упасть…
– Энрике, – говорит Га голосом Диего. А другой Диего – тот, что стоит напротив, – рассыпается на осколки. Я теряю равновесие и падаю в распахнутые объятия многоликого чудовища.
Когда я открыла глаза, марева уже не было. Тепло разливалось по телу, родное, близкое. Диего рвано выдохнул.
– Ты тоже что-то видел? Что?
– Я… не понял. Земля в трещинах, два солнца. Одно большое, красное, очень низкое. На него не больно смотреть. Я шел куда-то, и за мной тянулась тень. Вытянутая, словно змея, без очертаний. Не моя.
– А второе солнце?
– Второе? – Диего сжал пальцами виски. Словно начал забывать, что видел и о чем рассказывал. – Оно… мелькало. То вспыхивало, то гасло. И когда вспыхивало, слепило глаза. Хотелось пить, но я никак не мог найти воду.
– Главное, что ты здесь. А дальше…
Дальше оказалось некуда: прямо перед нами был тупик. Неровная стена, оплетенная венами, едва светящимися и погасшими. Мне стало обидно до слез. Вроде бы пока ничего плохого не произошло, мы живы, есть еще несколько тоннелей, где, вполне возможно… Но обнадежить себя не получалось.
Диего вдруг напрягся, отпустил мою руку. Зажег огонь.
– Смотри.
Я не поняла, куда смотреть. Диего указал на утопающий в темноте угол. Мы приблизились. Из стены, покрытые влажной слизью, торчали отростки. Похожие были и в жуке-повозке.
– Ты думаешь…
Диего кивнул, попросил отойти подальше. Выбрал один из отростков, потянул. Потянул за другой. Раздавшийся скрежет оглушил. Пронесся по тоннелю и продолжил звучать в ушах после того, как стих. Вспышка! В помещение хлынул белый туман.
– Не дыши! – крикнул Диего, я задержала дыхание.
Туман нес сырость, лип к коже, заливал глаза и уши. Когда воздух кончился, я услышала голос.
«Ну что же ты, милая, – говорил Фернвальд. Я не видела его, но отчего-то знала: дядя сидит, опершись подбородком о затянутую в перчатку руку, легонько качает головой. Это было так странно: видеть и одновременно не видеть. – У меня на тебя были такие планы…»
Видение исчезло, как только я сделала вдох. Только воздух отчего-то пах свечным воском…
Когда туман исчез и взгляд прояснился, я испугалась: одна галлюцинация перешла в другую. Тоннель больше не оканчивался тупиком, в стене появилась прореха, в ней виднелся уходящий вдаль пустынный коридор, до боли знакомый.
Я вспомнила, как пробиралась по нему в кабинет Фернвальда, потеряв из виду мальчика, умеющего менять тени. Держалась за стены, чтобы не споткнуться в потемках. А от окон тянуло осенним холодом.
Картины по стенам. Цветы в напольных вазах. Окна с витражными вставками, а за ними – выложенная плиткой дорожка, фонари, клумбы. И никакого песка.
Меня подхватило, словно ветром – хотя откуда здесь ему взяться? – понесло вперед, к прорехе. Разбежаться, запрыгнуть внутрь – свобода, дом!
Мне едва удалось остановиться.
– Диего! Почему ты не…
Я обернулась, и слова замерли на губах.
Диего стоял, объятый пламенем.
– Я пойду обратно, к пустынникам. Постараюсь хоть что-нибудь сделать. Наверное, они уже справились с пожаром. Надо будет чинить шатры. Помогать с лечением.
– Диего, ты горишь! В таком состоянии ты никому не сможешь помочь. Даже если доберешься, тебя все равно убьют, – я шагнула к нему. – Давай вместе вернемся домой, умоляю.
Диего не ответил. Взгляд его сделался совершенно пустым, голова откинулась назад. Безвольное тело била крупная дрожь.