– А как вы доберетесь до поместья? – забеспокоилась я.
– Не до поместья – до соседней палаты. Если тебе не сложно, Эни, позвони, пожалуйста, в колокольчик – вон он, на тумбочке. Полагаю, нам обоим нужно отдохнуть.
Я потянулась – голова закружилась от простого движения. После звонка в комнату вошла женщина в белом, направилась ко мне, помогла улечься удобней, взбила подушки. Затем взялась за спинку дядиного кресла, медленно покатила его к выходу.
Глава 20Кларисса
Алан заглядывал каждый день, приносил цветы и угощения, передавал подарки от общих знакомых. Но наше общение не приносило радости ни мне, ни ему. Я расспрашивала о последних событиях, о новостях академии и столицы. Алан отвечал односложно, больше отмалчивался, глядя куда-то в сторону или поверх моей головы. Он будто совершенно отвык от меня, от нашей дружбы.
Других посетителей в больницу не пускали, и я мучилась от одиночества. Много спала – и видела странные, завораживающие сны. Забывала их сразу после пробуждения, но оставались смутные образы, ощущения: жар, прикосновение к волосам, шепот на ухо, отчаяние и страх, перетекающие в счастье и обратно. Было в этих снах что-то личное, поэтому я не решалась рассказать о них докторам.
Фернвальду между тем стало хуже, он лежал в соседней палате, прикованный к постели. В последнее время он взял столько боли, что не смог вынести.
Я сама смогла встать на ноги без посторонней помощи лишь спустя неделю после пробуждения. Вышла в коридор, добрела до соседней двери. Села в кресло рядом с дядиной кроватью. Он слабо улыбнулся, но после снова погрустнел:
– Так ты правда думала, что я мог травить тебя?
Хотелось ответить «нет», но солгать я не решилась:
– А что еще мне оставалось? Я плохо разбираюсь в людях, Фернвальд.
– Мне кажется, я тоже плохо в них разбираюсь. Не смог понять тебя. Да и со всей семьей своей не нашел общего языка…
– Еще не поздно.
Дядя лишь печально покачал головой: уже поздно. А мне?
Сырое осеннее утро, холодное прощание, скупые письма. Молчание длиной в полгода. Что я прочту по глазам родных, когда приеду в Алерт? Да и куда я приеду – домой или в гости?
Не обижусь, если мама посмотрит неласково и скажет что-то сухое и резкое, а папа уйдет на псарню. Может, я наберусь смелости обнять маму и предложу папе помощь.
И Лилия. Я должна извиниться за то, что воровала письма Ричарда, вернуть ей все до единого.
– Хотя бы расскажите, почему поссорились с ними.
– Расскажу. Позже.
Как всегда: о самом главном – позже. Я вышла из комнаты, вернулась в свою палату, выпила лекарство, которое по-прежнему имело вкус и запах топленого молока. И еще от него клонило в сон.
Вскоре я почувствовала прикосновение к волосам. Кто-то невидимый гладил меня по голове, перебирал пряди, и от этого щемило сердце.
Сошла ли я с ума – иначе почему так хочется перехватить чужую руку, переплестись пальцами? «Я люблю тебя», – прошептала едва слышно, чувствуя, как теплые слезы текут по щекам. А проснувшись, решила, что все-таки никому, даже дяде, о снах не расскажу.
На следующий день я снова пришла к его кровати. Спросила уже настойчивее:
– Хочу все услышать сейчас. Про бабушку, про папу. Про вашу собственную семью – помните, еще в самом начале вы обещали рассказать, но к разговору не вернулись?
– Но это очень грустная история, – Фернвальд нахмурился. – Зачем она тебе сейчас, моя девочка?
Я пожала плечами, чувствуя, как кровь приливает к лицу. Сама не знаю, откуда взялось это упорство. Мы с Фернвальдом сцепились взглядами на несколько долгих минут, затем он отвел глаза. Вздохнув, сказал чуть нервно:
– Ну хорошо, хорошо. У меня была дочь, твоя кузина. Ее звали Кларисса. Правда в том, что за все четыре года ее жизни я виделся с ней лишь несколько раз, да и то мельком.
– Почему? – Имя его дочери показалось мне смутно знакомым.
Дядя потер пальцами виски. Он уже мог двигать руками, правда, движения выходили неуклюжими.
– Я очень любил жену, но она умерла, рожая Клариссу. Я не испытывал ненависти к дочери, не желал ей зла… Но и видеть ее не мог. Мама предложила позаботиться о Клариссе, пока я не приду в себя. Твои родители, Энрике, поддержали решение. В общем, я отвез дочку в Алерт. Думал, заберу через несколько месяцев, самое большее – год. Но так и не забрал. Я ударился в работу, и она захватила меня. Столько успехов! Получил субсидию, крепко подружился с королевской семьей, основал академию. У меня совсем не было свободного времени, и я не замечал, как быстро оно летит. В письмах родные умоляли меня хотя бы навещать Клариссу – я, кажется, сделал это всего два раза. Откупался деньгами, дорогими подарками, – дядя покачал головой. – Когда пришло первое письмо о болезни Клариссы, я не обратил на него внимания: дети ведь часто болеют. После были, кажется, и другие письма. Но я так уставал от работы, что порой забывал даже вскрывать конверты. А потом… потом приехала твоя мама, Энрике, вместе со своим белокурым сыном. Проделала длинный путь, хотя была в положении. Никогда не забуду тот ее взгляд и слова: «Хотя бы попрощайся со своей дочерью».
«Рейнар», – подумала я, услышав о мальчике, и сердце сжалось от нежности и скорби. Фернвальд надолго замолчал. Затем, рвано выдохнув, продолжил:
– Я отправился в Алерт, но дороги сильно замело, пришлось несколько дней пережидать в гостинице. И когда мне удалось наконец добраться до замка, урна Клариссы уже стояла в фамильном склепе. Мама… смерть моей дочери подтолкнула ее к безумию. Помню, она сидела, глядя в одну точку, извинялась. Разговаривала с Клариссой, будто она все еще была жива. Ее дар, и без того сильный, вырвался из-под контроля; я пытался забрать ее боль, но она была бездонной. Всех моих знаний на тот момент не хватило, чтобы помочь ей. Да и сейчас, после стольких лет, боюсь, не хватит. После всего случившегося Освальд больше не желал меня знать – и я прекрасно его понимаю, до сих пор понимаю. Вашей семье не нужен такой эгоистичный идиот. Правда, в течение долгих лет я пробовал наладить с ним отношения, но не вышло. Но однажды на письма мои ответила Агата.
– Мама?! – удивилась я.
– Да, Эни. Она рано осиротела – видимо, поэтому считала, что нужно держаться за родных, даже если они этого не стоят. Кстати, именно от нее я узнал о грустной девочке без дара. И когда ты связалась со мной, я первым делом написал Агате. Мы обсудили, как сделать так, чтобы твое пребывание в столице было комфортным. Она же попросила помочь тебе с даром, если это окажется возможным.
Я этого не знала. Даже не догадывалась.
– Что же, я в очередной раз подвел и ее, и своего брата.
– Ну, теперь со мной все в порядке. А что касается дара… – я пожала плечами. – Это все же плохая идея. Те крупицы, которые у меня были, я, наверное, уже растеряла. Да и не стоит он того, чтобы так сильно переживать.
Фернвальд потянулся, чтобы потрепать меня по волосам, но я отстранилась: рано пока ему пить боль, тем более что с ней я сейчас сама в силах справиться. А вот история Клариссы сильно задела, и я обязательно оплачу бедную девочку, когда доберусь до своей палаты. Подумать только, у меня могла быть еще одна сестра, мы могли вырасти вместе.
Теперь многие моменты из детства, прежде мне непонятные, приобретали ясность, выстраивались в ряд, словно звенья одной цепи. Поведение родителей и Илаи, опека Рейнара, иногда чрезмерная – вспоминал ли он Клариссу, играя со мной, помогая мне с уроками? Была ли я похожа на нее по характеру?
– Все у тебя будет, – прошептал мне Фернвальд. – Так, как ты этого заслуживаешь. Удивительно и ярко.
Два дня я оплакивала Клариссу, думала над историей Фернвальда. Злости не было, скорее, сочувствие и печаль, что не сложилось так, как могло – точнее, должно было сложиться.
А утро третьего дня выдалось настолько солнечным, что печальные мысли просто не приходили в голову. Правда, на улицу доктор не отпустил: все еще опасался за мое здоровье. После завтрака пришел, прихрамывая, Фернвальд. Улыбнулся, сказал, что чуть позже меня ждет сюрприз.
Сюрпризом оказалась Аврора. Она вошла вслед за Аланом с огромным букетом сирени в руках. Палата наполнилась душистым ароматом. Аврора, как обычно, восхищала красотой: она словно плыла, а не шла, и голос ее звенел, переливался.
Женщина крепко обняла меня, затем отстранилась, внимательно рассматривая. Поправила упавшую с моего плеча лямку рубашки, задумчиво пропустила волосы между пальцами.
– Слишком короткие, да?
– Ничего, я знаю волшебника, который все исправит. И вообще, сделает так, что все девушки города обзавидуются, побегут стричься.
Аврора достала из сумочки чай, передала Алану. Вскоре аромат сирени смешался с запахом мяты и других трав. Я взяла чашку обеими ладонями, почувствовала, как по телу растекается тепло.
Аврора между тем делилась свежими столичными новостями, сплетнями, впечатлениями от театральных премьер. Город, как всегда, жил насыщенно, ярко. Дядя блаженно жмурился, поправлял манжеты любимой рубашки, которая за проведенное в больнице время стала ему чуть велика.
Только Алан стоял поодаль. Он, кажется, решил выполнять роль прислуги – подливал чай, стирал капли со столика: по рукам Фернвальда порой проходила дрожь. Я жалела ассистента. Хотелось выяснить наконец, что случилось, почему Алан грустит в такой прекрасный день и вообще все время. Что произошло? Был ведь обычным молодым человеком – да, очень сдержанным, порой диковатым, но в целом приятным.
Спросить бы – но не лезть же в душу.
На следующей неделе Фернвальда отпустили домой. Доктор взял с него честное слово не нырять в работу с разбега. А мне наконец разрешили гулять по больничному парку, и я наслаждалась воздухом и отголосками шумного города. Порой замирала перед каким-нибудь цветком или листиком, долго-долго смотрела, сама себе удивлялась: отчего я так?..
В один из дней Аврора пришла вместе с Эдит. Сперва девочка испугалась, увидев меня, спряталась за маму. Но вскоре привыкла и даже заявила, что шрамы – в моем случае, след от ожога на виске – это, вообще-то, красиво.