В ту весну деревья цвели так, словно мечтали подарить по цветку каждой женщине в городе. А тем летом…
Тем летом они видели, как мужчины собирались на войну, а женщины плакали, прощаясь с ними.
В глазах Розы не было слез.
«Поцелуй меня на прощание, – попросил муж. И шепотом добавил: – Так, как целовала его».
«Я его никогда не целовала. Разве что в щеку. Поцеловать тебя в щеку?»
«Куда захочешь».
Роза прикоснулась губами к гладко выбритой, ухоженной коже.
«Еще раз?»
«Хватит. Давай лучше я тебя поцелую».
«Целуй. Куда захочешь».
С фронта он слал письма, но однажды перестал, и список погибших пополнился еще одним именем.
Через несколько лет после войны к Розе, которая все еще каждый вечер играла на фортепиано и в любую погоду отворяла окна, пришел человек. От него пахло цветами, далеким ветром и пылью чужих городов.
«Здравствуй, Роза», – сказал Сван.
Она усадила его за стол, налила чаю и стала слушать истории о нездешних землях. Когда вечер сгустил тени и кокетка-столица зажгла фонари, Сван взял руку Розы и прижал к своей груди.
«Много времени прошло, а я все так же люблю тебя. Я мечтал о встрече, замерзая на севере и сгорая на юге. Я слышал твой голос, когда работал в шахтах и на стройках; тобой пах ветер, которому я подставлял лицо на китобойном судне. Все, что я делал, было ради тебя. Теперь я богат, Роза. Все, что захочешь: драгоценности и шелка, новый дом с новым фортепиано – все дам, все куплю. Сними свой траурный наряд, будь моей женой».
Под ладонью Розы билось его сердце. Она подняла руку и начала изучать лицо Свана кончиками пальцев.
«Оно стало таким гладким…»
«Теперь я могу позволить себе бриться самой лучшей бритвой, – засмеялся Сван. – Совсем не то что раньше, правда? Впрочем, если захочешь, отращу бородку».
«Ты был на войне?»
«Нет. Я работал в то время на севере».
Роза убрала руку.
«Помнишь, я однажды сказала, что мне нравятся гладкие стебли и колючие лица. Когда я целовала мужа, провожая его на войну, то думала о тебе. Я всегда думала о тебе, и муж знал об этом. Когда он погиб… Мне сказали, он погиб смертью героя.
Я выбросила все ленты, которыми ты перевязывал букеты – я их хранила в заветной шкатулке, которую ото всех прятала. Теперь в ней лежат письма моего мужа. Даже то, недописанное, которое нашли в кармане его формы вместе с кусочком карандаша. Думаю, на войне мой муж не мог бриться каждый день. Если и была у него бритва, то точно не самая лучшая. А значит, щеки его были колючими. Такими, как я люблю».
«Каждому уготована своя судьба, Роза».
«Каждый сам свою судьбу выбирает. Я уже выбрала, а ты уходи искать свою. Я никогда тебя не забуду, Сван».
…Однажды старой горгулье показалось, что она снова слышит, как за городом стрекочут кузнечики, как кричат горные птицы на далеком западе, как на востоке мулатка поет колыбельную своему первенцу. По камню поползла трещина, затем вторая. Еще чуть-чуть – и броня расколется, упадет в воду. Горгулья взлетит, поднимется к солнцу и облакам, упадет в глубины океана, познакомится с западными птицами и увидит глаза восточной женщины. Пока она сидела на одном месте, на берегу бурной реки, которая много веков назад пленила ее своей красотой, успел вырасти город. Столица раскинула улицы и расставила площади, построила дома, дворцы и театры, вырастила детей и поручила горгулье следить, чтобы никто из них не упал в воду.
Пожалуй, если горгулья улетит, присматривать за людьми будет некому, да и желания их останутся неисполненными. Поэтому она, подумав, решила остаться. Тем более что рядом друг-ветер, у которого на каждый день припасена новая история. А на ее голову частенько садятся чайки, и можно расспросить их о море. Проходящие по мосту люди делятся с ней своими мыслями, а в ближайшей аллее колышутся белые ленты, и деревья шелестят о том, что они счастливы и им тепло.
Джейли так и не пришел. Я ждала его до второго звонка, стояла у колонны, поддерживающей потолочный свод. Свод был расписан облаками с солнечными прожилками, летали нарисованные ласточки. Мраморные рельефы на колоннах напоминали деревья.
Попасть в театр Солнца на премьеру было очень непросто. А отказываться от приглашения – невежливо. Так думала я, сидя рядом с пустым креслом. Горгулья пела свою печальную песню. Разворачивающаяся на сцене драма была обворожительно прекрасна.
– Этот спектакль уже давали в прошлом сезоне, так что я ничего не потерял, – сказал художник, когда я заглянула к нему на обратном пути. – Хотел только, чтобы дама, про которую я вам говорил, тоже его увидела.
Вид у Джейли был усталый.
– Вам понравился сюжет, Энрике?
– Конечно! Только вот жалко всех: Свана, Розу, ее мужа. И горгулью, конечно. Хотя ей больше всего повезло.
– Повезло?
Я вдруг подумала об Алане. Призналась:
– Я бы тоже хотела слышать мысли и желания. Чтобы люди не могли скрыть от меня, что их волнует, о чем они беспокоятся. И что думают обо мне.
– Если бы вы обладали такой способностью, то были бы самым несчастным человеком на земле.
Я пожала плечами. Джейли был явно не в духе. Конечно, он не ждал гостей: это мне почему-то захотелось снова наведаться в мастерскую.
Просто Джейли жил рядом с Розовой Аллеей, недалеко от Моста Горгульи, и после театра ноги сами принесли меня туда. Кошель заметно похудел, а в нос я так и не попала… Сочтет ли госпожа горгулья мое желание достойным сбыться?
Отдав Джейли купленный в театре сувенир, я поспешила уйти.
Гуляя по вечерним улицам, старалась почувствовать город так, как чувствовал его Сван. Но к вечеру заметно похолодало, поэтому пришлось кутаться в накидку и торопиться. Я оставила дяде записку перед уходом, но все же волновать его поздним возвращением не стоило.
В кабинете Фернвальда пахло яблочным пирогом. Дядя весело кивнул мне, протянул блюдце с ароматным кусочком, налил чаю.
Мне стало вдруг легко-легко, захотелось рассказать Фернвальду обо всем на свете. Но всего на свете я не знала, поэтому рассказала лишь про художника и спектакль. Фернвальд расстроился, что я не позвала его, однако потом признался, что сделал бы то же самое, ждал бы Джейли.
Мы попрощались, когда совсем стемнело. Я отправилась спать.
Во сне я танцую, ухватившись за чьи-то широкие плечи. Мы с партнером вливаемся в пестрый поток пар, кружимся так быстро. Едва удается вздохнуть на поворотах, но я отчего-то знаю: остановлюсь – и поток перемелет меня, выбросит, забудет. Разве думает река о капле, выплеснувшейся за границу берегов на крутом витке течения?
Танец длится и длится, теплые руки на талии поддерживают, не дают упасть, ведут. Зеленые глаза напротив, в прорезях маски. Насмешливый прищур. Музыка и свет.
Меня выдергивают из потока помимо воли. Кто-то трясет за плечи, приказывает открыть рот. В губы упирается край стакана, жидкость обжигает горло, а рука держит, не дает отстраниться.
Потом меня бросают обратно в поток, знакомые руки снова смыкаются за спиной, окутывают, обнимают.
И я вспоминаю.
Имя человека с зелеными глазами. Жару и холод проклятых земель, купола шатров, струящуюся прямо по песку речку. Женщину, мечтавшую увидеть траву, и мужчину, влюбившегося в безногую богиню. Чудовище с глазами Лилии и другое чудовище, с тонкими паучьими ногами-руками, с выгнутыми наружу суставами. Тело мертвого бога, сводящие с ума тоннели. Огонь и смерть.
Боль скручивает и ломает. Я кричу, человек с зелеными глазами шепчет на ухо: «Все закончилось. Теперь все будет хорошо».
– Диего. Диего, Диего, – шепчу, чтобы снова не забыть. – Диего.
– Да, Энрике. Я здесь.
Глава 22Предатель
Я обняла его, вжалась в знакомый запах. Теплые ладони гладили спину. Мы больше не танцевали, видимо, поток выбросил нас на берег… Нет, это был всего лишь сон, на самом деле мы сидели в моей комнате, в поместье Фернвальда. Сам дядя стоял у окна, вытирал пот со лба белым платком. Вокруг лампы на прикроватном столике летали мотыльки, бились о стекло с глухим стуком.
Я медленно, сквозь зубы, выдохнула куда-то в шею Диего. Заключила его лицо в ладони, поцеловала веки, лоб, щеки, губы.
– Ты в порядке? Почему мы живы?
– Когда открылся проход, герцог Алерт обнаружил нас, вытащил. А после… Нас лечили. Тебя от ожогов, меня… кажется, от всего на свете. Вытравливали чудовище из моего тела. Не знаю, как, но им удалось. Правда, теперь я разве что спичку зажечь могу.
Я перевела взгляд на дядю.
– Почему я все забыла?
Губы Фернвальда дрожали, он смотрел на меня и молчал. Диего ответил за него:
– Энрике, я мог не выжить. И ты бы несла тяжелый груз, всю эту боль и память, в одиночку. Я не хотел, чтобы так случилось.
Внутри заскреблось неприятное чувство: мною опять манипулировали, за меня решали. «Больше не позволю, – подумала я с отчаянием. – Ни за что не позволю».
– Энрике, люди, которых я видел тогда в пустыне – не иллюзия, не ошибка воспаленного разума. В больнице я узнал, что проклятые земли уже много лет изучают. Сведения об этом засекречены. – И Диего рассказал, что мы попали за Стену по ошибке: среди блюстителей порядка на балу был человек, входивший в тайную исследовательскую группу. И дар его – перемещать предметы или людей в другие места – сыграл с нами злую шутку: мы должны были оказаться в безопасности, за пределами дворца, а оказались…
– Вам просто не повезло. Остальных тоже раскидало. Одного почтенного господина пришлось выкрадывать у предводителя дикого племени на крайнем Западе, – добавил дядя. – Но ваших следов найти так и не удалось.
– Многие за Стеной родились уже в проклятых землях и ничего страшного не совершили, – перед глазами обозначилось доброе лицо Мель и бессмысленная улыбка сынишки сварливой Га. – Они должны жить здесь, в нормальном мире. Так почему их еще не спасли?
– Помнишь, Мель рассказывала про чудовище, которое увело из поселения детей? Это было не чудовище. Их поселили здесь, по эту сторону Стены, но почти никто не дожил до пятнадцати лет. Послушай, Эни, мне сказали, что пустынников нельзя забирать из проклятых земель. Что-то то ли в воздухе, то ли в воде меняет их, делает другими. Если бы мы провели там лет десять, мы бы тоже… – Диего поморщился, словно боль прострелила виски, и сменил тему. – Если бы не твой дядя, меня бы сделали подопытной крысой. А тебя, Эни, собирались отправить домой, как только окончательно придешь в себя. С подправленной памятью. Ты стала бы заложницей в собственном доме.