– Я им этого не позволю, – перебил Фернвальд; его лицо было очень бледным, в глазах стояла решимость. – Поэтому вы уедете вместе. В другую страну.
– Когда мы должны уехать? – спросила я немеющими губами.
Все происходило так стремительно, что не укладывалось в голове.
– Сейчас, – шепнул Диего. А дядя добавил:
– За всеми нами следят. Мне с трудом удалось провести сюда Диего. Карета готова. Если вы отправитесь прямо сейчас, я успею замести следы. Или хотя бы выиграю время.
– Как вы это сделаете?
– Например, скажу, что отправил тебя к родителям, как и было оговорено. А Диего я и не видел, не меня к нему соглядатаем приставили.
– К родителям… – это слово горчило. Я повторяла его про себя снова и снова, катала на языке, как леденец. Думала о том, что, возможно, никогда больше не увижу маму и папу, сестер. Не задам важных вопросов, не попрошу прощения.
– Я проведу вас через черный ход. Каретой будет править человек, которому я доверяю: он знает, куда ехать. Внутри вы найдете вещи на первое время, конверт с документами и деньгами. Берегите их – вполне возможно, я не скоро смогу выслать вам еще. А теперь слушайте внимательно. Вы доедете до станции Эльяр, там придется подождать поезд в Нилию. Он прибудет в четыре тридцать утра, остановка длится ровно две минуты. Вы должны сесть тихо и быстро, не привлекая лишнего внимания. Не забудьте замкнуть купе. Ехать будете долго, до самого конца. Последняя остановка – городок Крестия в герцогстве Броншван. Там до границы рукой подать. Когда доберетесь, свяжитесь с этим человеком, – дядя вложил в руку Диего записку.
– Я понял. Все будет в порядке.
– Диего. Берегите ее, – дядя взглядом указал на меня.
– Обязательно.
– И, боюсь, вам придется взять Эни на руки, она явно не сможет твердо стоять на ногах.
Его слова и то, с каким выражением он их произнес, возмутили меня. Сил у меня было достаточно; чтобы доказать это, я спустила ноги на пол и встала, оттолкнувшись рукой от кровати. И тут же пол и потолок словно поменялись местами, щеки опалило жаром, а на зубах заскрипел песок.
Диего успел подхватить меня.
– Все в порядке, – быстро сказал дядя. – Это всего лишь воспоминания. Иногда ты будешь чувствовать, будто прошлое и настоящее смешиваются. Будешь узнавать в незнакомых людях черты жителей проклятых земель. Но это однажды пройдет.
Мы шли по лабиринту дядиного дома, по служебным коридорам, мимо маленьких спален, прачечной, кухни, купален. Мне все чудилось, что где-то вдалеке потрескивает огонь и кто-то глухо стонет, кашляет, надсадно дышит.
Один раз навстречу выскочила сонная служанка. Фернвальд что-то прошептал ей, девушка кивнула и скрылась в комнате, затем снова появилась – со стаканом воды. Вода помогла мне прийти в себя: ночная прохлада коснулась разгоряченной кожи, стон отдалился, почти стих.
У служебного выхода нас ждала простенькая карета. Все необходимые вещи были уже упакованы, меня посадили у завешенного шторой окна, укрыли пледом. Диего опустился рядом, а дядя, благословив нас – мазнув сухими губами по лбу, – попрощался.
– Дайте знать сразу, как обустроитесь на новом месте. И, Эни, напиши родителям.
Я кивнула. Фервальд отдал распоряжение, экипаж тронулся. Так просто, без долгого прощания и проводов, без объятий и слез.
Вскоре карета свернула на ведущую к центру улицу, ускорилась. Отодвинув шторку, я смотрела на темные, прижавшиеся друг к другу дома, на площади, где днем кипела жизнь. Когда мы проехали мимо дома художника, я заметила свет в окошке под самой крышей: наверняка Джейли все еще работал в своей мастерской. Или заснул, склонив голову на скрещенные на столе руки, среди холстов, кистей и банок с красками.
Меня знобило, я теснее прижалась к Диего.
Мысль, что мы могли остаться друг для друга незнакомцами, вселяла страх – до холодного пота по спине, до мурашек. После всего, что между нами было, после проклятых земель, разделенного на двоих шатра, общей кровати и общих надежд. Сложно представить, что мы не узнали бы друг друга, столкнувшись случайно на одной из шумных улиц столицы. Впрочем, нам бы не позволили столкнуться.
И никто бы из нас не вспомнил, как страшно пекло полуденное солнце и как ночью мы спасались от холода. Как лежали, тесно прижавшись друг к другу, и как утром смотрели на занимающийся рассвет.
– На моей шее, на веревке, что врезалась в кожу – сдерживающий амулет. Еще один вшит в штанину. Несколько в сумке. Мне жаль, что я не могу согреть тебя, – вдруг сказал Диего.
В темноте я дотянулась до его губ, поцеловала и ответила:
– Мне уже не холодно.
Он мягко отстранил меня, снова укутал в плед.
– Извини, мне неловко. А ты вся дрожишь, так что лучше укрыться.
В воздухе повисло напряжение. Мы немного помолчали, подождав, пока оно выветрится, просочится наружу сквозь неплотно закрытое окно кареты. Немного расслабившись, Диего сказал:
– В больнице меня лечили и сутками напролет расспрашивали о проклятых землях. Давали разные лекарства, от которых мысли путались. Я почти не мог спать, иногда лишь проваливался в дрему. В одну из таких ночей ко мне пришел герцог Алерт. Объяснил, как действовать дальше, как лучше притвориться, чтобы вопросов стало меньше.
– Что ты в итоге рассказал им?
– Правду про нашу жизнь по ту сторону.
– И про то, как я разделывала равейл, рассказал? Кровью измазывала руки до самых локтей?
– Нет. Интимные подробности, кстати, я тоже опускал.
Кажется, Диего улыбнулся. В полутьме кареты его черты сглаживались, терялись. Тело мужчины вдруг показалось мне огромным, словно он был медведем, заключенным в клетку. Свет случайного фонаря, угодивший в окно, резанул по глазам и обозначил огромную тень на противоположной стене, точь-в-точь медвежью. Тень задрожала и бросилась на меня, я отпрянула, обхватила голову руками, согнулась. Потом нащупала руку Диего, провела по ней от запястья к локтю. Обыкновенная, человеческая кожа, гладкая.
– А ты что делала… все это время?
– Ничего особенного. Написала родителям, заказала картины художнику. Скучная жизнь.
– Ты правда не помнила?
– Нет. Только снилось, как мы танцуем, но лица твоего не видела. А еще со мной происходили странные вещи, которые я не могла объяснить. Например, внезапно лицо обдавало жаром. Или вот однажды утром я спустила ноги с кровати, но вместо прохладного пола стопы словно коснулись раскаленного песка. Я думала, что схожу с ума. А еще мне было жалко свои волосы. До слез жалко.
Диего хмыкнул, погладил меня по голове.
– А мне нравится. С этой прической ты выглядишь такой юной… Там, где мы окажемся, наверное, распустят сплетни, что я украл молодую девушку у отца и сбегаю от погони… А теперь спи. Ехать еще долго, а тебе сегодня едва ли удалось отдохнуть.
Диего прижал мою голову к своей груди; его сердце билось гулко, размеренно. Я заворочалась, устраиваясь поудобней. Но сон не шел. В голове было тесно от воспоминаний, мыслей, образов, вопросов. Что стало с пустынниками, сумели ли они восстановить лагерь после пожара? В порядке ли Мель? Я ведь не сильно ее ударила?
Сегодня целый день небо было затянуто облаками, низкими, полными так и не пролившегося дождя. Я думала, ночью будет ураган, но он прошел стороной, не задев столицу. Воздух пах прохладой.
Центральные улицы и площади обычно хорошо освещались: барельефы, витые решетки заборов и лестниц, фонтаны и статуи купались в персиковом свете. Но наша карета добиралась до станции окольными путями – узкими кривыми улицами старого города. Словно мы были сказочными ворами, похитившими королевскую корону. Тусклые придорожные фонари выхватывали из темноты то кирпичную стену, то ствол с зеленой веткой, то закрытое ставнями окошко.
На одном из поворотов в карету просочился запах сирени.
– А ведь Мель не знает, как пахнет сирень, – подумала я, не заметив, что сказала это вслух. Поняла, когда Диего ответил:
– И не узнает. Давай не будем говорить о ней, пожалуйста. О них, обо всех. Мне невыносимо вспоминать о том, что произошло из-за меня. О том, что я не могу изменить.
– Прости, прости пожалуйста, но я все же спрошу. Ты уверен, что пустынников действительно нельзя вытащить оттуда? Тебе ведь могли солгать.
– Я об этом и не думал, – ответил Диего после небольшой заминки. – Я вообще не мог ясно думать во время лечения. Стоило закрыть глаза, я видел лица. Я задавался вопросом, живы ли эти люди или погибли от моего огня? А затем я узнал, что ты обо мне не вспомнишь. Хотелось рвать на голове волосы, кричать от отчаяния.
Я погладила Диего по голове. Наверное, он прав, лучше пока не думать о проклятых землях, о людях, которых мертвый бог лепит из песка, а безногая богиня реки скрепляет своей водой. Для них, этих людей, не нашлось ни глины, ни огня для обжига, поэтому они получаются корявыми, кривыми, но все равно необъяснимо прекрасными.
Даже после смерти они ходят друг к другу в гости, передают послания живым.
«Каждому охотнику нужно знать, что его кто-то ждет. Тогда он будет хорошо охотиться и ползти домой, даже если тяжело ранен, – вспомнились мне слова Мель. Она произнесла их после того, как я рассказала легенду об одуванчиках. – Как мертвый бог. На самом деле он никак не может умереть до конца, потому что где-то далеко его все еще ждет мать».
«Их мама умерла», – ответила я тогда; Мель прижала палец к моим губам.
«Ш-ш-ш, Сказочница. И чему вас только учат за Стеной. Ты же сама видела: на самом деле никто по-настоящему не умирает. Они всегда рядом – даже те, что не приходят в шатры мертвых».
Карету тряхнуло так, что мы едва не оказались на полу. Я отодвинула шторку, выглянула в окно, но ничего не увидела, кроме плотной темноты. Кажется, мы проезжали по хозяйственной части города, где располагались амбары и склады. Дорога была неровной, я с трудом удерживалась на неудобном сиденье.
Внезапно Диего сдернул меня, заставил прижаться к полу кареты, сам навис сверху.