Зеркальный камень коварен: стоит ему появиться, в доме начнут болеть и ссориться. Царапины будут заживать в два, а то и в три раза медленнее обычного, а раны, которые, казалось, давно зарубцевались, вновь воспалятся. Но самую большую опасность камень представляет для человека, который решит им воспользоваться.
«Для зеркального камня человек словно очередная выброшенная вещь, пылящаяся на чердаке. Это ведь предмет, он не делает различий между живым и неживым, нужным и ненужным. Как и в случае с вещами, камень будет вытягивать суть человека, его жизненные силы, здоровье, дар, – объяснял Алан. Я записывала его слова, поэтому хорошо их запомнила. – Но и человек может заставить зеркальный камень работать на себя: вытянуть из него любую сущность, свойство другого предмета или явления природы. Здесь важно чувствовать меру, уметь вовремя остановиться. Ведь если в итоге от тебя останется лишь пустая оболочка, то какой в этом смысл?»
Какой смысл нашел ты, Алан?..
Я думала об этом по дороге к больнице. Диего шел рядом и не пытался заполнить тишину разговором: чувствовал, что любые слова, даже утешительные, сейчас бессмысленны. Только у самых ворот он пообещал, что не уйдет, даже если ждать придется очень долго. Целый день, как вчера или позавчера.
Дядя сидел в коридоре больницы и бездумно раскачивался из стороны в сторону. Он снова выглядел старым – как в тот день, когда я пришла в себя и обнаружила, что Фернвальд не может даже пальцем пошевелить.
Утреннее солнце, рассеянное полупрозрачными занавесками, разбавляло густую тень под дядиным подбородком, подчеркивало впалые щеки и круги под глазами. Я подумала, что и этой ночью Фернвальду не удалось поспать: двое суток он просидел у постели Алана, не отвлекаясь ни на сон, ни на еду. Когда молодой человек приходил в себя, дядя просил у него прощения: за то, что заваливал работой с опасными артефактами, уделял мало внимания, часто оставлял одного.
У меня он тоже просил прощения – когда выходил из палаты и садился вполоборота к окну, подставив лицо под свет. Говорил, что был слишком счастлив узнать о моем даре ветра, поэтому отбрасывал в сторону любое сомнение, любой подозрительный признак.
Я как могла успокаивала дядю и старалась припомнить все случаи, когда появлялся якобы мой ветер. Каждый раз рядом был Алан. Но почему же он решил помогать мне вот так, страшным для себя способом?.. Мы хорошо общались, дружили, порой я даже чувствовала взаимную симпатию и подумывала сделать шаг навстречу, предложить попробовать более глубокие отношения. Но стоило Авроре появиться в поле его зрения, я словно превращалась в бледную тень, призрака, на котором не задерживаются взгляды.
Очень хотелось расспросить Алана обо всем, но за прошедшие дни мне так ни разу и не разрешили войти в палату, хотя я и дежурила у двери по многу часов, выходила из больницы только лишь за едой, а еще на ночь.
И вот сегодня, на третий день, дядя произнес, едва шевеля губами:
– Я больше ничего не могу для него сделать. Нам придется погрузить Алана в глубокий сон до тех пор, пока не сумеем найти решение. Поэтому можешь зайти к нему, попрощаться.
Попрощаться. Какое горькое слово.
Алан был очень бледным. Впалые щеки, синеватые губы. Я дотронулась до его лба. Холодный. Будто Алан очень долго пробыл в ледяной воде. Я вздрогнула, когда на мою руку опустилась его рука.
– Я боялся, что ты не придешь.
– Я была здесь… все эти дни, – мой голос дрогнул.
– Не надо плакать, – Алан разжал пальцы, освобождая мою кисть.
– Зачем ты это сделал? Неужели ради меня? – Я озвучила вопрос, который задавала в пустоту снова и снова, который мешал спать и путал мысли. Он дался мне очень тяжело: словно камень засел в горле, не вздохнуть и не выдохнуть.
Алан покачал головой, слегка улыбнулся.
– Это не так. То есть сначала я и правда хотел тебя приободрить. Ты назвала меня другом, и это очень многое значило. Я ведь знаю, что говорят у меня за спиной: скверный характер, не умею ладить с людьми, странно одеваюсь, выгляжу, шучу. Будто все во мне – не то и не так. Но ты, несмотря ни на что, продолжала со мной общаться. И я подумал… Молчи, дай договорить. Энрике, я ведь много лет изучаю артефакты, мой дар позволяет тонко их чувствовать. Я хорошо понимаю, где граница, что можно делать, а что не стоит. Я много раз тестировал разные артефакты, проверяя их свойства, и никогда не выходил за грань. То же было и с тобой: я очень редко использовал камень, задействовал крохи от того, что он на самом деле может дать. Ну и цена за это, соответственно, была невысокой.
– А что же случилось потом? Почему ты передумал?
– То, что я решил все же перейти черту и взять больше – вот это уже было только для себя.
– Что ты имеешь в виду?
– Ветер, Энрике. Эту силу, свободу. Это невероятно, когда ветер – часть меня, вторая пара рук. В последние месяцы я часто уезжал за город, устраивал ураганы, закручивал вихри. Я был сердцем стихии, глазом бури. Однажды я сорвал крышу с дома человека, который мне не нравился, и спас от дождя девушку без зонта. Мой собственный дар пропитан библиотечной пылью, складским запахом, а ветер… Управляя ветром, я был по-настоящему счастлив. До этого будто не жил вовсе. Ветер позволял не думать о тебе, пропавшей без вести после бала. И не думать об Авроре, которая меня не выбрала, но которую оказалось невозможно разлюбить. Разве можно отказаться от такого, когда хоть раз попробовал?.. Поэтому не смотри так печально, ведь я ни о чем не жалею.
Алан шептал едва слышно, поэтому мне пришлось наклониться, вплотную приблизиться к его лицу. И ответила я также шепотом:
– Ты мне нравился. Я даже думала предложить тебе после бала стать моим возлюбленным. Я бы очень постаралась вытеснить Аврору из твоего сердца. Ты бы обязательно влюбился в меня, узнав поближе.
Глаза Алана расширились на мгновение, затем он покачал головой:
– Что теперь думать об этом, ведь все сложилось иначе. Я не боюсь ни долгого сна, ни даже смерти, Энрике. Если нам доведется еще раз встретиться, я буду очень рад снова стать твоим другом. А если мы никогда не встретимся – прощай. Будь счастлива с тем человеком, Диего. Береги Фернвальда, повторяй ему почаще, что он замечательный. А сейчас оставь меня: хочу снова полетать вместе с ветром.
«Лжец», – почему-то подумала я, хотя слова Алана звучали искренне.
В дверях я столкнулась с женщиной с черной вуалью на лице. Дарящая покой. Люди с таким даром часто работали в больницах, облегчали последние часы умирающих или погружали тяжело больных в долгий сон, из которого не выбраться самостоятельно.
– Ну, милый, какой сон ты хочешь?.. – Это было последнее, что я услышала, закрывая за собой дверь.
«Лжец», – снова подумала я, когда спускалась по лестнице после короткого прощания с дядей.
«Лжец», – думала, засыпая рядом с Диего, уткнувшись лицом в его теплое плечо.
Позже я случайно узнаю, что Алан действительно солгал. Вместо полета над верхушками деревьев вместе с ветром он выбрал другой сон.
Сон, в котором Энрике Алерт взяла его за руку на балу в честь первого дня зимы, и они вместе покинули душный зал.
Глава 24Окна и двери
В течение нескольких дней мы избегали друг друга. Казалось, стоит нам встретиться в одной комнате, тут же начнем говорить об Алане, плакать, жалея его и себя самих.
Диего часто уезжал, рассылал кипы писем: полгода отсутствия расстроили его дела, порвали едва наладившиеся связи. Фернвальд днями пропадал в больнице на процедурах или запирался в своей комнате. А я бездумно бродила из угла в угол, листала книги в библиотеке. Еще проводила время с Магдой и Агнес, девушками из прислуги. В поваренной книге мы отыскали самые сложные рецепты и решили посостязаться, чьи блюда окажутся вкуснее. Я выиграла без труда; после проклятых земель готовить из обычных продуктов казалось легче легкого.
В один из этих бессмысленных, одинаковых дней к нам пришел курьер от птичьего человека. Я бегло просмотрела принесенные им инструкции и бросила их в нижний ящик стола.
Спустя полтора месяца Фернвальд начал приходить в себя, перестал избегать общества. Мы поехали в академию, разобрались с частью накопившихся дел. Дядя пообщался с детьми, успокоил взволнованных родителей, даже отпустил незначительную шутку новому ассистенту, бойкому парнишке, который был совсем не похож на Алана. Он был невероятно болтлив, а еще каждый вечер пропадал с друзьями по кабакам.
Вернувшись из академии, Фернвальд приказал накрыть ужин в общей гостиной. Когда мы заняли свои места, Фернвальд поведал о письме, которое не так давно отправил моим родителям – о том, что я путешествовала по архипелагу не одна, а в компании Диего. Якобы поэтому я так долго не писала домой: стыдилась связи с бывшим женихом сестры.
– Разумеется, я упомянул о том, что ты не знала о помолвке.
– Они ответили? – Получив кивок, я добавила, нервно кусая губы: – Что, что они написали?
– Ждут вас. Хочешь почитать? – Фернвальд протянул сложенный вчетверо листок, но я не решилась взять его, покачала головой.
Наверняка там лишь несколько скупых строк: мама с папой никогда по-другому мне не писали. В глазах защипало.
– Знаю, это будет сложно, но тебе действительно нужно навестить родителей, Энрике. Представить им Диего. Я вас не гоню. Не понравится в Алерте – двери моего дома всегда открыты.
– Хорошая идея, – ответил Диего прежде, чем я успела произнести хоть слово. – Поможете выбрать подарки?
Когда мы прощались, Фернвальд выглядел одиноким. Несмотря на все опасения, я очень сильно хотела увидеться с родителями и сестрами, но в то же время боялась оставить дядю одного. Потерять жену, дочь, рассориться с семьей. А теперь еще и Алан, выросший под его крышей, ускользнул. Выбрал зеркальный камень, потому что был несчастен. Слишком много горя для одного человека.
Перед тем как сесть в карету, которая должна была отвезти нас на вокзал, я обняла Фернвальда покрепче и прошептала: