– Ты бы знала, если бы читала мои письма. Если бы просто интересовалась моей жизнью. Все таблоиды кричали мое имя последние месяцы. А ты не знала. Великолепно, Маш.
– Извини, – прикосновение ее ладоней к спине заставляет меня практически подпрыгнуть. Словно ожог. Словно сквозь хребет она пробралась своими пальцами и сжала мое сердце. Безжалостная девочка.
– Если снова собираешься трахнуть мой мозг, сразу говорю – не прокатит.
– Тебе же понравилось, Марк.
Она забирается ладонями под мою футболку, прижимаясь сзади своим упругим телом, которое пахнет мной. Но оно не мое…
– Маша, прекрати, – решительно отрываю ее от себя. Закрываю воду, и, поворачиваясь, нахожу ее сидящей на стуле и листающей недельную газету.
Наверное, я готов бы вечность – вот так смотреть на нее, в моей футболке, на моей кухне, листающей газету со статьями обо мне. Даже если в этих статьях одна грязь.
Вытираю руки и сажусь напротив. Она поднимает на меня фиалковый взгляд, улыбается одними губами. Не могу удержаться и улыбаюсь в ответ.
– Что будем делать? – спрашивает Маша, отодвигая газету в сторону. – Секса ты не хочешь. Есть у тебя нечего. Придется идти гулять.
Меня бросает в жар от ее слов.
– Кто сказал, что я не хочу? – возмущенно спрашиваю я. – Но позавтракать тебе нужно. Тебя кормили в самолете?
– Конечно. Но это было… – она смотрит на настенные часы. – Часов десять назад, – И давай вызови бригаду поломоек, я не хочу ночевать в такой грязи.
– У меня нет денег, Маш, – ухмыляясь, признаюсь я.
– Совсем? – недоверчиво спрашивает она.
– Совсем, – подтверждаю я с тяжелым вздохом.
– Значит, все, что тут пишут, правда? – она кивает на газету.
– Да, частично, – признаюсь я.
– Ты промотал гонорар за фильм за какие-то несколько месяцев?
– Так получилось, – пожимаю плечами, доставая сигарету из пачки на столе.
– Я заплачу. Я могу дать тебе денег, если у тебя проблемы, – предлагает Маша. И я уверен, что она делает это искренне и от души. Но в нашей семье есть принципы, о которых я не забыл.
– Я не возьму, – категорично отвечаю я.
– Тогда придется мыть полы самому.
– Я вымою.
– Не глупи, Марк. Звони в агентство по уборке. Сегодня я угощаю, а завтра ты пойдешь искать работу. Понял меня?
– Как скажешь, – с глупой улыбкой киваю я. Я соглашаюсь и выполняю ее пожелание. Звоню в долбанное агентство.
Мыть полы во всем доме самому совсем не хочется, если честно….
Она выбирает мне одежду, перекидав на пол половину гардероба.
– Марк, тебе сколько лет? Когда ты перестанешь одеваться, как подросток во время стадии отрицания? – возмущенно восклицает она, вытаскивая футболку с прорезями на спине и животе. – Любишь демонстрировать кубики, извращенец? Так одевались стриптизеры в клубе, в котором я работала.
– Ты работала в клубе? – у меня глаза лезут на лоб, когда она отвечает.
– Да, гоу-гоу. Не могла поступить в ВУЗ, пришлось подрабатывать тем, что умела.
– Не могу поверить… Ты же балерина.
– Нет, и уже давно. Мое сердце не переназначено для подобных нагрузок. Вот эта подойдет, – Маша бросает в меня белую футболку с эмблемой клуба каскадеров, в котором я работал когда-то…. «Тайгерс». Нервно сглатываю. Футболка напоминает мне о Джоше Каперски и всех сложных событиях, которые произошли в моей жизни в последнее время. И тут меня осеняет…
– Если ты не читала моих писем, то откуда ты знала, что не застанешь в моем доме Моник? – спрашиваю я, подозрительно сощурив глаза. Маша пожимает плечами, и моя футболка сползает вниз, практически обнажая правую грудь. Я отвожу глаза, чувствуя напряжение в паху. Ну уж нет. Больше она меня не получит.
– Я застала двух других девиц, и мне пришлось дать им денег, чтобы они свалили, – Маша невинно улыбается. – Как ты докатился до такой жизни? Хотя не отвечай. Давай проживем этот день без вопросов. Словно нам снова шестнадцать.
– Это будет сложно, Маш, – исподлобья глядя на нее, говорю я. Идея занимательная, но я понимаю, что она просто ищет способ убежать от самой себя. Мне известно, какими последствиями это чревато. Вся моя жизнь – прямое тому подтверждение.
– Брось, Марк. Правила простые. Никаких личных вопросов. Никакого прошлого. Ты и я, и Лос-Анжелес.
– Звучит здорово, – киваю я.
– Мне нравятся эти джинсы, – вдыхает она, показывая на пару голубых джинсов. Я выразительно вскидываю брови.
– Маш, они узкие.
– Твоя задница невероятно-сексуальная, Марк. Порадуй меня отличным видом.
– А чем порадуешь меня ты?
– Ты сможешь выбрать свое вознаграждение, когда мы вернемся, – многообещающе произносит Маша, глядя на меня.
– Ловлю на слове, – ухмыляюсь я, хотя на самом деле ни на что не надеюсь. Она улыбается и заигрывает со мной, но все это не настоящее. Я одеваюсь под ее задумчивым взглядом. Она снова не здесь и не со мной. Хочется крушить и бить все вокруг, но я улыбаюсь. Ради нее.
– Мне нужны большие очки и шляпа, если ты хочешь, чтобы я показал тебе Голливуд, театр Кодак, где вручают «Оскар», аллею славы и парк Студии Универсал. Беверли-Хилз, Родео-Драйв, стадион Колизей. Выбирай, куда хочешь попасть.
– А на твоем Harley-Davidson по побережью Тихого океана? – удивляет меня Маша, выбирая совершенно другое направление для знакомства с Лос-Анжелесом. – Ты давно занимался сёрфингом в последний раз?
– Год назад, наверно, – пожимаю плечами, пытаясь припомнить, когда же это было. – Я с удовольствием. Идея отличная. Но сначала отведу тебя в Даунтаун, сейчас выходные и деловой центр города словно вымер. Мы там вряд ли встретим толпу фанатов или журналистов. Перекусим в Старбаксе и сразу на побережье. Как программа? Постой, нет не Старбакс, – осеняет меня, – Мы пойдем в Японский ресторан на крыше отеля Хилтон. Красные фонарики, вид на буддистский храм. Миниатюрные японки. Ты любишь японскую кухню?
– Обожаю, – кивает Маша. – Только заедем по дороге в какой-нибудь магазин. Мне нужно купить джинсы и футболку. Я ничего не взяла из вещей.
– Сегодня я твой личный шофёр, принцесса, – улыбаюсь я.
Через час черный Harley-Davidson доставляет нас в самое сердце делового центра Лос-Анжелеса. Мы все-таки спрятали лица за большими темными очками на всякий случай, но опасения оказались беспочвенными. И хотя в выходные, когда офисы центра пустеют, на смену белым воротничкам приходят съёмочные группы, нам повезло, и я не встретил никого, кто бы меня узнал. Перед приездом в Даунтаун мы успели заскочить в бутик «Армани», где Маша прикупила себе темно-синие узкие джинсы и свободную рубашку в черно-белую клетку, концы которой она завязала на талии. Шпильки сменила на удобные кроссы. Получилось прикольно. Мне нравилось наше отражение в зеркале примерочной кабинки. Она казалась хрупкой и такой трогательной на фоне моей рельефной фигуры с цветными татуировками на руках.
Я думал, будет сложно не говорить о наших жизнях, о том, что выпотрошило и изменило нас, но оказалось, что нет. Не обязательно обсуждать накопившиеся проблемы обиды и трагедии, оставшиеся за плечами или грядущие катастрофы. Мы жили мгновением, смеялись и радовались этому дню, отличной погоде, улыбающимся официантам, наслаждались вкусной едой и обществом друг друга. Мы говорили о чувствах, но только о наших… тех, что соединили нас двоих, не относясь к третьим лицам. О том, как это здорово просто быть рядом, спустя столько лет. Сидеть на крыше небоскреба, глядя друг другу в глаза и болтать о всякой чепухе, ощущая порывы тёплого ветра на лице. Наш собственный космос. Один на двоих. Маша долго рассказывала о новостях нашей многочисленной семьи, о новом романе Вики с очередным непутёвым парнем, о выставке Макса, которая принесла ему бешеный успех, о свадьбе Темы и подруги Маши по университету, о новых детях Артура, спортивных достижениях Игоря и Марины, семейном счастье и благополучии в семейной жизни Светы и Юли. Она много говорила о Стелле и Милене, и из обрывков фраз и выражения ее глаз, когда она рассказывала о сестрах, я понял, что Маша относилась к ним по-особенному трепетно. Хотя Стеллу она часто обвиняла во вредности, но все равно ощущалось, что они очень близки между собой. Как странно, что совсем недавно мама рассказывала мне совсем другие истории…. Стоп. Тушу сигарету в хрустальной пепельнице и внимательно смотрю на Машу, которая болтая под столом ногой, с любопытством глядя по сторонам.
– Это мама сказала тебе, что Моник больше не живет со мной? – спрашиваю я, пронзённый внезапным осознанием.
– Да, но я бы все равно приехала. Так вышло. Мне нужно было. Но ничего не говори сейчас. Я не знаю подробностей, и мы договорились, что сегодня не будем говорить о наших проблемах, – напоминает Маша с тревожной улыбкой. И снова это стеклянное выжженное выражение в синих глазах.
– А Ева? Я не могу не спросить….
Маша понимающе кивает.
– С Евой все хорошо. Я оставила ее с мамой. Если бы я могла вывести ее из страны, я бы это сделала. Мне без нее тяжело. Давай закроем тему, – просит она, отводя взгляд в сторону.
Я соглашаюсь, мы возвращаемся к беспечной болтовне, вспоминая смешные моменты из нашей жизни. Время летит незаметно для нас, и из Даунтаун мы выезжаем уже вечером. Конечно, ни о каком сёрфинге уже речи быть не может. Мы несёмся вдоль береговой линии, навстречу теплому ветру. Маша обнимает меня за талию и визжит на крутых поворотах. Я счастлив просто потому, что она рядом. Я всегда мечтал показать ей океан, рассказать о том, как давно и неизлечимо влюблен в него. Бросив Harley-Davidson, мы бредем по пляжу босиком, держась за руки. Маша завороженно наблюдает, как огромные волны набегают на берег, выбрасывая ракушки, камушки и водоросли, какие-то щепки, чтобы следующая волна слизала их обратно и все по кругу…. В сумерках океан кажется черным и зловещим. Если бы я был художником, то нарисовал бы ему глаза и хищный рот с огромным языком и зубами. А утром он улыбается, потягиваясь, как спящая красавица, распускающая со сна длинную косу. Днем играет с нами. Дразнится, как ребенок, капризничает. Эти перемены особенно заметны, когда работаешь на воде.