После разговора со Стефанией ему следом позвонил Олег.
– Знаешь уже? Егор отзвонился?
– Да. Анфиса наверняка открыла портал и сбежала.
– Отчаянная девочка!
– Я теперь не знаю, где ее искать… – с горечью произнес Роман, подходя к окну, за которым ночь вступила в самый темный предрассветный час. Анфиса сбежала от Дмитрия, но никто не знал, что будет дальше. Сможет ли она выбраться? Не растерзают ли ее твари? Не заблудится ли она там навсегда?
– Ром? – тихо позвал Олег, но не закончил фразу, поняв, что утешения прозвучат фальшиво. Вместо этого он с плохо скрываемым сарказмом произнес: – Зато теперь можешь с чистой совестью сообщить Меринову, что Анфису увез Шестаков. Пусть спустят ярость друг на друга. А ты выиграешь хоть немного времени.
– Так и сделаю. Вот прямо сейчас! – усмехнулся Роман, с удовольствием представив, как звонком разбудит Геннадия Ивановича. А нечего спать, когда другие от бессонницы мучаются!
– Только давай на этот раз без цирка, – отозвался Олег, и Роман различил в его голосе улыбку.
Геннадий Иванович в первый момент в трубку рявкнул так, что у Романа заложило уши. Но, узнав, с какой новостью ему позвонили, подозрительно спросил, не розыгрыш ли это снова. И только потом сухо поблагодарил и, не прощаясь, сбросил вызов.
Казалось, что сегодня ночью уже ничто не сможет удивить Романа, даже раздавшийся через несколько минут после последнего разговора звонок в дверь. И все же Роман удивился, увидев на пороге Виту.
Глава 21
– Ваши слабые и сильные стороны?
– Моя слабая сторона в том, что я приписываю людям положительные качества, которых у них нет. А сильная – в том, что после каждого разочарования я не утрачиваю веру в человеческую доброту. И если падаю, то нахожу в себе силы подняться и снова идти вперед.
Никогда раньше Анфиса не бегала так быстро. Даже когда удирала от загнавших ее на чердак негодяев или от едва не убившей ее нечисти. Она бежала, не замечая ни сырого холода, ни затхлого смрада, ни цепляющихся за одежду невидимых рук. Мчалась по темному туннелю, гонимая не столько страхом, сколько злостью и отчаянием, которые разжигали в ней ярость. От этой ярости темнота светлела, и начинал виднеться лабиринт узких, разделенных полупрозрачными «стенами» из мутноватой дымки коридоров.
В других «галереях» царила своя не-жизнь – неведомая и потому страшная: темные тени плавали в молочном «киселе», растягивались в бесформенные кляксы или принимали форму непропорциональных силуэтов. Анфиса не оглядывалась, но знала, что туннель позади нее вновь смыкается. На его закрытие тоже расходовалась энергия, но так можно было не бояться нападения со спины.
Силы закончились вместе с погасшей от неземного холода яростью. Анфиса, тяжело дыша, перешла на шаг. Сердце после спринта готово было выскочить из груди. На глаза навернулись слезы, потому что сбежать-то она сбежала, а как выйти на поверхность – не знала. Отчаяние мешало сосредоточиться. Страха добавляли и доносившиеся из других «галерей» стоны, вздохи, чавканье, хлюпанье. Зыбкие «перегородки» колыхались под натиском неизвестных тварей. И в этом чужом и опасном мире Анфиса была абсолютно одна.
Туннель внезапно сузился. К прежним звукам добавились рык, хохот и неразличимое бормотание. Стенки «коридоров» истончились, и из дымки то и дело прорывались щупальца и когти, избегать которых Анфисе удавалось только чудом. Отчаяние достигло пика, и в тот же момент она явно услышала громкий писк, будто кто-то нажал тревожную кнопку. Именно этот то ли воображаемый, то ли реальный сигнал и привел ее в чувство.
Не раскисать. Умереть она успеет – не здесь и не сейчас. Анфиса остановилась, чтобы восстановить дыхание, успокоиться и сосредоточиться. Злость ведет ее по ошибочному пути. Чтобы выбраться нужно не туннель «прокладывать», а создать дверь между этим и знакомым миром. А для этого необходимо другое настроение.
По-настоящему счастливых моментов в ее жизни было не так уж много. Даже мысли об успешных концертах теперь горчили: новых выступлений у нее нет, и не будет. Воспоминания о прежней жизни вызывали опасную тоску. Анфиса потеряла бдительность и едва успела увернуться от щупальца с сочившимися мутной жидкостью присосками. Какая мерзость! Нельзя мешкать, нельзя впадать в уныние!
Она снова перешла на быстрый шаг и одновременно потянула за призрачную ниточку одно из свежих воспоминаний: кухню ее деревенского дома наполняют ароматы готовящейся еды и шум голосов. Вита сервирует стол, Никита помешивает соус и что-то рассказывает, Роман слушает его с ироничной улыбкой…
Анфисе хотелось вспоминать атмосферу вечера, когда в ее доме было людно и весело, но отчего-то думалось только о Романе. Аккуратно обойдя больно кольнувшее воспоминание о том, как он признался кому-то в любви, она остановилась на других моментах: как смешно пыталась сохранить инкогнито, пряча лицо за косметическими масками, как Роман нес ее на руках от реки к машине. Как смотрел на нее, думая, что она отвлеклась. Как темнели от негодования его зелено-карие глаза, когда он слушал ее рассказ. И как улыбка делала его красивое лицо еще привлекательнее.
Мысли о Романе избавляли от страха, придавали уверенности и наполняли силой – светлой и горячей. Окончательно успокоившись, Анфиса сосредоточилась на выходе из этого места. И в тот момент, когда за спиной что-то тяжело и влажно шлепнулось, она увидела дверь из растрескавшегося и темного от времени дерева, в приоткрытый зазор которой пробивался свет. Анфиса бросилась к этой двери и потянула на себя, а когда оказалась по ту сторону, опустила тяжелый засов, запирая выход.
Сил у нее оставалось лишь дойти до ближайшей лавочки. Анфиса присела, вцепилась пальцами в шероховатую занозистую перекладину сиденья и закрыла глаза. Окружавшая тишина не пугала, а наоборот, казалась благословенной, как и обдувавший лицо ветер. Анфису знобило, но ночной уличный холод казался мягче выстудившего «галереи» могильного. И все же ей было холодно. Анфиса с трудом открыла глаза. Не для того она сбежала от Шестакова и вышла живой из потусторонних туннелей, чтобы замерзнуть на улице!
Анфиса встала на ослабшие ноги, оперлась рукой о спинку лавочки, чтобы не потерять равновесие, и осмотрелась. Окрестности, будто ватой, были окутаны туманными сумерками. На низком небе тускло маячила луна. Сквер освещали окна домов. В этот час здесь не было ни души. Зато в молочно-желтых, будто сливочных, окнах за полупрозрачными шторами двигались силуэты. Анфиса слабо улыбнулась, только сейчас начиная осознавать, что опасность миновала.
Собравшись с силами для последнего рывка: выйти к людям и попросить о помощи, она направилась через еловый сквер к видневшемуся вдали приземистому зданию с яркой вывеской «Гастроном».
Когда она дошла до дороги, путь ей преградила рота солдат. Новобранцы появление Анфисы встретили громкими возгласами. Кто-то вытянул тощую шею, чтобы лучше рассмотреть незнакомку, кто-то присвистнул и отпустил сальную шуточку. Анфиса промолчала, чтобы не раззадорить еще больше молодых ребят, которые в сумерках казались одинаковыми, будто вырезанные из картона фигурки: почти одного роста, в шапках на обритых головах и одинаковых шинелях. Присутствие солдат в городе Анфису не смутило: видимо, туннели привели ее в какой-то гарнизон. Выберется! Главное, что она в своей стране.
Рота промаршировала мимо. Но замыкающий строй парень оглянулся и вдруг по-звериному оскалился: приподнял верхнюю губу и обнажил заостренные клыки. Анфиса испуганно отшатнулась, а затем быстро перешла дорогу и вбежала в магазин.
В гастрономе было так же холодно, как на улице, хотя магазин был маленьким, всего на два отдела. Анфиса направилась в хлебный, где за прилавком стояла продавщица. Но едва она подошла, как все покупатели развернулись к ней.
Смущенная таким вниманием, Анфиса решила выждать, когда тощая и длинная, как жердь, продавщица обслужит очередь. Сделав вид, что ее интересует ассортимент пряников и булок, она остановилась чуть поодаль. Но очередь продолжала за ней следить, разом позабыв о своих делах и разговорах. Что-то здесь было не так. Анфиса бросила короткий взгляд на первую в очереди покупательницу в красном берете и темно-бордовом пальто с блестящими пуговицами. Женщина так и замерла с занесенным над раскрытой сумкой батоном, а продавщица – с протянутой ладонью, на которой лежали монеты. И обе смотрели на Анфису. Ужаснувшись внезапной догадке, она обвела взглядом очередь и убедилась, что на всех, кроме нее, была теплая одежда: зимние куртки, шубы и пальто.
Сколько же времени прошло в туннелях?!
– Ка… Какой сегодня день? Число? Месяц? – охрипшим от накатившего на нее ужаса голосом спросила Анфиса.
Очередь настороженно промолчала, только мужчина в синей куртке вдруг вздернул вверх губу, обнажив острые зубы, и повел носом, будто принюхивался.
– Живая, – обронил он.
И очередь, внезапно отмерев, обрадованно зашелестела:
– Живая, живая, живая…
– Извините, – испуганно пробормотала Анфиса, пятясь к выходу. Оказавшись на улице, она, не помня себя от страха, бросилась бегом по прямой улице: мимо однотипных пятиэтажек – в чернильную темноту. Теперь силуэты, мелькающие в освещенных окнах, будто в гигантских аквариумах, не успокаивали, а пугали. Где она? Куда попала?! Это не настоящий город! Хоть и маскируется под такой!
Анфиса снова бежала на исходе сил, подгоняемая хищной темнотой и звуками: скрипом качелей на пустой детской площадке, шаркающим топотом солдатских сапог, воем собак. Улица оборвалась без предупреждения: за очередной типовой пятиэтажкой оказался пустырь, в конце которого белел бетонный забор. В тусклом свете единственного фонаря Анфиса увидела кусок змеившейся поверх забора колючей проволоки и нарисованную на воротах пятиконечную звезду. Других пояснений было не нужно: за пустырем находилась воинская часть. Анфиса сжала кулаки и позволила отчаянию вырваться негромким криком. Место, в котором она оказалась, пугало сильнее коридоров. Видимо, думая о Романе, она настроилась на его «волну», и вышла на изнаночную сторону военного городка, в котором он раньше жил и о котором ей рассказывал.