Они захватили надвратную башню, стены и передний двор. Нолдор уже бежали по верху вперед, ко второй башне, соединявшей стены внешнего и внутреннего круга. Берен и Брандир выстроили свой отряд — и бегом повели в переход, сквозь ворота, которые орки, удирая, не успели закрыть.
Эльфы, захватив башню без боя, открыли им вторые ворота.
— Две плохие новости, хилдор, — сказал Фейнарин. — Похоже, орки бежали только для того, чтобы собраться где-то большим числом. Сколько вас?
— Неполных три десятка, — ответил Берен. — А вас?
— Сорок два. Первый двор и башню мы не удержим и не сможем захватить замок.
— Пока они не поняли, что к чему, пробиваемся на юг, к тюремной башне, — Берен показал рукой. — Этот бастион довольно легко будет оборонять, сколько бы сил против нас ни бросили. А вторая плохая новость?
— С ними Саурон.
Берен опустил меч и устало выругался без звука.
— Они сумеют открыть ворота, — заметил один из эльфов.
— Мы перерубили цепи, — сказал Брандир. — Так что им понадобится время…
— С ними Саурон, — повторил эльф. — Они откроют ворота.
— Тогда — погибнем достойно.
— Воистину, — Фейнарин поднял меч, и эльфы, издав боевой клич, повторили этот жест.
«Я иду, Ном!»
— Сколько их?
— Не меньше сотни, господин!
— И среди них — Беоринг?
— Да, господин! Я узнал его в лицо. Он бьется как ахэрэ, я еле-еле ушел…
— Заткнись… — Альфанг осторожно выглянул в бойницу. — Если это действительно Беоринг… То первым делом он будет пробиваться к тюремной башне. Айвэн, собирай отряд там! А ты, — корна-таэро поморщился, смерив орка взглядом, — гони своих ублюдков навстречу. Задержите их. Я не требую от вас невозможного, но вы должны их как следует измотать. Да, еще! Беоринга взять живым. Только живым! Я лично срублю голову тому, кто его убьет!
— Слушаюсь, — орк поклонился и выбежал из зала.
Что за мразь, — Альфанг взял из рук оруженосца шлем, надел. И кто бы мог подумать, что орочья тупость и жадность послужат к спасению замка — ведь, сложись все как было задумано, Беоринг взял бы ворота и башню с гораздо меньшими потерями, а то и вовсе без них… Но судьба послала ему Тэвраха, который всю зиму таил в себе обиду за то, что не получил обещанной награды. Тэврах решил, что делиться с горцами-изменниками ни к чему и приказал их перебить — будь это действительно горцы-изменники, Альфанг о них нисколько бы не пожалел. Те тоже схватились за мечи, поднялась тревога — пока что все это было в рамках обычной бузы из-за добычи или награды, и Альфанг догадался, что к чему лишь когда на мосту застучали копыта эльфийских коней. Теперь рыцарей Аст-Ахэ приходилось собирать не для подавления мятежа, а для отражения атаки извне. Но тут опять случилось то, чего ни Беоринг, ни Альфанг не предвидели: у ворот показался отряд Рыцарей Аст-Ахэ. Возможно, горцы и эльфы рассчитывали прорваться к тюремной башне, освободить пленников и скрыться с ними. Теперь же — им некуда бежать и неоткуда ждать помощи.
Альфанг вышел во двор, где ждал отряд. Айвэн отсалютовал мечом.
— Вперед, — скомандовал лэртир замка Аст-Алхор. — Покажем им, где зимуют орки.
Под конец осталось двое: Берен и Фейнарин.
— Сдавайтесь! — крикнул им кто-то из черных.
Нолдо оскорбительно засмеялся, Берен плюнул в сторону кричавшего.
Это были уже не орки — черные рохиры Моргота, рыцари Аст-Ахэ. Они дрались хорошо — и о стену их щитов разбилась последняя атака, два десятка эльфов и людей, пробившихся к тюремному двору.
Их тоже сколько-то было убито и ранено — но они были свежими, хорошо обученными и брали не только умением, но и числом.
Берен понимал, что жив лишь по воле командира этих рохиров, приказавшего брать его живым. Что ж, это приказание будет стоить головы еще нескольким…
— Похоже, смертный, пришел наш час, — сказал Фейнарин, вытирая пот и кровь с рассеченного лба. Он дважды был ранен, и силы покидали его.
— Мой — пришел уже давно. Просто я долго и умело выкручивался.
Фейнарин снова засмеялся.
Рыцари Аст-Ахэ, рассыпавшись кругом, начали сжимать кольцо.
«Руско погиб, Рандир и Даэрон, а сейчас — мой черед», — Берену стало горько. — «А Келегорм жив… Намо Судия, пусть же ему не обломится. И пусть она живет еще много-много лет…»
— Я иду, братья, — тихо и хрипло сказал Фейнарин. — Я иду просить у вас прощения…
Берен запел:
Идем же без страха на пиршество стали,
Ибо иной надежды нам не осталось.
Будем мужественны и отважны,
Ибо славы себе не отыщем.
На рассвете увижу я край тропы
На рассвете достигну края тропы
На рассвете взмолюсь на краю тропы
На рассвете шагну с края тропы.
Он ждал атаки — но вместо этого рыцари Аст-Ахэ расступились. Берен ощутил холод, поднимающийся по его ногам к животу — словно каменный двор заливала ледяная вода. Фейнарин вдруг ссутулился и опустил меч, а сам Берен несколько раз с силой вдохнул и выдохнул сквозь зубы, чтобы не завопить от пронзительного страха и тоски.
Мимо рыцарей Аст-Ахэ шагал Саурон.
Берен выдернул из-за ремня поножей гномий ручник, указательным пальцем сбросил предохранительную скобу со спуска, а большим отпустил пружину. Саурон сделал небрежное движение — словно отмахнулся от комара — и стрела с серебряным эльфийским наконечником оказалась в его руке.
Он опустил эту руку и поднял другую — ладонью вперед. Что-то похоже на безболезненный сильный удар бросило Берена на колени и повалило бы совсем, если бы он не оперся на меч. Но Дагмор сломался с коротким железным стоном. Опираясь кулаками о землю, из последних сил сопротивляясь обмороку, он увидел вдруг, как, резко выпрямившись, Фейнарин вскинул меч и шагнул вперед. На мгновенье Берену показалось, что доспех и меч эльфа сияют, как будто сделаны из белого серебра и отражают полуденный свет, а сам он словно бы вдвое выше ростом. Но и его противник увеличился и был подобен башне, а из ладони его исходил смертельный черный вихрь.
Эльф крикнул и рассек вихрь своим мечом — и тут все кончилось. Пропали сияние и тьма, нездешняя смертная тоска отпустила Берена, а Фейнарин повалился лицом вниз, разом сделавшись мертвее камня, и меч его Саурон пинком отшвырнул в сторону.
— Возьмите его, — сказал майя.
У Берена выбили самострел и обломок меча, свалили на землю и принялись избивать ногами и древками копий. Их ярость спасла его: они не стали тратить время на его доспехи, и кольчуга со стеганкой смягчали удары, которые иначе переломали бы все ребра. Берен не сопротивлялся, только закрывал здоровой рукой лицо и голову.
Наконец, гнев противников немного утих и они вспомнили, что Берена велено взять живым. Удары и пинки прекратились. Горец перевернулся на спину, открыл один глаз — и в разрыве облаков увидел Карнил.
«Я пришел, Ном…»
Откуда-то издалека донесся звук — точно со всего маху врезали сапогом по мешку с гвоздями. Карнил обрушился вниз, обернулся огненным всадником, в котором Берен узнал Оромэ-Ндара — и пронзил горцу левый бок раскаленным копьем.
Рыцари Аст-Ахэ — не орки, и не в их обычае издеваться над пленными.
Но Берен был предателем — поэтому на него правила чести не распространялись. Он обманом проник в замок — поэтому его избили, как раба. Он опозорил одеяние рыцаря Аст-Ахэ — поэтому с него сняли не только доспех, но и всю верхнюю одежду, оставив ему холодной весенней ночью лишь нижнее платье. Он предал Учителя и Гортхауэра — поэтому его заколотили в колодки на дворе перед орочьим хэссамаром.
Колодка потемнела и слегка рассохлась — видимо, ее давно использовали для наказания провинившихся орков. Саурон слишком ценил своих людей, чтобы так их унижать. «Коснись моих ран и смой мою кровь», — повторял Берен про себя слова древней молитвенной песни, с которой обращались к Элберет попавшие в плен воины. — «Дай мужество мне. Никто моих слез не увидит…»
Мир сузился до квадрата из девяти камней брусчатки — ровно столько он мог разглядеть, не поворачивая головы. Эти камни — выщербленный, вытертый ржаво-красный гранит — что-то ему напоминали. Ах, да. Тот самый гранит, из которого сложены стены Каргонда. Проигравший, плененный и униженный — Берен стоял на своей земле.
Эти камни добывали в разломе неподалеку от перевала Нахар. Эльфы размечали огромные каменные плиты мелом, в каких-то местах, лишь мастерам известных, молотком и зубилом выбивали дыры — и забивали в эти дыры деревянные клинья, которые непрерывно поливали водой. Разбухшее дерево разрывало камень на почти ровные ломти — и тогда вступали в дело каменотесы: раскалывали эти ломти блоками, выравнивая края До того горцы складывали башни из неотесанного камня — эльфы научили человеческих мастеров находить в породе эти линии наибольшего напряжения, места, где камень сам хочет расколоться — так, что скол порой получается такой ровный и гладкий, словно камень уже отполировали…
Эльфы — где они? Живы ли? Как давно Саурон узнал о мятеже? Что он с ними сделал?
Что Саурон сделает с самим Береном — его почти не волновало. Он так отупел от усталости и глухой сердечной муки, что перестал бояться. Мышцы горели, а спасительное беспамятство никак не приходило. Хотелось пить. Постоянного голода он уже не замечал. Донимал холод: плетеная льняная рубашка хорошо впитывала пот, но плохо сохраняла тепло, если не была поддета под кожаную куртку.
Орков разогнали на починку моста и на отдых, как понял Берен из обрывков разговоров. Сменился охранник — теперь это был высокий белокурый парень, совсем еще молодой; его чистый голос до рези в горле напомнил голос Руско.
Пытка неподвижностью длилась, и вскоре началась вторая: после полуночи (Берен слышал удары колокола, отмечающие стражи) хлынул дождь. Сначала горец пытался повернуть голову, ловя высохшим ртом капли, слизывая их с мокрых волос — потом стало слишком холодно. Он вымок до нитки, вода под ногами собралась в лужу, холод пропитал каждую частицу тела — порой ему казалось, что он сросся с колодкой, такой же холодный и безразличный ко всему, как эта деревяшка. Порой же холод был как тысяча ножей, кромсающих тело на ломти. Берен вспоминал все, что было теплого в его жизни: потрескивание дров в очаге, длинный пастушеский плащ из овечьей шерсти, бархатистые бока лошадей, белую, полупрозрачную чашку квенилас в ладони, солнечные лучи в серебряных кронах деревьев Нелдорета…