Перед ним стояла клетка. Внутри шевелилось что-то смутно знакомое, какое-то мохнатое тельце. Но вблизи он понял, что ошибся. Это была всего лишь восковая кукла – или, возможно, бальзамированный образец, до которого еще не добрались старшекурсники. Из него где попало торчали трубки, по тем ползли сгустки вязкой желтой жидкости. Образец стремительно наливался желчью и разбухал. Уэскотт просунул руку через прутья – каким-то образом ему это удалось, хотя промежутки между ними не превышали нескольких сантиметров, – и коснулся того, что находилось внутри. Глаза существа раскрылись и уставились куда-то мимо него, опустевшие и ослепшие от боли; и зрачки у них были не вертикальные, как он ожидал, а круглые и совершенно человеческие…
Среди ночи он почувствовал, что Линн рядом с ним проснулась, хотя и осталась неподвижной.
Уэскотту необязательно было проверять. Он слышал, как изменилось ее дыхание, с ясностью ощутил, как запускаются ее системы, как глаза фокусируются на нем в темноте. Сам он лежал на спине, глядя на укутанный тенями потолок, и не подавал виду.
Он повернул лицо к окну, из которого сочился тусклый серый свет. Если напрячь слух, можно было услышать отдаленный шум города.
На миг Уэскотт задался вопросом, сравнимы ли их страдания; потом осознал, что сравнивать здесь нечего. Даже самая сильная боль, доступная ему, – не более чем послевкусие.
– Сегодня я звонил ветеринарше, – произнес он. – Она сказала, что моего согласия не требовалось. Я им вообще не был нужен. Они бы оприходовали Зомби в ту же минуту, как ты его привезла. Только ты им не разрешила.
Линн по-прежнему не шевелилась.
– Получается, ты солгала. Подстроила все так, чтоб я оказался там и смотрел на то, как еще один кусочек моей жизни… – Он набрал воздуха – … Откалывается.
Она наконец заговорила:
– Расс…
– И ведь это не от ненависти. Так зачем же тогда ты заставила меня пройти через такое? Решила, видимо, что это как-то пойдет мне на пользу?
– Расс, извини. Я не хотела причинять тебе боль.
– Мне кажется, это не совсем правда, – заметил он.
– Да. Наверное, не совсем. – И чуть ли не с надеждой: – Так тебе все-таки стало больно?
В глазах вдруг защипало. Уэскотт сморгнул.
– А ты как думаешь?
– Я думаю, что девять лет назад переехала жить к самому внимательному, человечному мужчине, какого встречала в жизни. А два дня назад я уже не знала, как он воспримет гибель питомца, с которым провел вместе восемнадцать лет. Расс, я и вправду не знала, плевать тебе или нет. И ты уж прости, но мне надо было выяснить. Теперь понятнее?
Он покопался в памяти.
– По-моему, ты ошибалась с самого начала. И очень меня переоценила девять лет назад.
Он почувствовал, как Линн качает головой.
– Расс, когда умерла Кэрол, я боялась, что и ты последуешь за ней. Помню, надеялась еще, что никогда не смогу так страдать из-за другого человека. А в тебя влюбилась потому, что ты мог.
– Ну да, я любил ее, ой как любил. Как минимум, на несколько сотен тысяч долларов. Так и не удосужился подсчитать, во сколько она мне в итоге обошлась.
– Ты не потому это сделал! Ты же помнишь, как она страдала!
– Вообще-то не сильно. У нее были эти ее… обезболивающие, весь организм ими напичкали. Так мне сказали врачи. Когда из нее начали вырезать куски, она уже… онемела.
– Расс, я там тоже была. Врачи говорили, что надежды нет, что она постоянно испытывает боль и что хотела бы умереть…
– Угу. Потом они только так и говорили. Когда пришло время принимать решение. Потому что они знали…
Уэскотт осекся.
– Потому что знали, – повторил он, – что я хочу услышать.
Линн совсем притихла. Он негромко хмыкнул.
– Но слишком уж легко меня убедили. Ведь я-то все понимал. Мы не заточены под Смерть с Достоинством; три с лишним миллиарда лет жизнь брыкается, царапается и вообще идет на все, лишь бы сделать еще пару-тройку вдохов. Нельзя просто взять и решить себя выключить.
Она положила ему руку на грудь.
– Люди все время себя выключают, Расс. Очень, очень часто. И тебе это известно.
Он промолчал. Завыла далекая сирена, отравляя пустоту.
– Но не Кэрол, – сказал он после паузы. – За нее решил я.
Линн прильнула головой к его плечу.
– И ты уже десять лет пытаешься понять, прав ли был тогда. Только это ведь всё не она, Расс, – все эти люди, которых ты записываешь, животные, которых… усыпляешь, это не она…
– Да. Не она. – Уэскотт закрыл глаза. – Они не угасают месяц за месяцем. Не… съеживаются. Ты знаешь, что они умрут, и смерть всегда быстрая, тебе не надо приходить изо дня в день и смотреть, как они превращаются в какую-то штуку, которая хрипит при каждом вдохе и даже не узнает тебя, и вот тебе уже хочется, чтобы она просто…
Он открыл глаза.
– Я все время забываю, чем ты зарабатываешь на жизнь.
– Расс…
Он спокойно посмотрел на нее.
– Зачем ты со мной так? Думаешь, я так и не оправился?
– Расс, я лишь…
– Понимаешь, это не сработает. Поезд ушел. Мне понадобилось немало времени, но теперь я представляю, как устроено сознание, и знаешь что? Природа у него не духовная, даже не квантовая. Это лишь набор переключателей, соединенных между собой. Поэтому неважно, что люди не умеют высказывать своих мыслей. Очень скоро я смогу их читать.
Его голос звучал ровно и весомо. Он не сводил глаз с потолка; темный силуэт светильника как будто колыхался. Уэскотт моргнул, и комната вдруг потеряла резкость.
Линн потрогала влагу на его лице.
– Тебе страшно, – прошептала она. – Ты гонялся за этим десять лет, почти догнал, и теперь оно тебя пугает до смерти.
Он улыбнулся, не глядя на нее.
– Нет. Дело совсем не в этом.
– А в чем тогда?
Он сделал глубокий вдох.
– Просто до меня дошло, что мне все равно уже плевать.
Он пришел домой, сжимая в руках распечатку, и по неожиданной пустоте в квартире понял, что потерпел поражение и здесь.
Рабочая станция дремала в своем углу. На одной из ее сторон судорожно мигало несколько уведомлений, образуя редкую беспорядочную мозаику. При его приближении внезапно ожила еще одна грань куба.
С экрана на Уэскотта смотрела Линн, снятая по плечи.
Чуть не вскрикнув, он обвел комнату взглядом.
Губы Линн пришли в движение.
– Здравствуй, Расс, – произнесли они.
Он выдавил из себя короткий смешок.
– Вот уж не думал увидеть тебя здесь.
– Я все-таки попробовала одну из программ. Ты прав, за десять лет они сильно продвинулись вперед.
– Так ты настоящая симуляция? Не какой-нибудь там навороченный интерактивный диалог?
– Угу. Чудеса какие-то. Скормила ей кучу разных видеоматериалов, все мои медицинские и научные документы, а потом пришлось разговаривать с ней, пока у нее не составилось впечатление о том, кто я такая.
«И кто же?» – рассеянно подумал он.
– Она менялась прямо в процессе разговора, Расс. Жутковато даже. Сначала речь у нее была безжизненная, монотонная, но потом она начала копировать мой голос и манеры и довольно скоро говорила уже совсем как я, и вот результат. Превратилась из машины в человека за каких-то четыре часа.
Он улыбнулся, хотя и натянуто, потому что догадывался, чего ждать дальше.
– Это… в общем, это было как смотреть на саму себя в покадровой съемке, – сказала модель. – Причем в обратной, за несколько лет.
Подчеркнуто ровным голосом Уэскотт проговорил:
– То есть домой ты не вернешься.
– Ну почему же, Расс, вернусь. Просто мой дом уже не здесь. Мне бы этого хотелось – ты и не представляешь, как хотелось бы, – но ты никак не можешь забыть, а я не могу больше жить с этим.
– Ты так и не поняла. Это всего лишь программа с голосом Кэрол. Сущая ерунда. Я… если для тебя это так важно, я ее сотру…
– Я не об этом, Расс.
Он хотел было выспросить подробности, но не стал.
– Линн… – начал он.
Ее губы разъехались. Это была не улыбка.
– Не проси меня, Расс. Пока ты сам не вернешься, я тоже не смогу.
– Но я ведь здесь! Она покачала головой.
– Когда я в последний раз видела Расса Уэскотта, он плакал. Тихонько. И мне кажется… мне кажется, он кое за чем охотился целых десять лет и вот в конце концов увидел мельком – и эта штука оказалась такой огромной, что он ушел и оставил вместо себя автопилот. Я его не виню, ты на него очень похож, в самом деле похож, только ты совершенно не представляешь, каково это – чувствовать.
Уэскотт подумал про ацетилхолинэстеразу и эндогенные опиоиды.
– Ошибаешься. Больше меня о чувствах не знает почти никто на свете.
Двойница Линн на экране с бледной улыбкой вздохнула.
На симуляции были новые сережки, напоминающие старинные микросхемы. Уэскотту захотелось как-то высказаться по их поводу: похвалить, раскритиковать – что угодно, лишь бы увести разговор с опасной территории. Но из страха, что она носит их уже много лет, а он просто не замечал, пришлось промолчать.
– Почему ты не сказала мне сама? – произнес он наконец. – Неужели я и этого не заслуживаю? Если бросаешь, то неужели ты не могла хотя бы сделать это лично?
– Лично и бросаю, Расс. Для тебя никакого другого «лично» теперь не существует.
– Чушь собачья! Я что, просил тебя уйти и сделать из себя симуляцию? Думаешь, ты для меня какая-то мультяшка? Господи, Линн…
– Я не принимаю это на свой счет, Расс. Для тебя мы все мультяшки.
– Боже, да о чем ты?
– Я тебя не виню, честное слово. Зачем осваивать трехмерные шахматы, когда можно свести все к крестикам-ноликам? Их ты понимаешь от и до и всегда побеждаешь. Только играть уже не так интересно, конечно…
– Линн…
– Твои модели лишь упрощают реальность, Расс. А не воссоздают ее.
Уэскотт вспомнил про распечатку в своей руке.
– Очень даже воссоздают. По крайней мере достаточную ее часть.
– Вот как. – Картинка потупила взгляд. «Поразительно, как она имитирует и обрывает зрительный контакт». – Значит, у тебя есть ответ.