– Ты кажешься им большой и раскормленной госпожой, – сказал я своей спутнице. – Но при этом на тебе пыльная обувь и путешествуешь ты без свиты. Только это, наверное, их и удивляет, а больше ничего интересного в нас нет. Так что толпа не сбежится, чтоб поглазеть на гостей.
– Может, это и к лучшему, – вздохнула Сара. – Им просто всё уже до фени. По-моему, любую из них можно отправлять в стационар и класть под капельницу.
– Может, это результат хронического белкового голода? – предположил я. – Они ж тут, наверное, одними углеводами питаются.
– Может быть… А тебе не кажется, что вот оттуда тянет дымом?
– Вполне кажется. Странным каким-то… Но, вообще-то, тянет не только оттуда.
– Пойдём, посмотрим.
– Пошли…
Однако раньше, чем мы добрались до цели, оттуда донёсся женский крик, что, мол, всё готово и желающие могут подходить. Мы желали и подошли: в центре дворика была устроена печь, вроде тех, что и сейчас используют на Востоке для выпечки лепёшек. Правда, эта была побольше и сделана довольно грубо. Надо полагать, хозяйка дворика закончила её топить и теперь созывала товарок закладывать лепёшки. И товарки не замедлили появиться.
– Вот тебе и толпа, – сказал я. – Осталось найти повод для общения.
Женщины со своими плетёными кульками образовали подобие короткой очереди – на закладку внутрь принесённых заготовок из теста.
Сара подошла поближе, сунула нос туда и сюда, понюхала, потрогала и обратилась к хозяйке:
– Не перегрела?
– Не, в самый раз будет.
– А почему они у себя не пекут?
– Да у них людей в семьях мало, а топить печь из-за малости накладно, – объяснила туземка. – Вот мы и договорились.
– А тебе что дают? Чем платят? – не отставала Сара.
– У кого что есть – соль, дрова, можно зерном. Вон Гапа опять пришла – не пущу! Должна она мне!
Услышав это, одна из женщин в «очереди» сделала шаг в сторону, опустилась на корточки и тихо заплакала.
Сара вернулась ко мне в задумчивости. Однако размышляла она не долго:
– Снимай трусы!
– Не понял?!
– Чего тут понимать-то? Халат у тебя есть, чтоб прикрыться, а трусы снимай!
– Н-ну, ладно, – пробормотал я в полном смятении, – буду ходить как все…
С моими семейными трусами в руках (не слишком чистыми, кстати) она подошла к хозяйке очага:
– Возьмешь в уплату?
Та пощупала ткань, и глаза её алчно вспыхнули:
– Пять дней пеки – хоть всю печь заваливай!
– Щас! – возмутилась Сара. – Ты посмотри, какая ткань! Какой рисунок! Это ж глаз не оторвать! Двадцать дней… понемногу.
– Да ты в своём уме?! – взвизгнула хозяйка. – Какие двадцать?! Ну, десять, если лепёшек немного. Но ты же вон какая толстая – небось, всю печь лепёшками займешь! Чего тогда сама не топишь?
– Я вообще не топлю и тесто не мешу, – гордо и важно заявила Сара. – Я богине служу, она меня и кормит.
– А-а, из этих, что ли? – догадалась о чём-то туземка. – Какой богине-то?
– Э-э… м-м-м… Богине Доброты.
– Не слышала про такую.
– Оно и видно, – презрительно усмехнулась Сара. – В общем, давай так: ткань твоя, а Гапа тебе ничего не должна. Она двадцать дней печет лепёшки на твоих дровах.
– Десять! – возразила хозяйка. – Она мне много должна, она каждый раз обещала принести, а потом снова обещала, а я, дура, верила!
– Неправда! – подала голос Гапа. – Я тебе за три выпечки должна!
– За четыре!
– Нет, за одну я отдала!
– Ладно, – сказала Сара, – ткань твоя, а она ничего тебе не должна и семнадцать выпечек – её право!
– Двенадцать и не больше!
– В общем, пятнадцать или отдавай ткань, и мы уйдём отсюда.
– Ладно уж…
Когда процесс закладки был закончен и начался процесс собственно выпечки, Гапа подошла к Саре, опустилась на колени и стала целовать ей руку. Та, естественно, руку отобрала и велела встать. И началось женское бла-бла-бла. А я навсегда остался без трусов…
Потом мы отправились к ней в жилище, где бла-бла продолжалось. Описывать санитарное состояние дома бесполезно. Вполне допускаю, что по местным понятиям здесь было очень чисто и убрано. Невольно подумалось, что под земляным полом единственной комнаты вполне могут лежать бренные останки уважаемых предков.
Потом настало время забирать готовые лепёшки. Хозяйка решила отправить за ними дочку и долго что-то втолковывала ей во дворе.
Из всего женского трёпа я понял только, что Гапа попала в беду. Её муж имел неосторожность погибнуть в каменоломне, а такое здесь не поощряется – пенсию за погибшего кормильца не выплачивают. Иначе все мужики перестанут соблюдать технику безопасности и вместо работы начнут дохнуть или калечиться. В общем, ей приходится жить на одну женскую пайку зерна, которая составляет половину мужской. Правда, большинство её детей умерли ещё в раннем детстве, остались лишь трое, так что прокормиться кое-как можно. Староста обещал при первой же возможности приискать ей нового мужа.
В процессе общения дамы решили вместе сходить за водой на речку – километра полтора через поле. Я заподозрил, что меня предполагается использовать в качестве основного водоноса, но быстро выяснил, что мужчинам здесь носить воду нельзя. То есть пригнать ишака с грузом полных кувшинов можно, а вот самому пройтись с кувшином – нельзя. Впрочем, до воды мы не дошли. Точнее, дошли, но…
Когда мы вышли из нашей «улицы» на основную «трассу», то нос к носу столкнулись с двумя полуголыми, наголо бритыми и разрисованными в три цвета мужиками. Их габариты были вполне сопоставимы с моими, на руках бугрились мускулы, а рожи выглядели вполне сытыми. Вооружены аборигены были палками, которые держали в руках, на поясах висели большие ножи в ножнах.
На женщин они внимания не обратили, а вот мне очень обрадовались:
– А ты что здесь делаешь? Старый пень сказал, что всех до единого отправил на работу! Значит, не всех. Пойдем-ка с нами парень!
Они перехватили палки, и стало ясно, что сейчас они примутся меня ими охаживать – просто для профилактики.
Я оглянулся по сторонам – в этом месте центральная улица изгибалась хитрой дугой и ни в одну сторону далеко не просматривалась. Однако я решил свести риск к минимуму:
– Погодите, господа, погодите! – я склонил голову и прижал руки к груди. – Нужно показать вам что-то очень, очень важное! Ваш начальник будет доволен!
– Что ты бормочешь, смерд? Пошли!
– Это совсем близко, – умоляюще лепетал я показывал рукой обратно в проулок. – Всего несколько шагов и вы сами увидите!
Согнувшись в раболепной позе (как я её представлял), я пятился в проулок, бормотал чушь и звал их за собой.
Недоверчиво, с большой неохотой они всё-таки последовали за мной. Когда последний углубился метра на два в проулок, я указал наверх и радостно вскрикнул:
– Смотрите же, смотрите!
Они посмотрели. А я ударил ближнего левой рукой в задранный подбородок. И почти без паузы врезал дальнему с правой в челюсть. Получилось неплохо – для нокаута им вроде бы хватило. Я перешагнул через тела и вышел на улицу, соображая, что делать дальше. Но на улице в пределах видимости никого не было…
– Вова-а! – донеслось справа, и я кинулся туда.
Что-то соображать, даже при такой по жаре, я ещё не перестал. Поэтому добежал только до поворота и остановился, прижался к стене и тихонько выглянул. Оказалось, мои предосторожности были не напрасны: вниз по улице двое разрисованных молодцев волокли Сару, ловко завернув ей руки за спину. Футболка её была разорвана сверху донизу, и обрывки свисали до земли. Ещё один мужик шёл впереди и двое сзади. Эти несли по две палки – помогали соратникам, у которых руки были заняты.
– Вова-а, да где же ты, ч-черт! – вновь донёсся женский крик.
– «Спокойно, – сказал я сам себе, – спокойно! Какие они бойцы, я не знаю, но с пятерыми мне не справиться по-любому. Натан или Троглодит справятся, а я нет, и не надо строить иллюзий. Они меня пока не заметили – и то хорошо!»
В голове сразу возникло несколько планов действий. Самый простой из них – ввязаться в драку, чтобы Сара смогла вырваться и убежать.
«Однако, если честно, жертвовать собой мне почему-то не хочется. И потом вдруг (скорее всего!) она не убежит, а ввяжется в потасовку? Тогда мы просто влипнем оба. Судя по всему, это не бандиты, а представители власти. Мы, вероятно, что-то нарушили. А любая власть не любит, когда что-то нарушают. Но ещё больше она не любит, когда ей сопротивляются». Рассуждения были, конечно, здравые, но почему-то в мозгах моих всё время всплывало тошнотворное слово «трус».
Как оказалось, тащили Сару к берегу, к пришвартованной возле примитивного причала лодке с высоко задранным изогнутым носом. На этой лодке была мачта со свёрнутым парусом и четверо гребцов. А на бортах я рассмотрел какие-то ярко намалёванные знаки.
– «Однако, это точно власть. Надсмотрщики какие-нибудь».
Насколько я смог разглядеть и понять их телодвижения, они собирались срочно погрузиться и убыть вместе с Сарой. А один – кажется, главный – намеревался остаться здесь и давал убывающим какие-то наставления.
Такой расклад меня не устраивал никоим образом. Пришлось проявить активность:
– Стойте, стойте!!! – я бежал к ним, махал руками и орал первое, что приходило в голову: – Куда вы увозите мою госпожу?! Она же служительница! Куда вы её увозите?!
Мой порыв был оценен: гребцы подняли из воды вёсла, а старшой, остававшийся на причале, примерился врезать мне палкой в лоб, когда подбегу поближе. Этого я делать не стал, а остановился вне пределов досягаемости его оружия.
– Не надо увозить! Отпустите её!
– Чо ты орёшь, м…к? – спокойно поинтересовался старшой. – И где же ты был, когда мы брали твою госпожу?
– Ну, я… Отошёл справить нужду.
– А зачем для этого отходить, гы-гы-гы? Да, кстати! – вспомнил нечто важное командир. Он задрал свою юбку и стал мочиться прямо на причал. – Уф-ф, на душе полегчало! И кому же служит твоя госпожа?