— Меня ждут закрытый суд и казнь, — стальным голосом сказала колдунья, различив вдали, у самого горизонта, высокие башни приграничного форта. — Приторий, жирный боров, уже предупредил меня об этом. Перед смертью я попрошу вас, святой отец, об одной услуге: если повстречаете полуживого некроманта, скажите ему, что одна рыжеволосая колдунья любила его… любила всегда, всей своей темной душой.
Энин отвернулась, пряча выступившие слезы, а Бенедикт, не желая признавать поражения в любовной игре, несколько помялся, но все же согласился:
— Предсмертное желание — закон. Я выполню твою просьбу.
— Спасибо, святой отец. На божьем суде вам это зачтется.
— Дай Бог, дочь моя. Дай Бог…
С каждым мигом крепость становилась все ближе, приобретала все более четкие очертания, превращаясь из темно-серого марева в крепкого каменного исполина. Шум воды, сперва едва слышимый, приглушенный, с каждой минутой звучал все громче, нарастал. А вдали, у моста, соединившего два мира: живой и мертвый, маячили люди, стояли телеги, разбитые палатки, и в рокоте реки временами можно было различить далекие голоса.
— Лиор, — выдохнул Бенедикт. — Вот мы у цели.
— Обидно погибнуть за шаг от мечты, — невесело сказала Энин.
— Я постараюсь тебе помочь, — пообещал вампир, сам не зная, что вызвало в нем подобный альтруизм.
К вечеру цепочка повозок и пеших достигла разбитого перед мостом лагеря, и люди обосновались в кругу собратьев по вере и несчастью. Только сейчас выяснилось, что в приграничный форт не пускают никого, кто пришел из Хельхейма, и беспощадно убивают с равным ожесточением как мужчин, так и женщин, детей, старцев. Церковники, выступая из Вестфалена, не ожидали встретиться с такой преградой и по их недосмотру люди оказались в плачевном положении: никто из мирян не умел сражаться, не обладал военным опытом, чтобы пойти на штурм, а продовольствия, взятого в дорогу, было недостаточно для длительного ожидания.
Ближе к полуночи эстерцы собрали совет, на который пригласили всех святых братьев и представителя от тех людей, которые жили близи моста небольшим лагерем и уже несколько недель ждали чуда. Привели сюда и ведьму, над которой по окончании совета должен был состояться суд.
— Мда, положение из рук вон плохое, — выслушав доклад одного из церковников, заметил Аспин, представитель от людей из лагеря.
Это был высокий, поджарый мужчина. Его смоляные волосы в бликах факелов серебрились сединой. Смуглая кожа, большие черные глаза и горбатый нос выдавали в нем кровь воинственных горцев. Мозолистые руки, привыкшие к мечу и луку, покоились на рукояти короткого охотничьего ножа и на инкрустированном агатами эфесе длинного кинжала, который передавался из поколения в поколение и служил гордостью рода.
— Я не позволил своим людям идти в бой, но был свидетелем двух штурмов, — помолчав, продолжил Аспин. — Из увиденного скажу: форт непреступен — слишком много лучников, слишком высоки башни. Никому из людей Хельхейма не удалось даже приблизиться к воротам, не говоря уже о том, чтобы дотащить до них таран или стенобитное орудие. Все погибли под градом стрел.
— У меня есть предложение, братья, — заявил Бенедикт. — Как бы там ни было, нам надо идти на штурм, а сегодня до рассвета вы своими глазами видели, как сильно полюбилась наша ведьма толпе. Так пусть она возглавит людей, которые с таким пристрастием ее защищали… — Вампир горестно вздохнул, взглянув на колдунью. Конечно, плохо вооруженные миряне, никогда не участвовавшие в сражениях — никчемная армия, но только так у Энин появлялся хоть какой-то шанс на спасение. — К тому же, девушка обладает темным Даром. Быть может, он позволит ей совладать с защитниками крепости…
— Решено, — привлекая к себе внимание хлопком в ладоши, сказал Приторий. — Пусть ведет чернь в бой. Неудачный штурм погубит ведьму. И не страшно, что она умрет на клинках, а не в огне. К тому же потери среди мирян уменьшат расход провизии. Что же касается победы… Победа докажет, что Всемогущий Эстер благосклонен к чернокнижнице — и не нам противиться его воле. Тогда ей будет дарована жизнь.
Святые братья поддержали главу Ордена одобрительными возгласами. Энин невесело усмехнулась, понимая, что ее дни сочтены. Стараниями Бенедикта она получила не спасение от смерти, а лишь очередную отсрочку.
Бенедикт ненавидел утреннюю пору и восход обжигающего солнца. Ненависть эта пробудилась в нем с того дня, когда он стал вампиром. Но треклятый рассвет, не обращая внимания на желания священника, уже разорвал небо, наполнив мир красным, будто сочившимся из раны, светом. С каждым мигом этого света становилось все больше, солнце все выше выползало из-за горизонта. Бенедикт перевернулся на бок и с недовольством подумал, что выбрал самое неудачное место для стоянки: из повозки открывался ужасный, удручающий вид на восток, откуда каждое утро прибывало ненавистное солнце. Никакого желания вставать и опускать тряпичный завес не было, но неожиданно повозка окунулась в приятный полумрак, и, обернувшись, Бенедикт увидел Энин.
— Дочь моя, чем обязан? — скрывая удивление, поинтересовался вампир.
— Вы же священник, а не монах, и не давали обета безбрачия? — позабыв о приветствиях, спросила колдунья.
— Да, конечно, конечно. Эстер не запрещает мне наслаждаться женским обществом.
— Я попрошу вас об услуге, святой отец. Видите ли, — Энин несколько замялась, собралась с мыслями и скороговоркой выпалила: — Пополудни будет бой, в котором я приму участие как ведьма. Но мои колдовские силы неполны из-за того, что я… все еще… девственница.
— Кажется, я понимаю, о чем ты хотела меня попросить, — мысленно радуясь неожиданной победе, проговорил Бенедикт, вставая и обнимая девушку за плечи. — Для тебя, душа моя, я сделаю все, что угодно.
— Сделайте это, — безучастно попросила Энин, снимая платье и ложась на твердый настил повозки.
— Я буду осторожен и ласков, — пообещал вампир, оголяя свое могучее тело, и пристроился рядом.
Для Бенедикта эта была, пожалуй, самая ужасная плотская утеха из всех, что случались в его жизни. Энин вела себя отстраненно, не отвечала на ласки, не двигалась и лежала, как кукла, тупо уставившись в грязный, пыльный тент. До безумия утомительный процесс по лишению ведьмы девственности превратился для Бенедикта в сущий кошмар, и священник уже стал задумываться над тем, чтобы прервать это добровольное изнасилование, но неожиданно Энин ответила на ласки, и ее робкое, неуверенное тело стало гибким и податливым. Вампир наконец-то начал получать удовольствие, но в приступе страсти, когда до заветного мига оставалось лишь несколько секунд, девушка назвала его чужим именем, и в этот момент Бенедикт резко остановился, будто ударившись об стену.
— Дело сделано, — бросил он, вставая, а Энин вдруг зарыдала, и как бы вампир не старался ее успокоить, все его попытки оказались тщетны: он и являлся причиной этого плача, он и полумертвый мальчишка, любовь к которому слишком поздно пробудилась в девичьем сердце.
Весь день Энин рыдала, моля пресвятую Симиону о милости, проклиная свою глупость и злобу, проявленную к Сандро, а наутро следующего дня, как и было предписано, армия стигийцев во главе с мрачной и безмолвной, как хельхеймская ночь, ведьмой пошла на приступ форта. Капитан Аспин и высшие чины Ордена Эстера наблюдали за всем со стороны, даже не надеясь на удачный исход сражения.
С недавних пор Ибрагим начал спать днем и бодрствовать с заходом солнца. За полчаса до рассвета, когда он уже готовился ко сну, за окном послышались грубые голоса и засияли огни факелов. Сперва Ибрагим не придал этому значения, помня о том, что люди уже несколько ночей подряд напрасно ищут вампира. Но, когда голоса приблизились, и возбужденные, разгоряченные селяне застыли у самой калитки его дома, страх закрался в сердце обращенного. Он мимолетно взглянул на дочь, испуганно глазевшую на улицу, и выбежал из дома.
— Жги его хату! — воинственно кричал кто-то.
— Да на кол посадить этих кровососов!
— Люди! Опомнитесь! — перекрикивая остальных, призывал Ибрагим. — Что ж вы творите, окаянные, право слово, к чему хату жечь? Вот он я, перед вами. Говорите же, чего хотели. Решим дело миром.
— Вяжи его, — коротко приказал Вышегота.
Селяне, крича, размахивая вилами и топорами, поспешили исполнить волю солтыса. Ибрагим сопротивлялся довольно долго. С недавних пор, он стал чувствовать себя более сильным, былая немощность, нарастающая с годами, оставила его, боль в суставах уже не мучила долгими ночами, но нападавших было слишком много, чтобы отбиться от всех, а от противного, стойкого запаха свежесрубленной осины дышалось с трудом. И в конце концов Ибрагим отдался на волю сильнейшего.
— Дочку не троньте! — молил он, когда его волокли к недостроенной ратуше. — Шестнадцать годков всего. Молода. Умоляю, дочку не троньте, изверги, изуверы!
Никто не обращал на слова Ибрагима внимания, даже тогда, когда он разразился крепким матом, увидев свою дочь, которую за волосы со связанными за спиной руками тащили к деревянной жерди.
— Ублюдки! На всех на вас найдется управа, помяните моё слово!
На востоке забрезжил рассвет. Когда солнце показалось над горизонтом, вся семья обращенных была крепко-накрепко привязана к тонким столбам. Вскоре первые лучи восходящего светила коснулись бледного лица Ибрагима, и он закричал от нестерпимой боли, проклиная обидчиков и призывая в защиту высшие силы. Солнце поднялось выше, и вампир загорелся жарким огнем, быстро обуглился и превратился в тлеющие уголья. Вслед за ним, лишь жалкими секундами позже, погибло и всё его семейство.
— Вот и искоренили зло, — сплюнул Вышегота. — Дело за малым — отпеть Плашку да похоронить ее по-людски.
Толпа, сперва озверевшая от увиденного, уже успела остыть, и люди, понурив головы, поминая в молитвах рабу божью Палланию, отправились на кладбище, где Плавий отпевал грехи, стоя над обескровленным трупом красивой даже после смерти девушки.